Daya no A. Вера в аса

[text-Paume]

Название: Вера в аса
Фандом: Daya no A
Автор: Paume
Бета: Shadowdancer
Размер: ~22000 слов
Персонажи/Пейринги: Миюки Казуя/Нарумия Мэй, Харада Масатоши, Карлос/Ширакава, канонные и оригинальные персонажи в количестве
Категория: слэш
Жанр: рабовладельческая АУ, ER, ангст, драма
Рейтинг: R
Предупреждения: ДРАМА, насилие, унижение, безысходность, "бедные-бедные все" (с)
Краткое содержание: Миюки внезапно становится рабом, а Мэй рабовладельцем.

Спасибо Скотч, за то, что читала онгоингом, ждала и хвалила, без тебя этого текста не было бы. ))
Спасибо Shadowdancer, за самую конструктивную критику, я постаралась поправить все-все, надеюсь, что получилось. ))
Спасибо Riisa, если бы не ты, я бы не закончила. ))
Спасибо всем, кто читал в процессе, люблю вас!

– Продано!
Миюки схватили за руку чуть выше локтя и увели с помоста. Он не сопротивлялся, шел, словно в густом тумане, едва различая человеческие лица. Его провели мимо кафедры, где ведущий аукциона уже объявлял следующий лот, а потом вытолкали в маленькую неприметную дверь за сценой: Миюки пришлось пригнуться, чтобы не удариться о притолоку.
Комната была холодной. У окна стоял стол, за которым сидел человек в форме и что-то писал, не поднимая головы.
– Раздевайся, – приказал он, и только тогда по голосу Миюки понял, что это женщина.
Он помедлил, тяжело осознавая, что от него хотят. Женщина его не торопила, стремительно заполняла бумаги, ворочая листы.
В этот момент дверь напротив распахнулась, и в холод кабинета ворвался сияющий Мэй.
– Казуя! – воскликнул он. Миюки отшатнулся, но Мэй этого словно не заметил. – Как ты? С тобой все в порядке? – Он быстро осмотрел его ладони, закатал рукава и пощупал синяки на руках, задрал до шеи рубаху, провел пальцами по ребрам. – Отощал-то как. Что, совсем ничего не ел? – Потом одернул на нем одежду и повернулся к женщине: – Я его забираю?
– Подпишите документы, – сказала женщина и обратилась к Миюки: – Снимай всю одежду.
Миюки наконец-то понял ее и взялся за подол рубахи.
– Эй-эй! – протестующе воскликнул Мэй. – Что он, раздетый пойдет?
Женщина поджала губы и ответила:
– Вы хозяин, вы и беспокойтесь об этом. А одежда выдается только на время аукциона, я обязана ее забрать.
У Мэя сделалось такое озадаченное лицо, что Миюки даже улыбнулся – слабо, уголками запекшегося рта, с трудом вспоминая, что еще совсем недавно улыбался постоянно.
– Вот одежда, – сказал от дверей Масатоши.
Мэй с облегчением обернулся.
– Маса-сан! – воскликнул он.
– Прости его, Миюки, – извинился Масатоши и протянул пакет. Миюки кивнул, развязывая веревку на холщевых штанах. Белья на нем не было, но он даже не смутился. Кажется, привык. Достал из пакета джинсы и майку и, дрожа от холода, принялся одеваться.
– Как ты? – нерешительно повторил вопрос Мэя Масатоши.
– Мне нужна ваша подпись! – громко позвала женщина. Мэй умчался к ней, а Миюки заторможенно кивнул Масе, не зная, что говорить.
– Какой сегодня день? – разлепил он губы.
– Четверг, – ответил Масатоши, а потом посмотрел на него внимательнее и уточнил: – Пятое марта.
Миюки кивнул, соображая.
– Восемнадцать дней, – подсказал ему Масатоши.
– Спасибо, – сказал Миюки, аккуратно складывая на стоящую у стены скамью казенную одежду.
Мэй подошел к ним, что-то старательно засовывая в карман.
– Ну что? – легкомысленно спросил он. – Справились? Пойдем?
Женщина быстро поднялась из-за стола.
– Нарумия-сан, – строго сказала она. – Мне кажется, вы не осознаете своей ответственности. Почему вы спрятали ошейник? Я же сказала, что вы обязаны надеть его на раба.
– Я сделаю это дома.
– Нет, – ответила она и подошла к ним. – Сейчас.
Мэй упрямо надул губы. Масатоши наклонился к нему и тихо произнес:
– Не время спорить. Просто давай сделаем это, покончим с формальностями и поедем домой.
Мэй надменно вскинул голову, но достал из кармана тонкий кожаный ремешок, подергал застежку и посмотрел на Миюки.
– Я чувствую себя рабовладельцем, – пожаловался он.
Миюки впервые за долгое время осмелился заглянуть кому-то в глаза, и как хорошо, что это был Мэй.
– Теперь ты он и есть, – сказал он и наклонил голову, подставляя шею.
– Ну, у нас всегда были рабы, – оправдывался Мэй, застегивая на нем ошейник, – но я никогда еще никого не покупал. – Миюки выпрямился, Мэй поднял руку и пальцем зацепил ремешок: – А ничего так смотришься. Мне нравится.
Мэй улыбнулся, а Миюки вдруг пробило холодным потом. С губ сорвалось:
– Спасибо, господин.
Мэй удивленно посмотрел на него, и улыбка его завяла.

***

Миюки не мог бы сказать, сколько времени прошло с того дня, как его выдернули с занятий в университете и привезли в суд, а там очень быстро, за закрытыми дверями, зачитали приговор – он даже опомниться не успел, как оказался в распределительной камере.
Он долго пытался осознать, за что попал сюда. «Это шутка?» – думал он и какое-то время даже ждал, что люди вокруг признаются в розыгрыше.
Но дни сменяли друг друга, а ничего не происходило.
Он пытался спрашивать, но ему не отвечали. Он настаивал, что это какая-то ошибка – его не слушали. Дважды его выводили из камеры на медицинские осмотры. Люди в военной форме заполняли кучу бумажек, проставляли ленивыми росчерками высокие баллы его здоровью, писали «вынослив», «годен к тяжелому труду», «психологически устойчив» и не обращали на него ровно никакого внимания. И даже когда он шарахнул о стол подставку с ручками и карандашами, на него не посмотрели. Всего лишь уронили на пол, заламывая руки и вытаскивая вон из кабинета.
– Строптив, – сказал кто-то над головой.
– Ничего, – ответили равнодушно, – хозяин усмирит.
«Нет», – с холодной яростью думал Миюки в тот день, сидя в своей камере. Принять зачитанный в зале суда приговор он не мог. Какое бы преступление ни совершил отец, оно не могло быть настолько тяжелым, чтобы наказание пало и на него, Миюки, тоже.
«Нужно что-то делать».
И Миюки отказался от еды. Надзиратели не спустили ему даже единственного ужина, набились в камеру так, что дышать нечем было, держали в несколько рук и запихивали в рот несоленую кашу. Миюки сопротивлялся, давился, но ничего не мог сделать.
Они ушли, оставив на полу перевернутую пустую алюминиевую миску. Миюки отодвинулся от нее и заорал от злости. А потом успокоился и замолчал. Он молчал, когда надзиратели начали читать ему и еще каким-то бедолагам правила, по которым теперь следовало жить, слушал внимательно – и тут же эти правила нарушал. В ответ его наказывали чем дальше, тем жестче.
Он сопротивлялся, казалось, целую вечность, пока вдруг не понял, что теперь так будет всегда.
Он перестал быть человеком, и стоило наконец-то это признать.
Мир вокруг потускнел и съежился, Миюки отчетливо увидел четыре стены, в которые был заключен, теперь уже недостижимых людей и собственное будущее – безо всякого просвета.
Уезжая после аукциона в машине Мэя, он смотрел в окно и впервые за последнее время – такое долгое, почти как целая жизнь – думал о том, что все снова перевернулось. Снова без его участия, снова неясно и непонятно. Присутствие Мэя вселяло надежду, что что-нибудь все-таки удастся вернуть. Хотя бы какую-то видимость свободы. И в то же время – Миюки слишком хорошо его знал.
Масатоши молча вел машину, Мэй с ногами забрался на сиденье впереди и насупленно смотрел вперед, а Миюки чувствовал, что просыпается. Сквозь привычную уже апатию пробивалось любопытство, пусть и было тяжело, но уже хотелось думать и прикидывать, что же произойдет дальше. И кажется, снова хотелось жить.

***

В доме Мэя, у самого порога, их встретил невзрачный человечек, тусклый и незаметный. И Мэй, и Масатоши пролетели мимо него, даже внимания не обратив. А у Миюки невпопад стукнуло сердце, ноги моментально стали ватными, он притормозил, а потом и вовсе остановился – человечек смотрел на него тяжелым взглядом, и не понять, кто он такой, было невозможно. Именно так смотрели на Миюки в последнее время – как на вещь, для которой подбирают нужную полку.
– Казуя! – позвал Мэй.
Миюки попятился.
Мэй уже поднимался по лестнице в комнаты. Он наклонился к перилам и посмотрел на Миюки.
– Что ты там застрял? Иди скорее.
А у Миюки словно ноги к полу приросли. Человечек отвернулся, кивнул, разрешая, проскрипел:
– Вечером явишься, я покажу тебе твое место.
Он ушел вглубь холла и скрылся за выкрашенной в цвет стен дверью – такой же незаметной, как и он сам.
Миюки тяжело двинулся вперед. Мэй нетерпеливо притоптывал ногой, ожидая его на лестнице, Миюки посмотрел на него снизу вверх и понял, что он никого не видел. Масатоши – тот хмурился, разглядывая Миюки и ту дверь, за которой скрылся человек. А вот Мэй все пропустил. Как будто жил совершенно в другой реальности.
Миюки поднимался за ними по лестнице, смотрел, как Мэй прыгает через ступеньки, и вспоминал, что именно так все и есть. Мэй строит реальность под себя, иногда она очень отличается от действительности. И, кажется, он пока не понимает, что Миюки – уже не Миюки, а просто Казуя, лишенный прав, приравненный к движимому имуществу, существо, полностью принадлежащее ему, Мэю.

***

– На тренировки я тебя завтра не потащу, – заявил Мэй, когда они все втроем оказались в его комнате. – Тебе надо поправиться, хотя бы наесться. Маса-сан, позаботишься об этом?
Масатоши кивнул.
– Попрошу командного врача назначить диету.
– Какие тренировки? – спросил Миюки.
– В моей команде, конечно же, – весело сказал Мэй и широко усмехнулся. – Зачем же еще я тебя покупал?
Миюки сделал к нему даже не шаг, а стремительный рывок. Масатоши едва успел перехватить его, заломил назад руку, закричал:
– Миюки, он питчер! Питчер!
– Сволочь, – сказал Миюки и расслабился. – Сволочь он. И ты тоже.
Питчер! Самый действенный аргумент, чтобы заставить Миюки остановиться.
Масатоши заботливо отпустил его руку, спросил осторожно:
– Успокоился?
– Не надо на меня сердиться, – сказал Мэй.
– Да, – кивнул Миюки. – Я знаю. Это неразумно.
Мэй заулыбался, словно ему комплимент сделали.
– И не вспыхивай так, – попенял он. – Я просто не мог не воспользоваться таким шансом. Миюки Казуя в моей команде – разве такое когда-нибудь могло произойти?
– Вот что, – перебил их Масатоши. – Надеюсь, вы не покалечите сейчас друг друга в разборках, я тогда пойду к врачу. Миюки?
– Я буду держать себя в руках, – пообещал Миюки.
– А меня почему не спрашиваешь? – надул губы Мэй.
– Его я тоже буду держать… – сказал Миюки. – …в руках.
Мэй расцвел, а Масатоши хмыкнул и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Мэй тут же протянул к Миюки руки и заявил:
– Я готов!
Глаза его сияли.
Миюки начал негромко смеяться, а потом, когда смех спазмом скрутил ему горло, вдруг понял, что рыдает, и что Мэй – эгоистичный, сволочной Мэй – этого не увидит, если успеть успокоиться. Но успокоиться не получалось, поэтому Миюки просто протянул в ответ руки, а когда Мэй кинулся ему в объятия – наклонился, пряча лицо.
Рыдания были сухие, вырывались тяжелым дыханием, Мэй, не понимая, настойчиво лез руками Миюки под майку, и это было так знакомо, так верно, что Миюки снова засмеялся, прямо ему в макушку.
– Я ужасно соскучился, – пожаловался Мэй.
«И я», – признался себе Миюки. Да он вообще уже не думал, что когда-нибудь увидит Мэя, тем более – прикоснется.
А Мэй был все таким же – мелким и нахальным, быстрым, настойчивым и ласковым, сопротивляться ему не было возможности, да и не хотелось. Они в два шага преодолели расстояние до кровати и со всего размаху повалились на нее, сминая идеально расстеленное покрывало. Миюки перевернулся на спину, а Мэй ловко оседлал его бедра и снова полез под майку. Он сдвинул ее вверх, обнажив Миюки живот и грудь, смотрел короткое время на его синяки, осторожно поглаживая пальцами, – Миюки от внезапного стыда хотелось зажмуриться, – а потом наклонился и принялся целовать мелкими быстрыми поцелуями.
Мэй никогда не отличался тактичностью, но в этот раз он промолчал, а дальше вел себя так, как будто ничего и не видел. Как будто ничего особенного не случилось. Как будто еще утром они сидели вместе на парах, а потом Мэй все-таки добился своего и затащил Миюки к себе домой, в свою постель.
– Мягко у тебя, – сказал Миюки, накрывая Мэю голову ладонью.
– Ты про кровать? – весело спросил Мэй и щекотно подышал в кожу. Миюки дернулся и засмеялся. – А ты что думал? – прерывая себя поцелуями, спросил Мэй. – Это же не твоя студенческая квартира, хотя на футоне тоже хорошо было.
– Всегда хотел попробовать на кровати, – млея, пробормотал Миюки.
Мэй резко выпрямился и наставил на него указательный палец:
– Вот! А ты вечно сопротивлялся! Теперь, – пригрозил он, – не отвертишься. Я тебя каждую ночь!..
Миюки скинул его сильным движением бедер, перевернул на спину и навис сверху.
– Ты меня? – почти промурлыкал он. – А не наоборот?
Мэй облизнул губы, его стояк уже жестко упирался Миюки в бедро, а на шее от возбуждения собрались капельки пота.
– Пусть наоборот, – быстро закивал он и попросил: – Только прямо сейчас. Пожалуйста!

***

Миюки просыпался медленно, нехотя. Очертания комнаты оставались размытыми, Миюки крепко зажмурился пару раз, выныривая из сна, и только потом вспомнил про очки. Он похлопал вокруг себя ладонью, наткнулся на край кровати, на тумбочку рядом, нащупал очки. Одно стекло было с мелкой трещиной, Миюки пытался протереть его уголком пододеяльника, пока не понял, что это не пятно. Обычно он тщательно следил за своими очками, а трещина…
Память вернулась стремительно, напугав до нервной дрожи. Он резко сел в постели и огляделся.
Мэя в комнате не было. За окном густели сумерки – то ли рассвет, то ли наступающий вечер. Миюки выскочил из постели и наклонился за сваленной на полу одеждой. Он одевался быстро, крутил головой по сторонам, пытаясь сориентироваться. В ванной вода не шумела, было тихо, балкон закрыт. Мэй точно ушел, оставив его отсыпаться.
На журнальном столике у стены с огромным черным экраном стояло блюдо с нарезанными фруктами. Миюки подошел за яблоком и увидел там записку.
«Осваивайся, – написал Мэй. – У меня дела в городе. Скоро буду».
Есть хотелось зверски, Миюки налег на фрукты и остановился только тогда, когда понял, что начинает болеть живот.
За это время на улице стало совсем темно. Значит, не утро. Значит, день только заканчивается.
Миюки, скрестив ноги, сел на пол перед журнальным столиком и попытался подумать. Было сытно, тепло, тело все еще помнило сладость секса, и мысли никак не хотели собираться. Хотя тревога все равно не уходила, пульсом билась где-то на краешке сознания и не давала расслабиться окончательно.
Мэй пришел сегодня на аукцион и заплатил за Миюки. Привез к себе, затащил в постель, беспокоился в меру своего эгоизма. Избавляло ли это хотя бы от части проблем?
Миюки посмотрел на блюдо с остатками фруктов, взял еще кусочек яблока, затолкал себе в рот и только тогда поднялся.
Он вышел из комнаты и оказался в длинном, похожем на гостиничный, коридоре с бордовой ковровой дорожкой на полу, заглушающей звук шагов. Когда Миюки шел здесь следом за Мэем, коридор не казался таким бесконечным. А сейчас он даже пугал – безлюдностью и отсутствием дверей.
Коридор заканчивался лестницей, с резными перилами, отполированными до блеска, и все с той же бордовой дорожкой, аккуратно закрепленной на каждой ступеньке.
Миюки спустился в холл и огляделся. Потом подошел к самой дальней от входа стене и попытался нащупать замаскированную дверь. Если бы Миюки не увидел сегодня, как человек в нее входит, ни за что бы ее не нашел, тем более, что светильников на стене не было, и свет сюда не добирался. Миюки пальцами ощутил тонкие швы, а опустив руку, наткнулся на небольшое углубление. Стоило легко нажать, и дверь открылась.
Миюки на одно мгновение остановился на пороге, а потом, усмехнувшись, шагнул внутрь. Какая ирония, подумалось ему. Он так долго сопротивлялся, пусть и пассивно. А один лишь шаг все изменил. Никто не заставлял его заходить в эту дверь. Никто не стоял над душой, никто не раздавал тычки, не орал, не грозил наказанием. Он сделал это сам, отрезал себя от свободы окончательно и навсегда.

***

Здесь плохо работала вентиляция, стояли запахи кухни и санузла, вместо дверей каждая комната закрывалась железной решеткой. Может быть, поэтому никто громко не разговаривал. Когда Миюки проходил мимо, люди замолкали, провожали его взглядами, а потом шептали в спину. У них у всех были ремешки на шеях, Миюки подергал собственный – ему показалось, что он затянут слишком туго, так, что горло постоянно перехватывало.
В доме Мэя было слишком много рабов. Он прошел четыре больших комнаты, в каждой у стен стояли трехъярусные полки, на которых кое-где уже спали. Миюки никто не окликал, ничего не спрашивал, и он шел вперед по узкому коридору, пока не уперся в кухню, вытянутую, холодную, с длинными столами и с такими же длинными скамейками. Пол сверкал чистотой, на полках ровными рядами была расставлена посуда – алюминиевые тарелки, кружки, стаканы с ложками, огромные кастрюли и сковородки.
– Явился? – неприветливо поинтересовались у Миюки.
Он обернулся и увидел, что у раздаточного окна стоит полная пожилая женщина, ремешок терялся в складках у нее шее.
– Все уже давно поужинали, – сказала она. – Можешь сейчас взять яблоко, а завтра, будь добр, не опаздывай.
Миюки кивнул. Яблок ему уже не хотелось, во рту до сих пор стояла оскомина.
– Как тебя звать? – спросила женщина, доставая с полки корзинку с яблоками.
– М-м… Казуя.
Женщина выбрала яблоко побольше, протянула Миюки и задержала взгляд на лице:
– До утра дотерпишь, Казуя? А то какой-то ты совсем бледный.
Он кивнул, а потом запоздало понял, что она ждала его здесь и, кажется, немного переживала и сочувствовала.
– Спасибо, – выдавил он из себя и поклонился.
– Да на здоровье, – снова недовольно сказала она и отвернулась, чтобы поставить яблоки на место.
Миюки подскочил к ней, поддержал корзину.
– Шагай уже, – несильно толкнула она его локтем, – справлюсь. Тебя еще Тадао ждет в складской.


***

Тадао сидел за столом над огромной канцелярской книгой и, когда Миюки вошел, даже не поднял головы. Глянул только искоса и кивнул.
Миюки остановился посреди складской, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он совершенно не представлял, что делать.
Вокруг были навалены какие-то узлы с вещами, стопки таких же огромных книг, как и перед Тадао. Лампа горела одна – настольная, и углы терялись в темноте. Пахло пылью и сыростью.
– Для чего, говоришь, молодой хозяин тебя купил? – проскрипел Тадао.
Миюки вздрогнул, посмотрел на него внимательно и, почувствовав внезапную гадливость, резко ответил:
– Играть в бейсбол.
Тадао оторвался от книги и поднял голову. Взгляд у него был страшный – равнодушный и пустой.
– Понятно, значит будешь работать с Кайсаки. Утром пойдешь на поле с ним.
– Мне еще рано на поле, – ответил Миюки. – Мне требуется отдых. – Тадао все смотрел на него, и Миюки с трудом договорил: – Хозяин так приказал.
– Вот как, – покачал головой Тадао. – Значит, подберем тебе работу полегче.
Он снова уткнулся в книгу. Миюки какое-то время смотрел на его лысину, а потом спросил:
– Куда мне идти… спать?
– Тебе еще рано спать, – ответил Тадао, а потом, не отрываясь от книги, показал пальцем в угол: – Вон там, плиточка.
Миюки недоуменно оглянулся:
– Что?
– Плиточка, – терпеливо повторил Тадао, поправил немного настольную лампу и осветил угол. – Штаны свои только подтяни повыше и можешь становиться.
В углу на полу лежала каменная плита, с неровными краями и рельефной поверхностью.
Миюки растерянно смотрел на нее и не понимал, что надо делать.
– И откуда ты на мою голову? – устало вздохнул Тадао и вдруг резко прикрикнул: – Голыми коленями в угол становись! Ну!
Миюки от неожиданности отшатнулся к стене, страх почти привычно вцепился ему в горло. Он глубоко вдохнул и, стараясь ни о чем не думать, подчинился.
– Сразу бы так, – проворчал Тадао и шумно перевернул страницу.
Плитка была невысокой, как раз, чтобы удобно лечь под колени. Но каждая ее горбинка впилась в кожу и, казалось, была готова добраться до костей.
Миюки уперся лбом в стену и крепко зажмурился. Он размеренно сжимал и разжимал кулаки, каждый раз, как голос Тадао вкручивался в его голову.
– Казуя, – говорил Тадао. – Родился свободным. Ох, и проблем с тобой будет, одной плиточкой не обойдешься.
«Дыши», – с едва сдерживаемой ненавистью приказывал себе Миюки.
– У нас-то все свои, только девок хозяин изредка покупает, для гостей. А так мы одна семья, с младенчества все друг друга знаем, работаем на благо хозяев.
Миюки казалось, что он закаменел в этом углу, стараясь не ерзать коленями.
– Всю жизнь в работе. Ты работал, Казуя?
– Я… учился.
«Вместе с Мэем», – не решился добавить он.
– Не работал, значит, – огорченно сказал Тадао. – Ну, может, быстро втянешься. Ты парень крепкий, как я посмотрю.
– Я буду играть, – почти прошептал Миюки.
Тадао его услышал и рассудительно возразил:
– Ну, это сейчас. Годик, наверное, пока молодой хозяин не наиграется. А потом другую работу тебе дадим.
«Он не наиграется, – подумал Миюки, а потом подумал: – А вдруг?»
– Хозяин мне сказал, что ты судебный?
– Это так называется? – спросил сквозь сжатые зубы Миюки.
– Если через суд в рабство отдали, то да. Я судебных никогда не видел раньше. У нас таких не бывало. Будут тебя расспрашивать, ты рассказывай, быстрее освоишься.
– Спасибо за советы, – процедил Миюки.
– Что там у тебя? Может, еще одну плиточку сверху на коленки положим, а? Вон они, стопочкой у нас стоят.
Миюки не мог бы сказать, от чего его затрясло больше – от ярости, унижения или боли. Или от страха – если положить себе на колени еще хотя бы один камень, он вряд ли сможет выдержать боль так спокойно.
– Послушания тебе не хватает, да, – Миюки показалось, что Тадао даже головой качает, огорченно. – Над этим я буду работать. Это моя работа, чтоб ты знал, Казуя, за порядком здесь следить. Я первый человек после хозяина.
– Раб, – сказал Миюки.
– Что? – ласково переспросил Тадао.
Миюки сжал зубы, сдерживаясь, но повторил:
– Ты раб.
– Да нет, – ответил ему Тадао. – Я уже почти не раб, выслужился. С меня ошейник в конце года снимут. А с тебя не снимут никогда. С судебных не снимают.

***

Миюки хотел бы вернуться назад к Мэю, но его не пустили. Все двери уже были заперты, и за Миюки закрыли грохочущую решетку, когда он шагнул в свою теперь не то комнату, не то камеру.
– Наверх забирайся, – тихо буркнул невидимый в темноте человек, лежащий на самой нижней полке, – надо мной. Для одежды там крючок есть, не сваливай все в кучу.
Третья полка. Там было так мало места, что Миюки не рисковал переворачиваться на бок – ему казалось, что тогда он телом касается потолка. Футон на полке был жестким, ни одеяла, ни подушки – то ли для Миюки их не положили, то ли они просто не полагались. Воздух был спертым, нездоровым. Миюки немного поспал днем у Мэя, поэтому какое-то время просто бездумно лежал с закрытыми глазами, закинув руки за голову. Ему хотелось пить, есть, в душ и побольше пространства. Потолок давил, беспокойное дыхание множества людей постоянно выдергивало из дремы. Наверное, он сам дышал точно так же – тяжело и неровно, открывая рот, как рыба.
А потом внезапно пришло утро. Миюки все-таки забылся подобием сна и какое-то время не понимал, что его настойчиво дергают за руку. Он подхватился и ударился о потолок.
– Тшш! – прошептали рядом. – Не шуми. Забирай одежду и спускайся, я тебя подожду.
Вокруг все еще стояла темень, Миюки тихо спрыгнул с полки и вышел в коридор, где в самом конце под потолком тускло мерцала одинокая лампочка. Человека, который его ждал, Миюки разглядеть все еще не мог, разве только что он был высоким, выше почти на голову.
– Идем, – сказал человек, и Миюки, ежась от холода, пошел за ним. Сон быстро выветривался из головы.
Человек свернул в открытый проем, щелкнул выключателем. После коридорного полумрака свет, пусть и неяркий, заставил Миюки зажмуриться.
Зашумела вода. Миюки проморгался и увидел, что они в душевой кабинке – широкой, рассчитанной на двоих, но только с одной лейкой, под которую становятся по очереди. Человек сложил свою одежду на скамейку и встал под воду, быстро ополаскиваясь без мочалки и мыла.
Миюки последовал его примеру, сложил одежду, очки и нерешительно замялся. Человек посторонился, пропуская его.
– Давай, – сказал он, – места хватит.
Вода шла едва теплая, и Миюки потер руками шею, больше разогреваясь, чем действительно моясь.
Кто-то легко прошлепал по коридору, завернул в открытую душевую, сказал приглушенно, но весело:
– Доброе утро, Кайсаки! Доброе утро, новенький-чьего-имени-я-еще-не-знаю!
Миюки только-только хотел умыться, но вместо этого фыркнул в полные ладони воды.
– И тебе доброе утро, Попрыгун, – снисходительно ответил Кайсаки. – Опаздываешь?
Третий вклинился под душ между ними, и Миюки чуть отодвинулся в сторону.
– Я не Попрыгун, – объяснил ему пришедший, голос у него был совсем молодой, почти мальчишеский, слушая его, Миюки хотелось улыбаться. – Я уже почти не прыгаю, меня зовут Юми.
– Его зовут Попрыгун, – невозмутимо сказал Кайсаки и, закончив, пошел одеваться.
– А меня Казуя, – произнес Миюки.
– Кайсаки-Казуя-Юми! – воскликнул Попрыгун. – Хорошо же, что нас теперь трое, правда?
– Кайсаки-Новичок-Попрыгун, – с насмешкой ответил Кайсаки. – Я все еще один. Заканчивайте быстрее, и так воды много вылили.
Миюки надел очки и взял у Кайсаки полотенце.
– У нас не очень много времени, – сказал Кайсаки. – Я по ходу буду рассказывать, не знаю, что там тебе Тадао наболтал, но у меня свои правила. Полотенца лежат здесь, – он показал на два ящика у скамейки. – В одном чистые, в другой кидаешь мокрые. Из спальни надо приходить с одеждой подмышкой, одеваемся после душа. Это утренний душ, обычно разрешают только умываться, но нам как самым ранним можно и целиком, только быстро. Вечером уже пойдем с мылом, Тадао тебе выдал кусочек?
– Нет, – помотал головой Миюки.
– Тогда напомнишь мне вечером, я своим поделюсь. Мыло лежит здесь, взять может любой, но не стоит даже пытаться, ясно? За воровство можно и в расход пойти.
– Ясно, – ответил Миюки.
Юми выключил воду и пришел за своим полотенцем. Рядом с Кайсаки он выглядел совсем ребенком. Кайсаки – крепкий, широкоплечий мужчина лет под сорок, наголо обритый, с хмурым взглядом, а Юми – невысокий, тощий – только тонкие косточки выпирают отовсюду. Кайсаки держался не просто уверенно, а степенно, как уважающий себя человек. А Юми недаром называли Попрыгуном, он ни в какую не останавливался, все крутился – и вытираясь, и одеваясь. И так и норовил вставить свое слово.
– Мы раньше всех встаем и почти последними ложимся, – важно говорил он Миюки, когда они, выключив свет в душевой, шли по коридору. – Зато нам можно днем отдохнуть. Ты умеешь спать днем, Казуя?
– Не отвечай ему, если надоедает, – учил Кайсаки, выводя их куда-то во внутренний двор. – Попрыгун кого угодно достанет.
– А вот и нет! – подпрыгивал от возмущения Юми, и Миюки ловил себя на мысли, что хочет улыбаться.
Было совсем рано, когда они добрались до бейсбольного поля – небо только-только начало сереть.
– Здесь свет можно не экономить, – сказал Кайсаки, заходя в зал с инвентарем.
– Да! – подхватил Юми. – Здесь столько света палят, что наша уборка капля в море.
Кайсаки открыл подсобку, и Юми ринулся вперед, выхватывая швабру и ярко-зеленое пластмассовое ведро с тряпками:
– Я в буллпен!
– Ну уж нет, – отпихнул его Кайсаки. – Сегодня начнем с поля, покажем новичку, как надо его ровнять.
«Да я знаю», – хотел сказать Миюки и хорошо, что промолчал.
Потому что даже в школе с ее ограниченным бюджетом это было легче.
Здесь в покосившемся сарае, спрятанном за рядом новых, стоял старый ручной каток, тяжелый и неповоротливый. Они тянули его по полю вдвоем с Юми, пока Кайсаки ходил и проверял, в каком состоянии подушки баз, а потом насыпал на песок белые линии.
– Хорошо, что тебя к нам добавили, – пропыхтел Юми, – теперь мне нескучно будет эту громадину таскать.
– А что еще нас ждет, кроме громадины? – спросил Миюки.
– О! – воскликнул Юми. – Много чего! И обязательно – буллпен!

***

Солнце поднялось стремительно, рассвело, и Миюки вместе с Юми пошли к забору собирать мячи.
– Скоро соревнования, – важничая, объяснял по пути Юми, – и команда хозяина тренируется до самого поздна. А по темноте не все мячи собрать можно, так что мы с утра.
– Это легкая работа, – уже в буллпене трещал Юми, вручая Миюки тряпку. – Мне, например, нравится мячи вытирать. Не то, что с громадиной таскаться.
А еще оказалось, что это последняя работа перед завтраком. Кайсаки зашел в буллпен, проверил, что они усердно чистят мячи, согнувшись над ящиком, сказал, что пойдет проверит, все ли в порядке.
– Справитесь, можете отдохнуть немного, потом на завтрак пойдем.
Мячи закончились быстро, Юми оттащил ящик в подсобку, а Миюки сложил стулья у стены и присел на скамейку.
Он устал, и это была неправильная усталость. Такая, от которой хочется болеть. Он привык изматывать себя по утрам бегом и бодрящим комплексом упражнений, чтобы мышцы сладко ныли, а день не казался прожитым зря.
Миюки посмотрел на свои ноги, обутые в простые мокасины, которые вручил ему вчера Масатоши, вздохнул и поднялся.
Юми в это время усиленно воображал себя питчером. Он стоял у горки, в одной руке сжимая воображаемую перчатку, а в другой – настоящий мяч, и пытался принять стойку.
Миюки прошел в подсобку и осмотрел инвентарь. Передвинул ящики и нашел то, что нужно – запасы формы и несколько пар неплохих кроссовок.
Из буллпена в это время послышался удар мяча в сетку.
– Страйк! – крикнул сам себе Юми.
Миюки вышел из подсобки и сел на скамейку переобуться, а Юми снова размахнулся и кинул мяч.
– Страйк!
Миюки покачал головой и наклонился, завязывая шнурки. Потом встал и пружинисто подошел к Юми.
– Дай сюда мяч, – сказал он.
Юми вдруг встревожился, прижал руку к груди и воскликнул:
– Зачем это?
– Покажу кое-что. Ну?
Очень неохотно, но Юми вложил мяч в протянутую руку.
– Смотри, – сказал Миюки и по-особенному обхватил мяч пальцами, – вот так вот будешь кидать, и у тебя получится фастбол.
Миюки вернул мяч, и Юми послушно поменял хватку.
– Так?
– Ага. Теперь кидай.
Юми наступил ногой на пластину, поднял ногу.
– Стой-стой, – Миюки присел перед ним на корточки и немного подправил стойку. – Ну, давай.
Юми кинул мяч, и сетка с глубоким вздохом прогнулась под ним.
– Страйк! – крикнул Юми счастливо.
Миюки улыбнулся.
– Ну, до страйка тебе еще расти и расти, но в принципе неплохо. Сколько тебе лет? Шестнадцать?
– Неа, только тринадцать, но я крепкий, поэтому меня с фермы в дом и забрали.
– С фермы? – переспросил Миюки и подумал: «Тринадцать? Это даже не старшая школа…»
– Ага, – кивнул Юми, убегая за мячиком и возвращаясь, – у нас дети на ферме растут, в поместье за городом, а здесь только взрослые. Надо очень постараться, чтобы в дом попасть. Меня все дразнят, потому что я самый младший, но не обижают.
– Ясно, – сказал Миюки. – Хорошая у тебя подача, плечо крепкое, тренируйся.
– Спасибо, Казуя! – воскликнул Юми.
«Зачем только?» – спросил сам себя Миюки и пошел к выходу.
– А ты куда? – окликнул Юми.
– Тоже… потренируюсь.
Долго Миюки не продержался. Он жил без тренировок меньше месяца, но стресс сделал свое дело. Он ввалился в буллпен весь взмокший, тяжело дыша походил вокруг и упал на скамейку, глотая ртом воздух.
– Казуя! – закричал Кайсаки. – Какого черта ты делаешь? Нам уже надо идти. Это что на тебе… хозяйская обувь?
Миюки нагнулся и принялся расшнуровывать кроссовки.
– Да, – ответил он, – позаимствовал ненадолго.
Он глянул исподлобья и увидел, что Юми испуганно жмется в углу, а Кайсаки смерчем несется на него, Миюки.
Первый удар он парировал, а второй швырнул его на пол и заставил зашипеть сквозь зубы.
– Рехнулся? – орал Кайсаки. – Я тебе что говорил про воровство?
Он саданул ему ногой под ребра, и Миюки, чтобы не допустить травмы, крепко вцепился в нее, дернул на себя – Кайсаки упал и, кажется, немного успокоился.
– Я не украл, – сказал Миюки. – Я позаимствовал. Мне – можно.
Кайсаки, лежа на полу, закрыл локтем лицо и глухо сказал:
– Кто будет разбираться – отправят в расход и все.
Миюки отпустил его, и Кайсаки медленно поднялся.
Теперь они оба тяжело дышали и сверлили друг друга недовольными взглядами.
– Я обязан буду рассказать об этом Тадао, – предупредил Кайсаки, – а теперь заканчивай, завтрак ждет.

***

Командный врач явно косила под Такашиму Рэй. Миюки вначале даже подумал, что Рэй-тян ушла из Сэйдо, но нет – здешняя девушка оказалась всего лишь жалкой пародией. И реакция ее оказалась совершенно предсказуемой: она поправила на переносице элегантные очки и, сморщив носик правильной формы, возмутилась:
– Как вы могли обратиться с этим ко мне, Нарумия-сан!
Мэй от удивления раскрыл рот, Масатоши отвлекся от телефонного разговора, а потом и вовсе положил трубку.
Девушка требовательно смотрела на них и категорически не замечала Миюки.
– Она имеет в виду, – негромко пояснил Миюки, – что лечение раба унижает ее достоинство как врача.
Девушка покраснела от гнева, но все равно сделала вид, что не слышала ни единого его слова.
– О… – протянул Мэй, все еще чрезвычайно озадаченный.
– Это не просто раб, мисс Окада, – вмешался Масатоши, – это игрок нашей команды.
– Харада-сан! – воскликнула мисс Окада. – Поймите меня правильно! У него же ошейник! Я просто не могу! Есть специальные фельдшера, а я спортивный врач, у меня диплом и категория, я…
– Она не будет марать руки, – прокомментировал Миюки.
– В доме Нарумии-сана наверняка есть врач для рабов! – отрезала мисс Окада и поджала губы, всем видом показывая, что разговор окончен.
– Да, – пробормотал Миюки, – это явно была плохая идея.
Он непроизвольно подергал на шее тонкий ремешок и усмехнулся. Странно, что вот так вот – невесело – смеяться получалось у него совсем легко. Ни злости, ни ярости он не чувствовал, то ли чувства притупились, то ли он действительно смирился. Немного было жаль эту глупую девушку, дипломированный врач, а попробовала перечить Мэю.
– То есть вы отказываетесь? – спросил Мэй.
Масатоши предупредительно кашлянул у него за спиной, но мисс Окада не вняла.
– Я забочусь о своей репутации, – сказала она строго.
– Как жаль, – скривил губы Мэй.
Мисс Окада непонимающе хлопнула ресницами, потом сняла очки и покрутила в руках.
– Простите?.. – уточнила она.
– Вам придется заботиться о своей репутации в другом месте, – скучно сказал Мэй. – Я вас увольняю. Всего хорошего, мисс Окада.
Когда они остались в кабинете втроем, Масатоши его упрекнул:
– Ты был слишком категоричен.
– Если врач не хочет лечить, то вряд ли его можно заставить, – ответил Мэй. – Надо найти нового и поскорее.
– А если и он откажется? – спросил Миюки.
Мэй остановился возле стола с аккуратно разложенными карточками игроков – мисс Окада заполняла их, когда они пришли – и легкомысленно пожал плечами:
– Кто-нибудь все равно согласится.
– Тогда ты рискуешь здоровьем команды, – сказал Масатоши, а Миюки добавил:
– Из-за одного… недочеловека.
Мэй быстро развернулся к нему и в два шага оказался рядом. Он вскинул руку и крепко ухватился за ошейник, потянул на себя, заставляя Миюки наклониться вперед.
– Вот это, значит, нам мешает? – процедил он.
Мэй с силой дернул за ошейник, и Миюки чуть не стукнулся лбом о его лоб. У него даже дыхание перехватило – то ли от рывка, то ли от внезапной надежды. Ремешок был обычным, на простой застежке, если подумать, он так легко снимается!..
«С судебных не снимают», – проскрипел в памяти голос Тадао.
Миюки мотнул головой, вырываясь, но Мэй и так его уже отпустил, отвернулся и обращался к Масатоши:
– Можно подобрать врача из выпускников, они вряд ли будут о себе такого высокого мнения…
Миюки тяжело сглотнул, ему показалось, что ремешок стал теснее и слишком сильно сжал горло.
– На худой конец, просто выдадим Казую за свободного, я сниму ошейник перед осмотром. Можно было даже сейчас так сделать, почему ты сразу об этом не подумал, Маса-сан?
– Мэй, – негромко позвал Миюки, но Мэй не слышал никого, кроме себя. – Мэй! – повысил Миюки голос. – Нарумия Мэй!
Тогда тот замолчал и обернулся.
– Статья сто восемнадцать гражданского кодекса, – напомнил Миюки. – Нельзя раба выдавать за свободного. Ты разве забыл? Мы совсем недавно это учили.
Мэй упрямо вскинул голову. Все он помнил, подумал Миюки, да вот только не для него правила написаны.
– Маса-сан, – спросил Миюки, – он тебя хоть на горке слушается?
– Вот пойдешь с ним играть, узнаешь, – пробурчал Масатоши.
Мэй гневно сверкнул глазами, но ничего не сказал.
– Пойдем, половишь мою подачу! – заявил он сразу же, как они вышли на улицу.
– Мы хотели дать Миюки отдохнуть, – напомнил Масатоши.
Мэй капризно вытянул губы:
– Но он же все равно пришел! Казуя, ты же никогда еще не ловил мою подачу!
– А со стороны она не такая прекрасная? – хмыкнул Миюки и согласился: – Ну пошли.
Мэй впереди всех помчался в буллпен, и Миюки, оказавшись с Масатоши наедине, наконец-то спросил:
– И как ты на все это смотришь?
Масатоши ответил неторопливо, выделяя каждое слово:
– Как капитан команды я не могу проигнорировать игрока твоего уровня. Как клинапа ты меня не обыграешь. Как кетчер я впервые оказался рядом с потенциальным соперником, и мне интересно посмотреть на твое с Мэем беттери. А кроме всего прочего, – с досадой добавил он, – если ты знаешь, как его отговаривать, научи и меня, пожалуйста.

***

Весь день Миюки преследовали взгляды.
Пока Мэй собственноручно застегивал на нем защиту, Миюки спиной чувствовал, как восторженно смотрит Юми и как угрожающе молчит Кайсаки. Возле буллпена нет-нет, да появлялись другие игроки. Перед каждым Мэй приосанивался и лепил такую подачу, что у Миюки начинала ныть рука. Масатоши без устали объяснял, что он здесь делает, и каждый так и норовил взглядом проникнуть сквозь защиту, чтобы разглядеть на его шее тонкий рабский ошейник.
Миюки не оглядывался, но чувствовал, как гнев понемногу заполняет его, и отдавал его Мэю вместе с мячом. Ему казалось, что они так и перекидываются – заточённым в мяч гневом, и с каждым любопытным его становилось все больше, а подачи – все резче. Пока в какой-то момент Миюки не пропустил мяч.
Добротный фастбол, без каких-либо изысков, он должен был закончиться в перчатке, а вместо этого мяч отскочил и покатился вбок.
Миюки подхватился, шагнул за ним, выпрямился и вдруг понял, что место кетчера его уже не защищает, и здесь, возле самого выхода – он как на ладони. Тренировка оборвалась мгновенно, стоило ему только выйти из-под тени навеса. Прямые взгляды устремились на него, и Миюки большого труда стоило не потянуться к ремешку на шее. Он сжал мяч в руке, ударил его о перчатку и, вдохнув поглубже, нашел в себе смелость и обвел ответным взглядом команду Мэя.
Инаширо.
Еще совсем недавно у него была тетрадь, где хранилась вся собранная по ним статистика. Миюки помнил ее до мельчайших подробностей. О каждом игроке он знал столько, сколько они сами о себе не знали. С некоторыми он играл раньше, еще в школе, за кем-то внимательно следил во время телетрансляций. Он готовился к тому, что однажды будет играть против них.
«Как жаль, что не сложилось», – подумал он с горечью.
Сейдо прислали ему приглашение как раз накануне ареста, но Миюки не успел на него ответить.
Сейчас, стоя в буллпене частного бейсбольного поля Инаширо, позволяя разглядывать себя, Миюки понял, что крепко сжимает губы не от гнева или ярости, а от безысходности, чтобы не дрогнуть, не завыть, не закричать. И что вовсе не ошейник давит ему на горло, а невозможность игры против лучшей команды Токио…
– Казуя! – нетерпеливо притопнул ногой Мэй.
…и питчера номер один префектуры Канто.
Он коротко поклонился – всем сразу, а потом повернул назад, к Мэю.
– Я не кинул и пятидесяти подач, – недовольно сказал Мэй, – с чего вдруг ты упустил мяч?
Он стоял у пластины и взбивал ногой песок, смотрел под ноги, кривил губы, сжимал перчатку у груди. И ждал.
Миюки не стал бросать ему мяч, подошел близко и вложил в протянутую перчатку.
– Увидел тебя, – объяснил Миюки.
Он вернулся в зону кетчера и снова присел, занимая позицию. Чужие взгляды больше не беспокоили его. Он смирился с ними, как и с теми, которые украдкой бросали на него Кайсаки и Юми. Ничего в них не было тревожного, самое обычное любопытство. Пусть и смотрели на него теперь не просто как на хорошего кетчера, а как на человека с ошейником на шее, людское любопытство не поменялось. Миюки принимал его раньше, и принял сейчас.
Важнее стало другое.
Мэй крутанул мячик в перчатке и громко спросил:
– Ты готов?
– А как же, – ответил Миюки, для устойчивости опираясь коленом в землю.
– Это чейндж-ап! – предупредил Мэй.
Песок пылью взмыл вокруг него, когда Мэй поднял ногу, всем телом собирая силу для броска. У него удивительная подача, подумал Миюки в тот миг, когда Мэй пружиной распрямился и выбросил вперед руку. Мяч полетел к нему крошечным белым солнцем и ударил в перчатку тяжело, с ясным звуком.
Так звучат все подачи Мэя, понял Миюки, чисто, без фальши.
Он посмотрел на горку, где Мэй держал открытой перчатку и снова в нетерпеливом ожидании ногой подбивал песок.
Миюки кинул ему мяч, Мэй взмахнул рукой, выхватывая его из воздуха, крутанулся на месте, наступил на пластину и, чуть согнувшись, замер перед очередным броском. Он держал спину ровно, а глаза широко открытыми. Сам – как четкий, ясный звук.
Миюки поднялся на ноги и сказал:
– На сегодня хватит.
Мэй аж подскочил на горке:
– Эй! Я еще не закончил!
– Кроме буллпена есть много других занятий, – ухмыльнулся Миюки. – Побегать вдоль ограды, потренировать банты.
Мэй покраснел:
– Я пятый беттер, какие еще банты!
– Всякие, – откликнулся Миюки, – розовые, желтые, синие.
Он принялся расстегивать на себе защиту, с усмешкой слушая, как Мэй жалуется на него Масатоши:
– Так нечестно! Я только разогрелся! Маса-сан, иди ловить мою подачу!
– Я понял, зачем тебе понадобился еще один кетчер, – не двинувшись с места, сказал в ответ Масатоши. – Чтобы ты мог больше подавать?
– А-а-а! – злобно заорал Мэй и выбежал из буллпена.
Миюки снял защиту и сложил на скамейку. Постоял немного и сел рядом.
Как много он забыл за эти три недели своей не-жизни. И как хорошо, что вспомнил.
Мэй был похож на самую смелую подачу – брошенную без утайки, на поражение. Именно за это Миюки его когда-то и полюбил.

***

Они столкнулись нос к носу в первый учебный день в университете, изучая расписание преподавателей.
Миюки заметил Мэя краем глаза и подумал: «Коротышка». А потом: «Еще и крашеный».
Мэй сделал незаметный шаг и оттеснил Миюки в сторону – очень ловко и оттого смешно.
– Тебе места не хватает? – спросил у него Миюки.
Мэй обернулся и они впервые открыто посмотрели друг на друга.
– Оу! – не мог сдержаться Миюки. – У тебя голубые глаза!
И только тогда до него дошло, что вот этот мелкий блондинчик, яростно задравший подбородок и прожигающий его ледяным до синевы взглядом – это Нарумия. Мэй Нарумия, ас Инаширо.
– Серьезно? – удивился Миюки. – На юридическом факультете?
Хорошо, что к расписанию подошли еще несколько студентов. Потому что иначе они наверняка бы подрались.
А так Мэй надулся и открыл тетрадь для записей. И только несколько минут спустя вдруг обернулся и посмотрел на Миюки совершенно по-другому, по-детски даже – широко открытыми изумленными глазами.
– Я знаю! – закричал он. – Ты Казуя! – Миюки моргнул от неожиданности, а Мэй направил на него палец и повторил: – Миюки Казуя! Я прав?
– Эм, – сказал Миюки. – Ну да.
– У тебя хватило денег на Тодай? – спросил Мэй.
– А по лбу? – искренне поинтересовался Миюки.
На самом деле он готовился как проклятый весь последний год и вырвал чуть ли не зубами спортивную стипендию в Тодае, и экзамены сдал на один из лучших результатов. Если бы не стипендия – вряд ли он вообще попал бы в какой-либо университет. Лишних денег в доме не было уже несколько лет, у Миюки сносилось игровое снаряжение и почти порвалась перчатка, но говорить об этом Мэю он вовсе не собирался.
«И вообще, откуда он меня знает?» – запоздало удивился Миюки.
Они не пересекались в играх. Мэй был слишком хорош и играл в частной молодежной Инаширо уже несколько лет, сразу после средней школы – Миюки внимательно следил за его развитием. Сам Миюки хоть и показывал отличный уровень, но с командой своей муниципальной школы не мог взобраться достаточно высоко, поэтому ему оставалось только тренироваться и наблюдать за всеми сильными игроками Токио. Он планировал сыграть против каждого из них, и Мэй в этом списке стоял первым.
– Спортивная стипендия? – продолжил угадывать Мэй. – Что, и правда будешь играть за университетскую команду? Но это же скучно!
«Это ненадолго», – мысленно возразил ему Миюки. Он отвел себе ровно год на то, чтобы показать себя в хорошей команде – а бейсбол в Тодае не шел ни в какое сравнение с тем, который существовал в его старшей школе. Показать так, чтобы профессиональный спорт обязательно обратил на него свое внимание. А если не обратит, то ему останется отличное университетское образование.
– Кому скучно, – ответил он, – а кому и нормально. Не всем же быть гениями.
– Да ладно, – усмехнулся Мэй, – не стоит прибедняться. Миюки Казуя, кетчер – да ты лучший кетчер прошлого года среди старших школ. Со школой тебе только не повезло.
Миюки враз расхотелось продолжать разговор. Он захлопнул блокнот и развернулся.
– Эй! – Мэй нарушил все личные границы и вцепился ему в локоть, удерживая на месте. – Я много знаю о тебе, это правда. Я всего лишь хотел пригласить тебя в Инаширо. – Миюки обернулся, и Мэй рассмеялся, глядя в его лицо: – Не надо столько удивления! Мне нужна сильная команда, и я всегда ищу для нее сильных игроков. Пойдешь в Инаширо?
– С ума сошел? – на автомате ответил Миюки. – Если я сейчас уйду из команды университета, то лишусь стипендии и не смогу учиться.
«И тогда уж точно не сыграю против тебя».
У Мэя обиженно вытянулось лицо. Миюки не стал ждать, ушел в аудиторию, пока не началось первое занятие.
Он тогда не знал, что от Мэя так просто не отделаться.

***

У Мэя было подвижное лицо, быстрая смена настроения и теплые руки. Миюки сам не заметил, как они оказались вместе почти на всех учебных курсах, Мэй садился рядом с ним, и Миюки часто ловил себя на том, что наблюдает, как он хмурится, кривится, улыбается, скучает или загорается, слушая преподавателя.
Посылать Мэя с его навязчивым «пошли ко мне в команду» стало уже почти ритуалом. И чтобы он побыстрее затыкался, Миюки опытным путем научился особенной хватке – закидывал руку ему на плечи и совсем чуть-чуть потягивал к себе. Мэй не просто замолкал, он замирал под рукой Миюки, а потом склонял голову ему на плечо.
Они взялись за руки на пятый день занятий, когда Мэй оперся на край скамейки между собой и Миюки. Ладонь у него была теплая и не давала сидеть спокойно. Миюки чувствовал ее бедром, плотные брюки от нее не защищали. Он мог бы отодвинуться, но почему-то такой вариант ему даже в голову не пришел. Он просто опустил сверху свою ладонь, накрыл ею кисть Мэя и, нерешительно дрогнув, все-таки вплел в нее свои пальцы. Мэй глубоко вздохнул и расслабился.
Еще через два дня Миюки посмотрел на незапертую кабинку в туалете, куда только что зашел Мэй, и, воровато оглянувшись по сторонам, зашел следом. Кажется, они так и не закрылись, целовались, забыв об осторожности, сорвав со стены держатель для туалетной бумаги.
Еще через день они не смогли остановиться и продолжили в студенческой квартире Миюки, прямо на полу, даже не расстелив футон.
Мэй потом долго ворчал, что всю спину себе угробил.
– Ну прости, принцесса, – смеялся Миюки, – кто-то был слишком нетерпелив.
В следующий раз он расстелил футон и, глядя в совершенно шальные голубые глаза, осторожно пробовал проникнуть пальцем внутрь Мэя.
Мэй колотил руками по футону, и Миюки боялся, что он случайно ударит слишком сильно и травмирует свою руку. Но держать его, и гладить, и понимать, что уже там, внутри, – все это было слишком. Так слишком, что Мэй потом скривил губы и сказал:
– Скорострел.
Миюки тихонько ткнул его локтем под ребра. Сердиться не было никаких сил.
День заканчивался, и в квартире было уже почти темно. Они лежали на узком футоне, крепко прижавшись друг к другу, чтобы не скатиться на пол. Мэй спокойно дышал Миюки в шею. Миюки бездумно смотрел в потолок. Сперма засыхала у них на бедрах, неприятно стягивая кожу.
– С завтрашнего дня у меня начинаются плотные тренировки, – сказал Мэй. – Через две недели пойдут официальные матчи.
Это было почти извинение. «Я не смогу приходить».
– А на занятия? – спросил Миюки.
– Тоже… скорее всего.
– Зачем тебе Тодай? – спросил Миюки. – Ты даже учиться толком здесь не можешь, разве твоя карьера уже не сложилась?
Мэй вздохнул и потерся носом о его плечо.
– Совершенно незачем. Отец настоял. По его мнению, бейсбол – это временное явление. Блажь. И как только меня отпустит, я тут же пойду по его стопам, в политику, например.
– И что, отпустит? – засмеялся Миюки.
Мэй фыркнул ему в плечо и затрясся от смеха, потом понемногу успокоился и пожаловался:
– Отец разрешает мне играть, спонсировать свою команду, выбирать тренера и игроков. Но я думаю, что однажды он поставит меня в такие условия, что мне придется поступить, как он хочет. Ненавижу политику, Казуя.
«Да, – мысленно согласился Миюки, – ты слишком честен. Тебе нужна другая игра. И команда, на которую можно положиться».

***

Масатоши был единственным из команды Мэя, с кем Миюки познакомился до ареста. Он возник на пороге, когда Миюки собирал разлетевшийся на мелкие кусочки бывший еще несколько минут назад дорогим телефон и пытался понять, в какой момент он так влип, что Мэй, не сдерживаясь, швыряется чем попало, а потом уходит орать на себя в ванную именно в его квартире.
Масатоши вежливо поздоровался, разглядывая помятого Миюки, а потом спросил:
– Где… эта принцесса?
Пусть они и столкнулись лицом к лицу впервые, Миюки знал, кто к нему пожаловал. Поэтому кивнул в сторону ванны:
– Успокаивается.
Он пропустил Масатоши в квартиру, предложил место на единственном стуле и лимонад.
В ванной наступила тишина, и Миюки мгновенно представил, как Мэй зажимает рот руками, чтобы не выдать себя ни единым звуком.
Масатоши оглянулся на дверь в ванную и, повысив голос, сказал:
– Если с ним все будет в порядке, то я не стану ждать. – Он тяжело посмотрел на Миюки и уточнил: – С ним же все будет в порядке?
Миюки сложил куски телефона на стол, сунул руки в карманы и не ответил, лишь ухмыльнулся. Масатоши помрачнел.
– Много проиграли? – спросил Миюки.
Мэй ничего не объяснил, когда завалился к нему, и все, что знал Миюки – это что играли они с Сейдо.
– Мы не проиграли, – ответил Масатоши и посмотрел на стол, где лежал разбитый телефон. – Твой?
– Нет, мой не трезвонил, – с долей презрения сказал Миюки.
Масатоши нахмурился еще сильнее:
– Это тренер его разыскивал. Не я.
– То-то пришел ты, а не тренер, – уколол Миюки. – Зачем искали? Подумаешь, пропустил раннера, перебесится сейчас и пойдет новый телефон покупать.
– Это не просто раннер, а Юуки Тецуя, – ответил Масатоши.
Он произнес это имя с большим уважением и посмотрел на дверь в ванную с нескрываемым сочувствием, которое означало лишь одно – что у Мэя практически не было шансов выбить этого беттера. Миюки тоже посмотрел на дверь и подумал, что Мэй совершенно не умеет проигрывать, даже один ран, и конечно, это интересно – увидеть однажды, что он будет делать в случае полного поражения, но сам Миюки хотел бы оказаться от него подальше в этот момент.
Масатоши не стал долго задерживаться, вежливо выпил стакан лимонада, вздохнул, что-то решая для себя. Потом пошел к выходу.
Миюки отправился его проводить.
Масатоши остановился у самой двери и медленно, взвешивая каждое слово, произнес:
– Миюки Казуя.
«Эй-эй!» – хотел было воскликнуть Миюки и вытолкать его побыстрее, чтобы он не успел договорить, чтобы никогда не знать, что…
– Первый раз вижу, чтобы Мэй психовал из-за хитов у кого-то дома, – сказал Масатоши. – Он обычно сам по себе… Миюки Казуя, – повторил Масатоши и пообещал: – Я обязательно запомню.
Миюки закрыл за ним дверь, постоял немного, крепко сжав зубы, а потом закричал:
– Ты! Блондинка! Выходи немедленно! – И добавил тихо: – Иначе худо будет.

***

Масатоши и представил его команде. Мэй ускакал с тренировки, крикнув короткое: «На учебу!», и Миюки, оставшись на поле без него, вдруг почувствовал себя очень неуютно. Даже ошейник снова начал жать.
Он не знал, стоит ли продолжать тренировку, может ли он выйти с битой и попросить мячи для отбивания. Мэй не задумывался о таких тонкостях, ему хватало того, что Миюки ловил его подачи. Что будет после, его не интересовало.
Поддержка Масатоши была как нельзя кстати. Он нахмурился, глядя, как Мэй быстро стягивает мокрую майку и бежит переодеваться, а потом переключил свое внимание на растерявшегося Миюки. Кайсаки из своего угла делал ему знаки, чтобы снимал защиту и шел к ним с Юми, потому что работы много и вообще Миюки не своим делом занят. Миюки почти решил, что так будет лучше, но подошел Масатоши и сказал:
– Пойдем-ка, познакомлю тебя с командой. А то от Мэя не дождешься.
И Миюки пошел.
Надежная крепкая команда, поддерживающая своего аса в каждом начинании, они даже встретили его беззлобно. Хотя, по сути, Мэй отдал ему позицию кетчера, которую по праву несколько лет подряд занимал Масатоши.
Карлос прямо спросил, за что ошейник. Миюки нервно схватился за ремешок и понял, что этот жест уже входит у него в привычку.
– Ни за что, – ответил он грубо.
Карлос недоверчиво усмехнулся, но промолчал, зато Ширакава сузил глаза и высокомерно заявил:
– Какое, наверное, интересное «ни за что».
Миюки окинул его колким взглядом с ног до головы и раздвинул губы в широкой ухмылке.
– И мне ужасно интересно! – нарочито вежливо ответил он и постарался, чтобы еще один интерес – о том, кто ставит на место прекрасную стерву Ширакаву и каким образом, – отчетливо прочитался на его лице.
Ширакава вспыхнул до корней волос, поняв все совершенно правильно, Миюки в нем и не сомневался. О реакции остальной команды он, правда, подумал поздновато и постарался скрыть внезапное беспокойство. Но Карлос закинул руку Ширакаве на плечи и улыбнулся широко, у стоящего рядом Масатоши дрогнул уголок губ, а кто-то вообще, не скрываясь, фыркнул насмешливо и тепло. И у Миюки мгновенно отлегло от сердца.
Весь день он тренировался в группе защиты, и еще даже солнце не скатилось к горизонту – а он едва переставлял ноги.
– Заканчивай, – приказал ему Масатоши.
«Хороший капитан», – подумал Миюки и пошел переодеваться.
Он присел на скамейку и подумал, что вот сейчас, еще одну минуту посидит – и отнесет снаряжение в подсобку. И мгновенно заснул.

***

– Казуя, Казуя, – тихо звал его Юми.
С Миюки слетел сон, и он резко сел на скамейке.
На поле было тихо, солнце опустилось совсем низко, длинные тени стелились по земле. Юми сидел на корточках и опасливо смотрел на Миюки.
– Я отнес снаряжение, – сказал он робко. – Казуя, а ты по-настоящему бейсболист?
– Конечно, – кивнул Миюки, поднимаясь. – Долго я спал? Ты почему меня не разбудил?
– Господин Харада не позволил. Он даже Кайсаки прогнал. Сказал, что ты должен отдохнуть. На самом деле, он прав, мы же с Кайсаки днем отдыхали, а ты нет. А потом Кайсаки уже сам не разрешил тебя будить, – с сожалением добавил Юми. – И ты проспал ужин. А еще тебя ждет Тадао, мы с Кайсаки справимся на поле сами, а ты иди, пожалуйста. Тадао, он звереет, когда что-то не по его случается.
Миюки наклонил голову, с ужасом чувствуя, как предательски потеют ладони. Это было похлеще ломки в младшей школе, когда семпаи чуть ли не всей командой указывали ему его место. Он не думал, что однажды снова будет кого-то так бояться.
В помещениях за неприметной дверью опять была тишина, люди тенями скользили между проемами с отодвинутыми решетками. В душевой шипела вода, и Миюки остро ощутил, как хочет ополоснуться – после целого дня тренировок – и обязательно сменить одежду. Он сглупил, не остановился на улице и не умылся под общими краниками, теперь ему казалось, что пропотевшие штаны и майка стали тяжелыми, как защита.
– Казуя! – воскликнул Тадао, отложил в сторону свои писульки и встал ему навстречу. – Заходи!
Миюки насторожился и с неровно бьющимся сердцем переступил через порог складской. Непроизвольно кинул взгляд в угол, и Тадао, заметив это, довольно засмеялся:
– Испугался, что ли? Нет, голубчик, сегодня ты так у меня постоишь. Ты проходи, проходи, у нас с тобой, оказывается, больша-ая проблема.
Миюки остановился посередине комнаты, а Тадао снова сел за стол, сложил руки домиком и озабоченно уставился на него.
– В этот дом, – сказал Тадао наставительно, – кого попало обычно не берут. Только самые ответственные из нас переезжают с фермы в город. Здесь нет послаблений, здесь сложно работать, но здесь хозяин, а значит, у каждого есть возможность выслужиться. Это очень важно, я хочу, чтобы ты это понял.
Он замолчал, требуя от Миюки ответа.
– Я понял, – сказал Миюки. – Но мне же не выслужиться, верно?
– Да-а, – протянул Тадао, – а ты у нас исключение. Мы все живем по правилам, и я думал, что ты понимаешь хотя бы простейшие. Но нет.
– Кому они нужны были, эти кроссовки, – пробормотал Миюки.
Тадао его не услышал, но не стал допытываться, а поднял вверх палец и заявил:
– Вот! Ты даже сейчас огрызаешься. Не понимаешь. – И подытожил: – Значит, будем учиться.
Он задумался, склонив облысевшую голову, Миюки хотел бы посмотреть на что-то другое, но лысина притягивала взгляд, – в ней отражался свет и так и подмывало щелкнуть по ней пальцами и послушать, каким звуком она отзовется.
– Как ты называешь молодого хозяина? – спросил Тадао почти участливо.
– Хозяин, конечно же, – без запинки ответил Миюки.
– А Кайсаки мне сказал, что ты держишь себя с ним панибратски и зовешь просто по имени.
– Он соврал, – не моргнув глазом заявил Миюки.
– Неуважение к хозяевам, ложь и воровство, – констатировал Тадао. – Не будь молодой хозяин в тебе так заинтересован, тебя бы уже пороли без передышки, а там уже посмотрели бы, может, и в расход. От гнили только так и избавляются.
– Как жаль, что он во мне заинтересован, – понизив голос, сказал Миюки.
– Очень, очень жаль, – согласился Тадао. – Но тебе стоит знать, что в этом доме последнее слово принадлежит не молодому хозяину, а его отцу. Поэтому я бы на твоем месте не был так самоуверен.
«Уел», – подумал Миюки, но ухмыльнулся все с тем же нахальством.
– Не стоит разочаровывать хозяев, – сказал Тадао. – Выбить из тебя гниль я пока не могу, заметь, пока! Молодой хозяин – человек увлекающийся, даже если он будет носиться с тобой год, однажды это время закончится, и тебе стоит всегда об этом помнить. Однажды ты перестанешь быть исключением. По воле хозяина или же по вине несчастного случая…
«Вот и угроза», – подумал Миюки и сжал губы, стараясь скрыть презрение.
– А ведь несчастье с каждым может случиться, – продолжал рассуждать Тадао. – У нас как-то рабынька была, самое место ее на ферме, но уж больно хозяину приглянулась, взял ее в дом. И так она загордилась, что забыла свое место. И что ж ты думаешь – несчастье с ней случилось, платье загорелось, рабы вокруг бестолковые собрались, долго потушить не могли.
– А ты, Тадао, не боишься, что бестолковость не даст тебе выслужиться? – спросил Миюки негромко.
– А я толковый, Казуя, несчастья при мне не случаются, – покладисто объяснил Тадао. – Так что, осознал?
Миюки опустил голову и сжимал и разжимал кулаки, что-то сказать у него не получалось.
– Что тебе важно? – продолжил Тадао. – Руки? Плечи? Ноги? А может, у тебя вдруг зрение начнет падать? Не боишься?
«Боюсь».
– Отвечай! – рявкнул вдруг Тадао.
Миюки вздрогнул и со злостью выкрикнул:
– Да! Боюсь!
– Вот и хорошо, – ласково улыбнулся Тадао. – Вот и замечательно. С этим разобрались, друг друга поняли. Закрепим пройденный урок. Молодого хозяина надо так и называть – хозяин. Или господин. Поэтому давай-ка ты потренируй свой язык.
Тадао вернулся к столу и выудил из ящика небольшую деревянную пирамидку со стрелкой, поставил на стол и что-то в ней подкрутил. Тук-тук-тук – зазвучала пирамидка. Ровно, как часы.
– Это метроном, – объяснил Тадао. – На счет три ты громко скажи «хозяин». Давай.
Раз-два-три, посчитал Миюки.
– Хозяин!
– Что-то ты тихо, – посокрушался Тадао. – Давай погромче. И на каждый счет три говоришь сначала «хозяин», потом «господин». Понятно?
Раз-два-три!
Вместо ответа Миюки крикнул:
– Хозяин!
– Вот и хорошо, – повторил Тадао, вернулся за стол к своей книге, и больше на Миюки уже не смотрел.