fandom Krapivin. Чудес не бывает

[text-Paume]

Название: Чудес не бывает
Фандом: fandom Krapivin 2013
Автор: Paume
Бета: olya11
Размер: макси, 15 275 слов
Произведение: «Крик петуха»
Персонажи: Цезарь Лот, Виктор Мохов, ОМП
Категория: джен
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Если в детстве человек ни разу не зайдет на другую грань спонтанно, если не проявится в нем стремление прорыва, то, повзрослев, он этого сделать уже не сможет. Спустя много лет после первого массового прорыва Командоры именно так и думали.
Иллюстрация: «Танец бабочек» от nemv
Примечание: постканон

Трава трепетала на ветру. Волнами стелилась по полю, выпрямлялась порывисто, похожая на зеленое море. Одуванчики желтели пронзительно. Этой весной они цвели так густо, что уже в нескольких шагах от тропинки сливались в огромные, пушистые пятна.
Цезарь шел и не мог глаз от них оторвать.
В Реттерберге весна все никак не начиналась. Серая слякоть, казалось, уже въелась под кожу. А здесь, в окрестностях «Сферы», пылало лето. Воздух был жарким, Цезарь вдыхал его полной грудью, мечтая, чтобы по возвращении домой здешнее лето пришло следом. Только пусть оно будет по-детски беззаботным. А не таким, как здесь, — остро пропитанным тревогой.
Цезарь шел быстро, ветер, играя, налетал на него, ерошил волосы, трепал воротник рубашки и брючины. Но как-то несмело, тут же переключаясь на траву и одуванчики.
Впереди, там, где кончалась тропинка и начинался ровный асфальт, медленно проявлялись очертания «Сферы». На жаре плавился ее контур, и казалось, что она зыбким призраком плывет в синем небе. Ожидающий Цезаря Витька издалека виделся черным росчерком — тонким, длинным. Совершенно чужим здесь, среди безмятежного неба, травы и одуванчиков. Слишком черным, слишком беспокойным. Он не стоял на месте, а ходил из стороны в сторону, черкая фигурой по светлым стенам «Сферы», как карандашом.
Уже одно то, что Витька был в черном, напрягало Цезаря, не нравилось ему, как и беспокойство с самого утра — чужое беспокойство, уж отличать свои чувства от чувств Витьки Цезарь за столько лет научился.
Что-то произошло. Что-то опять произошло.
Витька криво улыбался, когда Цезарь приблизился к нему. Губы его не слушались, дергались вниз, и улыбка не получалась. Цезарь остановился в шаге от него и беззвучно спросил:
— Что?
Витька не ответил сразу, сжал зубы, нервно, до скрипа, и только потом сказал:
— Филипп прекратил поиски.
— Совсем? — растерянно спросил Цезарь.
Это была плохая новость. Очень плохая. Потому что раз Филипп со своими петушатами перестал искать, надежды уже нет. Витька совершенно по-детски дернул плечом:
— Нет. Не совсем. Но целенаправленно — прекратил. Свернул поиски, раздал петушатам приметы и предложил положиться на удачу.
— А что не наши? — спросил Цезарь.
— То же самое. Он просто числится в розыске. Один из многих. Разве можно так кого-нибудь найти?
Витька не ждал ответа на этот вопрос. И так знал. Два года поисков — и никакого результата. Ни единой зацепки.
— Что толку от возможности прыгать из мира в мир, как мячик, если не можешь найти одного-единственного человека?
Цезарь опустил голову.
— Пойдем-ка сходим в «Сферу», — сказал он. — Ты же еще там не появлялся?
— Нет, — Витька сунул руки в карманы и повернулся. — Пошли. Скицын будет счастлив.
— Не только Скицын, — сказал Цезарь ему в спину.
Витька насмешливо хмыкнул, и Цезарь улыбнулся.

***

В «Сфере» их ждали. Заприметили еще с утра — и праздно шатающегося по окрестностям Витьку, и появление Цезаря. Скицын чуть не подпрыгивал от нетерпения. Мохов-старший вел себя солиднее, как и положено директору, но от этого не менее нетерпеливо. У Цезаря сложилось впечатление, что им навстречу Скицын и Мохов из кабинетов неслись наперегонки.
— Где вас черти носят! — проворчал Мохов, пожимая руку Цезарю и неодобрительно косясь на сына.
— Давненько вы не появлялись! — улыбнулся Скицын, пытаясь заглянуть в лицо Витьке, чтобы понять его настроение. — Но вовремя, вовремя! Как раз к обеду!
Оба осторожно обходили любые разговоры о детях, даже про петушат ничего не спрашивали, пока Витька, уже в столовой, не вспыхнул, не швырнул на стол вилку и не заявил:
— Я не болен, чтобы со мной носиться! Спрашивайте уже, папочки!
Они и спросили.
И Витька более-менее связно все рассказал. Цезарь сидел рядом с ним и думал, что тоже не решался спросить. Тоже жалел и переживал. Так сильно, что боялся ранить лишним словом. Еще он подумал, что будь на его месте Витька, он бы задал вопросы безо всякого смущения, прямо и просто. И Цезарь в жизни бы не почувствовал себя хуже.
— Что же, — расстроился Мохов-старший, — больше и не станут искать?
— Нет, — ответил Витька. — Станут. Будут искать, но уже не так интенсивно. Столько времени прошло, кажется, что проследили все ниточки. Все оборвано, ничего не понятно. Осталось положиться на удачу. Может быть, найдется.
За столом повисла тишина, и Цезарь вдруг подумал, что никто из них, собравшихся здесь, не верит в благополучный исход.
— Мальчик мог и умереть, — прошептал Витька.
Цезарь вздрогнул. Это была самая страшная мысль. Ее никто не произносил вслух, словно боясь, что действительно так может и произойти. А сегодня сказал сам Витька.
И он был одет в черное.
— Нет, — твердо проговорил Цезарь. — Мы его найдем.
— С помощью чего? — отчаянно воскликнул Витька. — Твой Маятник? Мой переход? Как мы найдем кого-то, кто не обнаруживает своего присутствия? Он не знает о нас! Он понятия не имеет, что мы его ищем! Он нас не ждет! Закрой глаза, Цезарь! На которой из бесчисленных граней Кристалла ты его чувствуешь?
— Почувствую, — сказал Цезарь из чистого упрямства. — Найду.
И Витька моментально расслабился. Цезаря даже пот прошиб от осознания того, как быстро и легко Витька ему поверил.
— Вот что, Витторио, — серьезно сказал Скицын. — Ты бы поменьше сбрасывал со счетов друзей и родственников.
Витька тут же взглянул на него, а потом на отца.
— Изобретаем как можем, — развел руками тот и улыбнулся.
Где-то под конец обеда, когда тарелки собрали стопкой, освободив на столе больше места, беседа четверых превратилась в дискуссию двоих. Скицын и Мохов-старший сцепились посреди какой-то совершенно безобидной фразы и, перебивая друг друга, начали изобретать на ходу. Была опустошена салфетница, из нагрудных карманов извлечены карандаши, речь превратилась в специализированную абракадабру. Витька скептически наблюдал за старшим поколением, потом подмигнул Цезарю, поднялся из-за стола и схватил один поднос. Цезарь последовал его примеру и забрал второй. Стол опустел, и два вечных оппонента тут же разложили салфетки с формулами по всей его поверхности. То, что они были в столовой, а не в кабинете, нисколько их не смущало. Скорее, они даже не осознавали этого.
Витька кивком позвал Цезаря за собой. Они убрали посуду и пошли из здания на территорию.

***
Не сговариваясь, они направились к озеру.
— Странно, правда? — спросил Витька после того, как купола «Сферы» остались за спиной. — В детстве мы с тобой бежали и бежали, словно не умели ходить. А сейчас — ходим и ходим, как будто разучились бежать.
Это получилось у него так тяжело, словно он потонул в своей потере окончательно и уже не представляет, как можно подорваться, расправиться, засмеяться, жить, в конце-то концов!
Поэтому Цезарь в ответ упрямо заявил:
— Вот уж враки! Наперегонки до озера? — и первый рванул вперед.
Витькино растерянное «ты чего?» скользнуло каплей, а потом превратилось в смех. И Витька — почти настоящий — побежал вместе с ним, поравнялся через несколько шагов, крикнул:
— Я первый!
Цезарь засмеялся.
И так, то догоняя, то обгоняя друг друга, они вылетели к озеру, не останавливаясь, у берега поспешно стянули одежду, обувь и кинулись в холодную воду.
А потом, когда смех растворился в теплом воздухе, рассыпался брызгами, остался сверкать в солнечных лучах, они выбрались на траву и без сил повалились на нее.
Над головой синело небо, чуть дальше скрываясь за высокими деревьями.
И только тогда у них зашел разговор о детях.
— Часто бегаешь? — спросил Витька.
В его голосе не было грусти, только нетерпеливое любопытство.
— Не так чтобы часто, — ответил Цезарь. — Но каждое утро — в обязательном порядке.
— О! Ты строгий отец? Выгоняешь детей на пробежку?
— А как же! Одного в сад, второго в школу.
— Как в школу? — искренне изумился Витька. — Уже в школу?
— Во второй класс, — засмеялся над его удивлением Цезарь.
— Ну вы даете, — пробормотал Витька.
— Это ты у нас что-то совсем забывчивый. И не сказал бы, что ты считать не умеешь.
— Умею, — ответил Витька. — Но все равно — не верится…
Всё ему верилось.
Цезарь, раскинув руки, лежал на траве, она холодила спину, живот и грудь припекало солнце, было сонно и хорошо. И мысли становились ленивыми и добродушными.
Всё Витька знал — и по сколько лет младшим Лотам, и как ждет его в гости Люся, и как Цезарь, обмирая, постоянно прислушивается к себе, улавливая в собственном настроении отголоски настроения Витьки. Они всё знали друг о друге. До мельчайших подробностей.
Однажды, очень давно, в ранней юности, в те дни, когда среди детей Кристалла случился самый мощный прорыв, их словно задело волной. И отзеркалило друг на друга. Они долго не могли справиться, улавливали чужое настроение вплоть до обрывков мыслей, пугались, беспокоились. Пока не смирились. Умение закрываться пришло с возрастом, в ту пору, когда Цезарь, собрав в кулак всю свою волю, приглашал на первое свидание Люсю, а Витька, оборвав чужую клумбу, лез на балкон к нечаянной зазнобе.
Витька тот еще ловелас оказался. Цезарь никогда не смог бы с такой же легкостью заводить знакомства с девушками. Впрочем, и в девушках он особо не нуждался. Ведь Люся уже была рядом.
А вот Витька всё никак не мог уняться. Он встречал девушку, прилетал к Цезарю на крыльях любви, признавался, что вот — это она! Та самая! Единственная! Потом исчезал, долго не появлялся, занятый работой и личной жизнью. Спустя несколько месяцев наступал траур, они расставались, Витька ночевал у Цезаря и Люси, рассказывал про мальчишек, про работу, и ни слова — о девушках. Было похоже, что командорство и семья у Витьки никак не объединялись. Или же, как однажды сказала Люся, настоящей семьей было командорство.
После очередного разрыва Витька отходил очень быстро. И скоро снова прилетал к Цезарю — влюбленный по самую макушку.
Цезарь иногда задавался вопросом — как ему удавалось совмещать командорство и бурную личную жизнь? Мальчишки — они же видят взрослых насквозь, неужели он нисколько не стыдился? Потом он смотрел на Витьку, или вспоминал его, и думал, что нет, вряд ли Витьке было бы стыдно за свои чувства. И вряд ли дети, способные на прорыв, могли бы его осудить за подобное.
Открытость во всем и всегда. Это и был командор Виктор Мохов.

***

Два года назад, в самый обыкновенный рутинный день, у Цезаря заныло в груди. Он давно уже пришел к выводу, что повзрослел достаточно, чтобы не дергаться на каждый отголосок Витькиного настроения. Он уже и не ждал, что может почувствовать его настолько остро. Почти как в детстве, когда понимал: еще одно мгновение — и случится что-то страшное и непоправимое. И как в детстве, — Цезарю даже не нужно было сосредотачиваться — возник Маятник.
Люся стояла рядом с Цезарем, встревожилась вместе с ним, воскликнула:
— Что-то случилось?
Цезарь кивнул ей, объясняя сразу всё — и что да, случилось, да, с Витькой, да, он уходит, да, он вернется и всё ей расскажет. Напоследок он легко улыбнулся: «Присмотри за детьми».
Не оглядываясь, ухватился за Маятник, закрыл глаза и понесся сквозь грани Кристалла.
Однажды Цезарь понял, что если закрывать глаза, когда уходишь в переход, то на это краткое мгновение вдруг становишься воздушным, как в детстве. Словно все года исчезают, а в Маятник вцепляется тот самый, двенадцатилетний Цезарь, цепляется маленькими, вспотевшими от волнения и позабытого страха, ладонями. И тот же Цезарь — упрямый, бескомпромиссный — одним усилием воли направляется туда, куда зовет его сердце — маленькое горячее сердце, еще не умеющее быть взрослым.
И как это случалось практически всегда — он добирался к Витьке.
Цезарь никогда не знал, куда его выкинет. И старался не удивляться тому, что увидит.

Он появился в крошечной кухне. Поздним вечером. Пахло горелым, из открытого окна дул свежий ветерок. Старенькая люстра тускло горела под потолком желтым светом.
Витька стоял, двумя руками опираясь на кухонный шкафчик позади себя. Пальцы его с силой сжимали край столешницы, Цезарю даже показалось, что он услышал скрежет ногтей.
Напротив, в шаге от него, на табуретке у стола сидела незнакомая женщина. Маленькая, поникшая, она комкала в руках носовой платочек и что-то говорила.
Цезарь своим появлением прервал ее. Женщина испуганно дернула рукой, прикрыла платком рот и круглыми глазами уставилась на него. Витька медленно повернул голову, сказал:
— Привет. Я тебя позвал, да?
— Орал на все грани, — ответил осторожно Цезарь.
— Так вы его найдете, да? — заискивающе спросила женщина.
— Оставьте… — сказал Витька тяжело, — …фотографию…
Женщина вскочила с места, закивала часто:
— Вот, на столе, спасибо вам, спасибо.
— Пока не за что, — совершенно мертвым голосом ответил ей Витька. — Дверь по коридору налево. Она открыта. До свидания.
Женщина заспешила, простучала каблуками до выхода, громко захлопнула дверь.
У Витьки было белое лицо. И тряслись руки. Он оттолкнулся от шкафчика, и Цезарь отчетливо увидел, как они ходят ходуном. В два шага Витька добрался до табуретки и не сел, а рухнул на нее.
— Что случилось? — спросил Цезарь.
Витька обхватил себя руками за плечи, словно ему было холодно, и ответил:
— Посмотри на столе. Фотография.
Цезарь подошел к столу. Он не стал брать в руки, и так увидел. С фотографии совершенно по-моховски улыбался незнакомый мальчишка.

***

— Это мой сын, — шептал Витька ночью.
Цезарь заставил его все-таки вначале выспаться, а не лететь сломя голову на поиски. Достал из заначки неведомо откуда взявшийся коньяк, плеснул для успокоения и Витьке, и себе. А потом, не откладывая надолго, вытолкал из кухни в комнату, заставил лечь на диван, принес плед. Сам уселся в кресло, вытянул ноги на журнальный столик и молча слушал.
— Я ее не помню совсем, — шептал Витька. — Совершенно не помню. Маруся какая-то. Мария Олеговна. Говорит, что я ее на свидания приглашал, когда учился в университете, а потом у нее мама заболела, и она в деревню уехала. Оказалось, беременная. Когда в город вернулась, я уже укатил по распределению. Она взяла и замуж вышла. И ребенка родила. Моего. Николкой назвала.
Цезарь смотрел в окно. Ему хотелось, чтобы кресло под ним раскачивалось. Как Маятник. Но оно твердо стояло на всех четырех ножках, тяжелое, как молчание.
— У меня есть сын, представляешь, Чек? Николка. Ему шесть лет. И он потерялся. Она сказала, что он из детсада ушел с каким-то взрослым мальчиком. Странно так, да? Его отпустили с незнакомым ребенком.
Цезарь сразу подумал, что это не просто странно, это очень плохо. Такая, кажется, незначительная деталь — из сада забрал незнакомый человек, пусть даже ребенок, пусть он был знаком Николке. Но детей самого Цезаря никогда не отпустили бы из сада без родителей. Никогда.
Впрочем, он очень скоро узнал, почему на Николку это правило не распространялось. А тогда Витька все говорил и говорил.
— Знаешь, что она про меня думала? Что я экстрасенс. Пришла, принесла фотографию, курточку детскую. Думала, что я взгляну и найду ей его сразу же. Представляешь? И нашла меня, через столько лет нашла. Сказала, что искала два месяца, по всем знакомым. Таким я ей, видишь, запомнился. Экстрасенс!
Смех из Витьки рвался нездоровый, похожий на рыдания.
Цезарь сидел в жестком кресле и молчал.
— Если бы я знал… — говорил Витька. — …я водил бы его сам в этот чертов сад, и забирал бы тоже… и с собой бы брал… перезнакомил бы со всеми петушатами… ему было бы со мной хорошо…
— Так и будет, — прервал его Цезарь. Твердо и категорично. — Ты найдешь его и так и будет.
Витька замолчал тут же, прекратил причитания. Не ответил Цезарю ничего.
Спустя несколько минут задышал ровнее. И заснул.
…Утром, не дожидаясь, когда Витька проснется, Цезарь ушел на кухню варить кофе.
Окно все еще было открыто, никто из них о нем не вспомнил поздним вечером, и кухню выстудило за ночь. Цезарь запер раму на старый шпингалет, зябко ежился от холода, склонившись над туркой. Сварив кофе, долго грел руки о кружку.
Витька подтянулся, учуяв запах. Прибрел растрепанный, невыспавшийся, молча налил себе кофе и сел за стол напротив Цезаря.
И вот тогда у них произошел первый разговор о будущих поисках.
Они еще не знали, что подключат к ним всех, кого только можно. Что поднимут не только высших чинов местной полиции, но и петушат, прыгающих с грани на грань.
Пока что они согревались горячим кофе в руках и, перебивая друг друга, говорили.
Еще не случилось ни одной неудачи, они еще были полны надежд.
И не знали, что через два года готовы будут опустить руки.

***
На самом деле первый удар они получили спустя пару недель после знакомства с матерью Николки. Он не ощущался ударом, но именно тогда Цезарь впервые почувствовал дыхание безнадежности, толчок в сердце.
Вместе с Витькой они на мгновение остановились в жилом дворе у обшарпанного подъезда. Серая, безликая пятиэтажка взирала на них мутными от старости окнами. С серого неба мелкими каплями падал дождь. Разбросанный мусор мок на тротуаре.
Витька шевелил губами, вычитывая из вырванного блокнотного листка адрес Николкиных родителей. Цезарь стоял и молча ждал его, понимая, что больше всего на свете не хочет заходить внутрь этого усталого дома.
Но им нужны были Николкины фотографии. Не одна, а несколько. А еще лучше — много.
Они все еще надеялись, что петушата, разлетевшись по окрестным городам, мирам и граням, найдут Николку, а полиция не станет сидеть сложа руки.
— Третий этаж, — сказал Витька и пошел вперед, смело распахнул дверь в подъезд, шагнул в его темноту, как в пасть чудовища.
Цезарь последовал за ним.
Наверх спиралью поднималась лестница. С хрупкими, местами сорванными перилами. С деревянными ступеньками. Они скрипели под ногами, когда Витька и Цезарь наступали на них. Недовольно и старчески, как живые.
Все время, пока они шли, Цезарю казалось, что ступеньки развалятся сейчас под ними, не выдержав тяжести.
Дверь им открыла та самая Маруся, Мария Олеговна — напомнил себе Цезарь. Она показалась на пороге в заношенном халатике, в груди он был ей маловат, и она, вспоминая об этом, неловко сводила полы перед собой двумя руками.
Цезарь старался не смотреть на нее, чтобы не смущать. А Витьке было все равно.
Эта квартира, где жил Николка с матерью и отцом, оказалась крошечной и такой же неопрятной, как и сама Мария Олеговна. Захламленная темная прихожая, кухня с засиженными мухами потолком и шторками. Мария Олеговна суетилась, пыталась поставить чайник, но Витька деловито, не желая терять ни единой минуты, потребовал фотографий Николки, и она послушно отправилась в комнату.
Витька и Цезарь шагнули следом.
В комнате были завешены шторы, они криво цеплялись за провисшую веревку, закрывая дневной свет. Одинокая лампочка под потолком не горела, и в комнате было бы темно, если бы не телевизор. Он стоял у стены, старый, на тонких высоких ножках. Черно-белый экран мигал и иногда шел полосами.
А напротив него на продавленном диване сидел, развалившись с бутылкой пива в руках, немолодой уже мужчина. Он повернул голову к Витьке и Цезарю и проворчал:
— Это еще кто?
Мария Олеговна махнула рукой:
— Это из полиции. Николеньку ищут.
Мужчина развернулся на диване и все то время, пока его жена ворошила в стареньком комоде бумаги и фотографии, смотрел из-под насупленных бровей на Цезаря и Витьку и прихлебывал пиво.
Цезарь сунул руки в карманы, пряча неловкость. Витька отвечал мужчине холодным изучающим взглядом.
Мария Олеговна отыскала достаточно быстро, подошла, протянула несколько фотографий. Они уже были в коридоре, когда в спину долетело:
— А чего они сюда приволоклись?
— Вы извините моего мужа, пожалуйста, — суетливо попросила Мария Олеговна. — Работа у него тяжелая.
Цезарь готов был вежливо сказать, чтобы она не волновалась, но Витька его перебил.
— Нет, — отрезал он вдруг зло. — Не извиним. — Он почти вытолкал Цезаря за дверь и уже на лестнице, когда его никто не слышал, продолжил: — И Николку вам больше не отдадим.

***

Позже, намного позже, когда неудачи начали преследовать их одна за другой, безо всякого просвета, безо всякой надежды, Витька повстречал мать Николки.
— Она шла со своим мужем, — рассказывал он Цезарю.
В Реттерберге тогда только-только наступила весна, на улице потеплело. В зале, где Люся постелила задержавшемуся на ночь Витьке, было душно, и они приоткрыли окно, впуская в комнату запах талого снега и шепот капели. Витька лежал на диване, положив руки под голову, а Цезарь сидел на полу и молча слушал.
Из детской доносился тихий голос Люси: она укладывала детей и напевала колыбельную. Цезарь подумал, что она заснет вместе с ними и что стоит принести в зал подушку и одеяло да и улечься на полу возле Витьки. Тогда они точно проговорят до самого утра.
— Красивая, — говорил Витька. — Знаешь, я ее вспомнил. Именно такой Маруся и была, когда мы познакомились. Она вся светилась. Не понимаю, что с ней стало. Как так получилось, что она угасла. Вчера на улице я встретил их обоих, а они прошли мимо, не заметив меня.
Он замолчал и глубоко вздохнул.
— Они ждут ребенка. Они счастливы и ждут ребенка. Своего, — голос Витьки вдруг сорвался в сип. — А Николку уже не ждут.
Цезарь сцепил пальцы, сильно, до боли. Больше всего ему сейчас хотелось сказать, что и пусть, пусть не ждут. Нет в них ничего хорошего. Было бы — мальчик не ушел бы. Эти слова рвались с языка. Цезарь наклонил голову и ничего не сказал.
Наверное, впервые в жизни он почувствовал себя действительно посторонним. Тем, кто может посочувствовать невпопад.
Не нужны были Витьке сейчас эти правильные слова. А всего лишь крошечное право молча оплакать детство своего ребенка.

***

Они искупались в озере еще раз. Посидели на берегу, молча, думая каждый о своем и в то же время об одном и том же. О потерявшемся мальчике. Уже долгое время он занимал их мысли.
Потом, не сговариваясь, поднялись. Витька тряхнул свою черную рубашку, и Цезарь, не выдержав, попросил:
— Не надевай ее. Не надо. Черного.
Витька послушно перебросил ее через плечо.
— Ты домой? — спросил он.
— Да. Люся ждет уже, наверное. А ты в «Сферу»?
Витька улыбнулся:
— Ага, я еще не отбыл перекрестный допрос с пристрастием. Пойдем, я тебя провожу.
Цезарь кивнул.
Они шли неторопливо, через лес — он шумел над ними густеющей молодой листвой. Все тот же, что и в детстве. Только сейчас действительно совершенно не хотелось бежать. Было хорошо просто идти по тропинке, раздвигая перед собой спутавшиеся ветви кустов или отмахиваясь от летящей прямо в лицо тонкой паутины. Иногда тропинка сужалась и идти рядом не получалось. Тогда Витькина спина оказывалась прямо перед Цезарем, и невольно накатывали воспоминания о детстве, о нескончаемом движении, о постоянном всполохе, неважно чего — беспокойства или беззаботности. Раньше они жили как дышали — полной грудью, смеясь во все горло. Сейчас — время замедлилось.
— Мы выросли, — негромко сказал Витька, словно услышав мысли Цезаря.
— Это точно, — ответил Цезарь.
Витька оглянулся, улыбнулся.
— Хочешь великую тайну?
— Давай.
— Вместе с мальчишками можно уйти назад в детство.
Цезарь засмеялся.
— Что? — хитро спросил Витька. — Для тебя это не тайна?
Лес закончился, и перед ними расстелились травы.
Солнце склонялось к горизонту.
— Ты прав, — сказал Цезарь.
Он лишь только подумал о двух мальчишках, которые ждут его вечером дома, и тут же захотелось побежать. А Витька расправил плечи, наверняка вспомнив о петушатах.
— Знаешь, Вить, — сказал Цезарь. — Все будет хорошо.
Витька обернулся, солнце золотом скользнуло по его волосам.
«Мы найдем Николку, и ты еще полетишь», — подумал Цезарь, стараясь проговорить в уме каждое слово. Витька, словно и правда услышал, едва заметно кивнул.

***
Их путь лежал мимо полигона. Испытания в «Сфере» проводились нечасто. Скицын и Мохов-старший перестраховывались и упирали больше на разработку теорий о межпространственных переходах. Чем больше они узнавали, тем подробнее становились исследования, и некоторые уже можно было проводить в закрытых помещениях. Прорыв, случившийся несколько лет назад, все еще изучался, и «Сферой», и самими командорами, по-разному, конечно, но практически без споров. Больше всего о деятельности «Сферы» знал Витька, он закончил университет и первые несколько лет работал здесь. И именно он наметил новую теорию, куда, кажется, укладывались все представления о Кристалле и всемирном равновесии. Жаль, что совершенно недоказуемую. Цезарь, как и все, кто сигал из пространства в пространство, понимал ее интуитивно.
Иногда у него складывалось впечатление, что он и все подросшие командоры в попытках объяснить себе природу перехода ловят за хвост летящую звезду. Когда по всем законам нет у звезды хвоста и даже полета. Сотрудники «Сферы» никогда не нападали на теорию Командоров, так они ее называли. Ставили под сомнение, но к некоторым моментам прислушивались и принимали за аксиому.
Когда случился прорыв и на гранях запрыгали радужными зайчиками тысячи тысяч детей, и только детей, командорам пришлось несладко, конечно, но тогда же образовалось так называемое Правило первого перехода. Все участники прорыва были мальчиками и девочками в возрасте от семи до тринадцати лет. Не младше и не старше. Все они были детьми, которые верили в чудо. Вот таким случайным опытом было доказано, что спонтанный переход возможен только в этом возрасте. В «Сфере» одно время даже существовало течение, доказывающее, что все попытки искусственно создать условия для перехода заранее обречены на провал. «Только дети!» — вещали его сторонники.
Тогда Мохов-старший впервые обратился к Цезарю не просто как к другу сына, а как к командору Лоту: «Ты тоже так считаешь?»
Цезарю на тот момент было шестнадцать. Он заканчивал школу в Реттерберге и старался не злоупотреблять шатанием по пространствам, подавая плохой пример неугомонным петушатам. Прорыв резко сделал Цезаря взрослым, хотя к признанию этого со стороны других он еще не привык. Ответил он честно. Собственно, его мнение с тех пор мало поменялось.
«Я не знаю, можно ли создать переход искусственно, — сказал Цезарь. — Но одно я знаю точно. Если человек в детстве ни разу не зайдет на другую грань спонтанно, не проявится в нем это стремление прорыва, то, повзрослев, он этого сделать уже не сможет. А вот с помощью науки — кто его знает. Может быть».
Мохов-старший не отступился. В паре со Скицыным они так и разрабатывали теорию пространств, отказавшись лишь от частых испытаний на полигоне.
Так и получилось, что полигон зарастал травой. И Цезарь, если бы не знал, никогда не догадался бы, что у него под ногами.
Трава и трава.
Они с Витькой уже оставили купола «Сферы» далеко позади, и полигон вот-вот должен был закончиться. А там, дальше — небольшой перелесок и тропинка к станции, откуда Цезарь отправится в Реттерберг…
Непонятное чувство накатило на них обоих сразу. Цезарь остановился и глубоко вздохнул, пытаясь унять вдруг бешено забившееся сердце. Витька обернулся назад и, кажется, даже вскрикнул.
— Ты тоже? — хотел спросить Цезарь, но понял, что не может шевельнуть губами.
Витька подскочил к нему, схватил за руку и заглянул в глаза.
— Чек? Ты в порядке?
«Не знаю, — подумал Цезарь. — Что это?»
А потом его отпустило. Так же внезапно, как и накатило.
Витька уронил его руку.
Они стояли друг против друга, смотрели, не видя, и слушали.
На полигон упала тишина.
Цезарю показалось, что если он сейчас попробует повернуться на пятке, трава заскрипит под ботинком, как высохший лед. Это было страшно. Витька тоже боялся, лицо побледнело, глаза стали тревожными и блеклыми.
Тишину разорвал глухой звук. Он прозвучал отчетливо, как удар. «Кха!»
И тут же хлынули звуки. Ветер пронесся над головами, трава беспокойно зашуршала, и даже неблизкий лес вдруг стал очень громким.
Цезарь оглянулся на полигон. Они только что шли мимо, и он был совершенно пуст.
А сейчас в центре что-то лежало. Такое же черное, как Витькина сегодняшняя рубашка.
Они сорвались с места одновременно, помчались, приминая высокую траву. И еще не добежав, Цезарь понял, что только что произошло. Переход.
В траве с закрытыми глазами лежал человек.

***

Он пришел в себя практически сразу, взмахнул длинными, обтянутыми в черный трикотаж, руками, оттолкнул Витьку, неловко перекатился на бок, поднялся на колени.
Длинные зеленые травинки прилипли к его спине, ладони вонзились в переплетение трав.
Он заметно дрожал. Витька бросился было к нему снова, но Цезарь удержал его за руку и покачал головой в ответ на удивленный взгляд.
Человек рывком поднялся на ноги, вначале казалось, что он упадет обратно, Цезарь даже подался вперед, к нему, вместе с Витькой, в едином движении. Но нет — человек устоял на ногах, шатался, правда, оборачиваясь.
Он оказался ниже Цезаря почти на голову, худой, с выпирающими коленями и локтями, длинной шеей, острым подбородком. Запавшие щеки, резко очерченные скулы и тонкий нос с горбинкой — черты лица запомнились моментально. Глаза смотрели мутно, прикрытые тяжелыми веками.
Черный его очень старил, этого мальчика. Если бы не рост, Цезарь вряд ли задумался бы о том, что он намного младше, чем выглядит. На первый взгляд — за двадцать. А если присмотреться, то не больше пятнадцати.
Мальчик постоял немного — ни Цезарь, ни Витька не нарушали его молчание, — а потом развернулся и пошел от них прочь.
— Эй! — воскликнул Витька. — Ты куда?
Мальчик даже не остановился. Он шел к дороге с таким видом, как будто все вокруг ему знакомо с рождения. Но медленно: искусственный переход, похоже, не дался ему даром. Поэтому Цезарь догнал его в несколько шагов, схватил за локоть, развернул к себе.
Мальчик вырвался с неожиданной силой, попытался оттолкнуть Цезаря, но тот был к этому готов, поэтому крепко перехватил занесенную руку и не отпустил. По лицу мальчика скользнуло отчаяние, а потом он резко сдался и низко опустил голову, почти уперся макушкой Цезарю в грудь.
— Я командор Лот, — сказал Цезарь. — Вы находитесь на территории особого государственного объекта и обязаны объяснить, каким образом здесь оказались.
Мальчик молчал.
— Вы меня понимаете?
Мальчик медленно кивнул:
— Да, — голос у него был сиплый. — Я по лесу шел, заблудился. Можно я вернусь?
Он говорил с мягким нездешним акцентом, хотя явно на родном языке.
— Откуда вы? — спросил Цезарь.
— Я домой пойду, — сказал мальчик и попытался забрать руку.
— Боюсь, что нет, — ответил ему Цезарь. — Вам придется пройти с нами.
Мальчик вскинул голову:
— Пожалуйста!
Цезарь покачал головой. На мгновение ему показалось, что мальчик сейчас рванется и попытается убежать, но нет — он этого не сделал, кивнул:
— Хорошо. Вы меня отпустите?
— Все выясним и отпустим, конечно же.
Мальчик с тоской посмотрел за плечо Цезаря, туда, где раскинулись купола «Сферы», и опять кивнул.

***

Мальчик отвечал на вопросы с некоторой заминкой.
Цезарь настоял, чтобы его осмотрел врач, и поэтому они все оказались в медблоке. Им заведовал молодой еще доктор Женя, улыбчивый и добродушный. Он командовал мальчику то наклониться, то подпрыгнуть, то открыть рот, то подышать. Мальчик подчинялся ему безропотно, не улыбаясь на шутки, иногда бросал затравленный взгляд на Цезаря. Или на Витьку. Или на пришедших к ним Скицына и Мохова-старшего.
— На первый взгляд все хорошо, хотя под капельницу я бы тебя положил, — закончив осмотр, сказал Женя.
Мальчик вздрогнул, попытался улыбнуться:
— Какая еще капельница, мне домой надо.
— Спасибо, Женя, — сказал Мохов-старший. — Побудь еще с нами.
Цезарь прекрасно видел, что мальчику страшно. Он оказался в незнакомом месте, в окружении незнакомых людей, было непонятно, отпустят ли его. Честно говоря, Цезарь и сам не знал, отпустят ли мальчика из «Сферы».
Но держался он очень хорошо. Сидел, выпрямив спину и опираясь руками о край кушетки. Слушал внимательно, говорил, подумав. Было похоже, что он играет и не имеет права проиграть.
— Как тебя зовут? — спросил Мохов-старший.
— Ян…уш, — запнувшись на мгновение, ответил мальчик. — Ланский.
— А где ты живешь?
Было чувство, что мальчик вспоминал ответы на вопросы, так красноречиво он запинался.
— В городе Отрадный.
— Где это? Никогда о таком не слышал.
Мальчик внимательно смотрел на Мохова-старшего, как будто он сам ему подсказывает, и отвечал:
— Черноземный район.
— Черноземный район — это же в Свободной Республике! — вмешался Витька. Он повысил голос, и мальчик вздрогнул от неожиданности. — Полконтинента от нас! Что ты здесь делаешь? Как ты тут оказался?
Мохов-старший недовольно обернулся к сыну, но мальчик, оказывается, сам умел дать отпор:
— Я приехал к бабушке, она живет здесь недалеко, за лесом.
— За лесом нет никакого жилья, — враждебно сказал Витька.
— Витторио, — тихо проговорил Скицын рядом с ним, — что это с тобой?..
Витька опомнился, тряхнул головой и замолчал.
Мальчик изогнул губы в дерзкой улыбке.
Цезарь вздохнул. Было похоже, что Витька и этот ребенок невзлюбили друг друга с первого взгляда.
— Давай мы позвоним твоей бабушке? — предложил Мохов-старший.
— У нее нет телефона, — ответил мальчик.
— Что ж, тогда придется к ней съездить.
Мальчик поднялся с кушетки:
— Хорошо, давайте.
— Нет, — сказал Мохов-старший. — Ты останешься здесь. Через лес путь неблизкий, отдохни немного, а мы привезем твою бабушку. Скажи только точно, где она живет и как ее зовут.
— Она старая! — воскликнул мальчик. — Она не поедет!
Мохов-старший молча ждал. Мальчик весь поник, сел назад на кушетку, опустил низко голову, потом глухо сказал:
— Хорошо, ваша взяла. Я не помню, как здесь оказался.

***

Он ушел в молчанку тут же. На все вопросы твердил одно и то же — не помню, не помню, не помню. «Сколько тебе лет?» — «Не помню». — «Так ты Януш Ланский?» — «Я так говорил? Не помню. …Отрадный? Это какое-то название?»
Дольше всех не сдавался Витька. Мальчик врал демонстративно, и Витьку это бесило. Цезарь не вмешивался, пока не понял, что беседа превращается в допрос с пристрастием. Было странно видеть настолько невменяемого Витьку, особенно зная, что он полжизни возится с мальчишками. Наверное, еще никто не выказывал ему такого недоверия.
А этот мальчик не верил никому. В чужом мире, среди чужих людей, он все равно не сдавался, проявлял внешне покорность и выжидал — любого недосмотра, любого промаха с их стороны, лазейки, в которую он юркнул бы ящеркой.
Очень несвойственное поведение для мальчишек, которые с открытым сердцем переходили с грани на грань.
У этого мальчика сердце было закрыто. И переходить самостоятельно он не мог.
— Как ты это сделал? — спросил Витька.
— Что? — невинно округлил глаза мальчик.
Витька махнул рукой, беспомощно обернулся к Цезарю.
— Пойдемте-ка, — сказал Цезарь, поднимаясь. — Пусть Януш отдохнет.
Все с ним согласились, разве что Витька хотел возмутиться, но Мохов-старший жестко его прервал. Палату закрепили за мальчиком. Витька демонстративно проверил, что окна в ней надежно закрыты и без электронного ключа не отопрутся. Женя рассказал, как регулировать высоту кровати, показал туалет и душевую и пожелал приятного отдыха.
И только когда дверной замок щелкнул, запирая палату, а они все оказались в коридоре, Женя воскликнул:
— Но он же лгал!
Цезарь даже улыбнулся. В румяном докторе доверчивости было больше, чем в его пациенте.
Витька ответил:
— Конечно, лгал. Все он помнит! А молчит, потому что прыгнул с грани на грань. И перетрусил.
— То есть это все-таки был переход? — заинтересованно спросил Скицын. — Никогда не видел, чтобы приборы в измерительной так скакали. Даже когда ты, Витторио, шастаешь туда-сюда.
— Это был не просто переход, — процедил Витька. — Это был искусственный переход. В каком-то из пространств создали все условия для него.
— Искусственный переход, явно не предназначенный для испытания на детях, — сказал Цезарь мягко, пытаясь сгладить Витькино раздражение. — А это значит, что у нас под замком очень рисковый искатель приключений. Думаю, что попрошу Филиппа пробежать по остаточным волнам пространства, может быть, еще сохранились следы и есть вероятность найти грань, откуда он к нам пришел.
— Но он так уверенно говорил про Отрадный! — воскликнул Скицын. — Откуда тогда он знает об этом городе?
— А это еще один вопрос, — сказал Цезарь и обратился к Витьке: — У тебя сейчас все тропки протоптаны, верно? Поищи Януша Ланского в Отрадном?
Витька кивнул:
— Обязательно. И что, если он там найдется?
— Значит, либо наш Януш — не Януш, либо у нас вовсе не первый случай искусственного перехода.

***

На ночь Цезарь отправился домой. Витька остался в «Сфере», и Цезарь пообещал, что вернется утром.
Люся уложила детей и допоздна просидела с ним на кухне. Они пили чай, болтали на какие-то легкие темы, бесконечные и незапоминающиеся — совершенно неважные. О том, что произошло в «Сфере», Цезарь не говорил, ему казалось, что эти тревоги совершенно лишние в его доме. Люся чувствовала их все равно, смотрела ласково, каждый раз, когда оказывалась рядом, норовила к нему прикоснуться.
Мысли о чужой грани и чужом мальчике отходили на второй план, и утром, проснувшись оттого, что Люся во сне тычется ему в шею теплыми губами, Цезарь подумал, что все решится.
Никуда они не денутся, обязательно все узнают.
И с мальчиком все будет хорошо.

***

Цезарь шел со станции через лес. Было раннее утро, солнце пробивалось через листву, но совсем слабо. В тени деревьев его окутывала прохлада, трава и кусты сбрасывали на ботинки и брюки капли росы, птицы гомонили над головой беспрерывно. Дышалось необыкновенно легко. Хотелось улыбаться. Хотелось взмахнуть руками, оторваться от земли и взлететь.
Не одному Цезарю.
Мальчика он встретил на окраине леса. Наверное, не будь утро таким щебечущим и ярким, беглец соблюдал бы больше осторожности. Но он шел, улыбаясь, поглядывал вверх. В руках зажимал длинный ободранный прутик и совершенно по-детски шлепал им по верхушкам трав.
Он не замечал Цезаря, пока между ними не оказалось всего ничего — несколько шагов.
А когда увидел, то, вздрогнув, остановился. Опустил руки, с вызовом вскинул голову. Улыбка исчезла с его лица, глаза прищурились, губы все еще кривились, но уже в дерзкой ухмылке.
— Здравствуй, — сказал Цезарь.
— Здравствуйте, — излишне громко ответил мальчик.
Он держался молодцом, но напряжение и страх все равно сквозили в его словах, в нервных движениях и кривой улыбке.
— Далеко добрался, — сказал Цезарь. — Как у тебя так получилось?
— А меня отпустили, — соврал мальчик. — Так что я к бабушке.
— Вспомнил все-таки, — кивнул Цезарь. — Точно в ту сторону идешь?
— Конечно! Через этот лес, а дальше поселок.
— Там нет поселка, — сказал Цезарь.
Мальчик недоверчиво хмыкнул:
— Но вы же оттуда идете?
— Действительно, — согласился Цезарь. — Но там все равно нет поселка. Там станция.
Мальчик на мгновение опустил голову, глубоко вздохнул, потом резко вскинулся и попросил:
— Мне надо туда. Отпустите меня, пожалуйста!
Наверное, впервые за эти два дня Цезарь услышал, что он говорит искренне. Тут же захотелось задать не один, а множество вопросов, самый главный из которых был «зачем надо?». Боясь спугнуть нечаянное доверие, Цезарь осторожно спросил:
— Значит, тебе вовсе не в Отрадный?
— Ничего не значит! — быстро ответил мальчик. — Почему не в Отрадный?
— Потому что со станции ходит только один состав — в Реттерберг.
Мальчик задумался. Было чувство, что он прислушивается к самому себе, и Цезарь в неосознанном желании подслушать даже сделал шаг вперед. Мальчик отшатнулся тут же. Цезарь остановился и протянул к нему руку в попытке удержать:
— Постой! Послушай!
— Я не вернусь! — воскликнул мальчик. — И вообще, вы не имеете права запирать меня! Я ничего вам не сделал! Я просто здесь!..
— Тебя здесь выбросило, — закончил за него Цезарь.
Мальчик расширившимися глазами смотрел на Цезаря, потом оглянулся на «Сферу» и снова перевел взгляд на Цезаря.
— Я понял. Вы здесь занимаетесь тем же, верно?
Цезарь кивнул.
— В вашем… мире… в этом месте аномалия?
— Ты прав.
— И вы?..
— Нет, у нас еще ни разу переход не получался.
— Ах, вот оно что! Поэтому вы меня здесь держите, верно?
— Поэтому тоже.
— Вы не поверите, но я вряд ли смогу рассказать что-то, что вам поможет.
Цезарь пожал плечами:
— Ты не знаешь, что из твоего рассказа может нам пригодиться. Да и я тоже.
Мальчик кусал губы, лихорадочно что-то обдумывая. Цезарь ждал.
— А если… — наконец-то решился мальчик, — если я расскажу… но только вам! Вы поможете мне добраться в Отрадный?

***

Его действительно звали Янушем. Неправильное имя, думал Цезарь. Имя-ложь. Не было в этом мальчике ничего от той мягкости, которая перекатывалась на языке, когда имя произносили вслух.
— Ян… — сказал Цезарь и запнулся.
Мальчик вскинул голову, и Цезарь понял, что никакой он не Януш, а Ян. Может быть, даже Янка. Только слишком рано повзрослевший и совершенно траурный — в черной обтягивающей майке с длинными рукавами, в черных джинсах.
— …а меня зовут Цезарь.
— Да, я помню. А тот лохматый дядька, что был вчера с вами, называл вас Чеком.
— Все верно. Это уменьшительное. А тот лохматый дядька — Виктор, он мой друг.
— А у меня нет друзей, — легко сказал мальчик. — У меня тоже было уменьшительное имя, мама когда-то говорила Янек.
Он произнес свое имя твердо — Янэк, но от этого оно не стало тяжелым, а больше походило на спрятавшееся за белыми облаками солнце. Имя, которое по какой-то причине мама Янека уже не произносила.
— Что, совсем нет? — спросил Цезарь изумленно. — Но ты же с кем-то общаешься, неужели совсем никого, кто мог бы называться другом?
— Не-а! — ответил Янек. — Друзья есть у того, кому они нужны. А мне не нужны. Я все сделаю сам.
Цезарь хотел спросить: «Что сделаешь?», но сказал совсем другое:
— Так как ты к нам попал?
Янек какое-то время молчал, Цезарь не торопил его — он поверил ему: раз обещал, что расскажет, значит, расскажет.
А Цезарь, в свою очередь, выполнит собственное обещание — отвезет его в Отрадный. Завтра с самого утра, потому что сегодня все равно необходимо вернуться в «Сферу», успокоить всех, кто сейчас стоит там на ушах в тревоге за пропавшего мальчика, а заодно хотя бы что-то узнать про путь в Отрадный.
Цезарь рассчитывал на помощь Витьки, хотя то, с какой враждой тот воспринял само присутствие Яна, не сильно обнадеживало. А слова про «полконтинента от нас» даже внушали опасения. Как и название Свободная Республика. Как бы эта республика не оказалась на самом деле совершенно далека от заявленной «свободы».
— Мой отец — глава проекта «Зеленый луг», — сказал Янек. — Он ученый, физик, химик, биолог. И вообще очень разносторонняя личность. Шишка, короче. Весьма уважаемая.
Голос Янека звучал очень ровно, даже равнодушно — резкий контраст со словами. Цезарь искоса взглянул на него, лицо Янека было спокойным, словно он уже привык говорить о родителях подобным тоном.
— «Зеленый луг»? — спросил Цезарь.
— Ага, — ответил Янек. — Наша аномалия — это луг. Посреди пустыни.

***

Луг нашли за несколько лет до рождения Янека. Родители тогда только-только поженились, и отца, как талантливого молодого специалиста, премировали интересным проектом, еще без названия. Это потом, когда вокруг построили защитный купол, а рядом — невеликий научный поселок, кто-то внес в документы просторечное «Зеленый луг».
— Нас называли лужанами, — сказал Янек с равнодушной улыбкой.
На лугу пропадали люди.
— Там была дырка, — сказал Янек. — То есть она и сейчас там есть. Ступаешь в нее — и пропадаешь.
— И ты ступил? — спросил Цезарь.
— Нет, конечно же! Никто не знает, что случается с теми, кто пропадает на лугу. Бывало, что человек пропадал частично.
— Это как?
— Рука. Или нога. Или половина туловища.
«И ты это видел?!» — мысленно воскликнул Цезарь.
— Я видел исчезновение лишь однажды, — сказал Янек. — Мне как раз исполнилось десять. Я приехал на каникулы из школы.

***

Школа называлась солидно: «Гимназия для одаренных детей с круглосуточным режимом пребывания».
У таких родителей, как у Янека, дети не могли быть неодаренными. В пустыне же школ не водилось, поэтому совершенно логично, что Янек оказался за тысячу километров от лужан. Поначалу он пугался такого количества людей, у него постоянно болела голова, он не мог сосредоточиться, не то что учиться. Иногда он даже не понимал, что все эти люди хотят от него.
Неудивительно, что первый год он закончил не очень хорошо.
Перед первыми каникулами он с нетерпением ждал маму. Она приехала за ним — родная и в то же время незнакомая. Янек кинулся к ней обниматься и почувствовал, что что-то ему мешает. Мама рассмеялась, потрепала его по макушке и сказала:
— Вот такая вот я неудобная стала. Видишь, какой у меня живот большой? Там твой братик.
Наверное, никогда больше Янек не испытывал такой всепоглощающей радости.
Он целое лето не отходил от мамы, приходил к ней по ночам (отец ругался и выставлял его из спальни в детскую), помогал на кухне, бегал по мелким поручениям. Мама улыбалась, мама смеялась, обнимала его крепко и шептала на ухо, какой он у нее молодец.
В ее животе толкался крошечный человечек, и Янек уже тогда знал, что они любят друг друга.
— А когда он появится? — спрашивал Янек у мамы.
— Перед самой осенью, — обещала ему мама.
Но или она что-то не так посчитала, или человечек не хотел покидать ее живот, а только Янек уезжал в школу как раз в то время, когда мама отправилась к лужанскому доктору.
Отец нервничал, у него была срочная работа, а тут — мама, которая не могла отвезти Янека в школу и которую саму нужно было везти.
Поэтому Янека отвез на вокзал отцовский коллега, а там уже Янек добирался сам.
Он скоро привык к этому — поезд, автобус, редкие звонки от мамы. Братик часто болел, и она ни разу больше за Янеком не приехала.
Он приезжал сам.
Когда ему исполнилось десять, отец впервые не оплатил ему билет на поезд.
— Он очень занят, — серьезно объяснил воспитателю Янек, — думаю, что у него не хватило времени. Вот, — он протянул накопленные за последний год деньги (их выдавали в школе на карманные расходы, и Янек хотел купить на вокзале для брата подарок) и попросил разрешения купить билет самостоятельно.
Дома его не ждали. Мама, конечно, обрадовалась, но притихла под строгим взглядом отца. Отец же был недоволен. И Янек впервые подумал о том, что отец недоволен им всегда.
Мама болела. Она часто ходила к доктору, оставляя младшего на няньку. Когда приехал Янек, она доверяла ему присматривать за братом.

***

— Так как его зовут? — спросил Цезарь. — Твоего брата?
Янек впервые искренне улыбнулся:
— Стефан. Он был такой крошечный, круглый, неуклюжий. Мне нравилось называть его Стефаном, как мишку плюшевого. Он меня любил.

***

Стефан любил Янека. А Янек — Стефана. Они могли часами возиться в песочнице во дворе, и Янек без устали лепил для брата куличики.
А потом мама неожиданно слегла.
Врач настоял на постоянном уходе, и маму увезли в лужанскую больничку.
Янек остался со Стефаном один. Иногда приходила нянька, а отец каждый вечер срывался с работы, чтобы переночевать с ними.
Мама не поправлялась. Отец ждал какого-то очень серьезного испытания.
И в один из вечеров он явился домой и сказал Янеку:
— Собирай Стефана, поедешь со мной в институт. Мне некогда сидеть с вами дома.
Янек шустро покидал запасные майки и шорты для Стефана в свой школьный рюкзак. Стефан ему помогал и запихнул в рюкзак свой любимый трехцветный мячик, ведерко с лопаткой не поместилось, их он понес в руке.
Отец привез их в институт, быстро провел по этажам, показал Янеку столовую, оставил их в похожей на жилую комнате и ушел.
Янек и Стефан долго еще прыгали по кровати и роняли на пол подушки. А потом заснули, даже не раздевшись. Для них это было целое приключение.
Отец не пришел даже утром, и Янек, взяв Стефана за руку, повел его в столовую. На них оглядывались, им улыбались, с ними заговаривали, и они чувствовали себя в центре Вселенной.
Один из сотрудников института провел с ними экскурсию. И даже подвел к Зеленому лугу.
Тогда Янек и увидел его впервые.
Лужане спрятали луг под силовой купол, его стенки мерцали и иногда подергивались рябью. На самой границе купола земля из желтой пустынной превращалась в зелень, песок заканчивался, словно его обрезали, вырвали с корнем кусок пустыни, а на его место поставили черную землю с намертво въевшейся в нее травой. Зеленые стебли росли строго прямо, ровные, как нарисованные, как неживые.
— Ух ты! — сказал Янек. — А внутри дышать можно?
— Можно, — ответили ему. — Видишь, там даже бабочки летают?
— Ого! А они вылетают?
— Нет, конечно. Тут же купол — ни туда нельзя пройти, ни оттуда. Поле не пустит.
Сотрудники института считали, что находиться рядом с Зеленым лугом совершенно безопасно, поэтому Янека и Стефана совсем ненадолго оставили без присмотра. Янек крутил головой, разглядывая людей и выискивая глазами отца. А Стефан отправился ловить бабочек.

...продолжение в комментариях