Название: Чудес не бывает
Фандом: fandom Krapivin 2013
Автор: Paume
Бета: olya11
Размер: макси, 15 275 слов
Произведение: «Крик петуха»
Персонажи: Цезарь Лот, Виктор Мохов, ОМП
Категория: джен
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Если в детстве человек ни разу не зайдет на другую грань спонтанно, если не проявится в нем стремление прорыва, то, повзрослев, он этого сделать уже не сможет. Спустя много лет после первого массового прорыва Командоры именно так и думали.
Иллюстрация: «Танец бабочек» от nemv
Примечание: постканон
читать дальшеТрава трепетала на ветру. Волнами стелилась по полю, выпрямлялась порывисто, похожая на зеленое море. Одуванчики желтели пронзительно. Этой весной они цвели так густо, что уже в нескольких шагах от тропинки сливались в огромные, пушистые пятна.
Цезарь шел и не мог глаз от них оторвать.
В Реттерберге весна все никак не начиналась. Серая слякоть, казалось, уже въелась под кожу. А здесь, в окрестностях «Сферы», пылало лето. Воздух был жарким, Цезарь вдыхал его полной грудью, мечтая, чтобы по возвращении домой здешнее лето пришло следом. Только пусть оно будет по-детски беззаботным. А не таким, как здесь, — остро пропитанным тревогой.
Цезарь шел быстро, ветер, играя, налетал на него, ерошил волосы, трепал воротник рубашки и брючины. Но как-то несмело, тут же переключаясь на траву и одуванчики.
Впереди, там, где кончалась тропинка и начинался ровный асфальт, медленно проявлялись очертания «Сферы». На жаре плавился ее контур, и казалось, что она зыбким призраком плывет в синем небе. Ожидающий Цезаря Витька издалека виделся черным росчерком — тонким, длинным. Совершенно чужим здесь, среди безмятежного неба, травы и одуванчиков. Слишком черным, слишком беспокойным. Он не стоял на месте, а ходил из стороны в сторону, черкая фигурой по светлым стенам «Сферы», как карандашом.
Уже одно то, что Витька был в черном, напрягало Цезаря, не нравилось ему, как и беспокойство с самого утра — чужое беспокойство, уж отличать свои чувства от чувств Витьки Цезарь за столько лет научился.
Что-то произошло. Что-то опять произошло.
Витька криво улыбался, когда Цезарь приблизился к нему. Губы его не слушались, дергались вниз, и улыбка не получалась. Цезарь остановился в шаге от него и беззвучно спросил:
— Что?
Витька не ответил сразу, сжал зубы, нервно, до скрипа, и только потом сказал:
— Филипп прекратил поиски.
— Совсем? — растерянно спросил Цезарь.
Это была плохая новость. Очень плохая. Потому что раз Филипп со своими петушатами перестал искать, надежды уже нет. Витька совершенно по-детски дернул плечом:
— Нет. Не совсем. Но целенаправленно — прекратил. Свернул поиски, раздал петушатам приметы и предложил положиться на удачу.
— А что не наши? — спросил Цезарь.
— То же самое. Он просто числится в розыске. Один из многих. Разве можно так кого-нибудь найти?
Витька не ждал ответа на этот вопрос. И так знал. Два года поисков — и никакого результата. Ни единой зацепки.
— Что толку от возможности прыгать из мира в мир, как мячик, если не можешь найти одного-единственного человека?
Цезарь опустил голову.
— Пойдем-ка сходим в «Сферу», — сказал он. — Ты же еще там не появлялся?
— Нет, — Витька сунул руки в карманы и повернулся. — Пошли. Скицын будет счастлив.
— Не только Скицын, — сказал Цезарь ему в спину.
Витька насмешливо хмыкнул, и Цезарь улыбнулся.
***
В «Сфере» их ждали. Заприметили еще с утра — и праздно шатающегося по окрестностям Витьку, и появление Цезаря. Скицын чуть не подпрыгивал от нетерпения. Мохов-старший вел себя солиднее, как и положено директору, но от этого не менее нетерпеливо. У Цезаря сложилось впечатление, что им навстречу Скицын и Мохов из кабинетов неслись наперегонки.
— Где вас черти носят! — проворчал Мохов, пожимая руку Цезарю и неодобрительно косясь на сына.
— Давненько вы не появлялись! — улыбнулся Скицын, пытаясь заглянуть в лицо Витьке, чтобы понять его настроение. — Но вовремя, вовремя! Как раз к обеду!
Оба осторожно обходили любые разговоры о детях, даже про петушат ничего не спрашивали, пока Витька, уже в столовой, не вспыхнул, не швырнул на стол вилку и не заявил:
— Я не болен, чтобы со мной носиться! Спрашивайте уже, папочки!
Они и спросили.
И Витька более-менее связно все рассказал. Цезарь сидел рядом с ним и думал, что тоже не решался спросить. Тоже жалел и переживал. Так сильно, что боялся ранить лишним словом. Еще он подумал, что будь на его месте Витька, он бы задал вопросы безо всякого смущения, прямо и просто. И Цезарь в жизни бы не почувствовал себя хуже.
— Что же, — расстроился Мохов-старший, — больше и не станут искать?
— Нет, — ответил Витька. — Станут. Будут искать, но уже не так интенсивно. Столько времени прошло, кажется, что проследили все ниточки. Все оборвано, ничего не понятно. Осталось положиться на удачу. Может быть, найдется.
За столом повисла тишина, и Цезарь вдруг подумал, что никто из них, собравшихся здесь, не верит в благополучный исход.
— Мальчик мог и умереть, — прошептал Витька.
Цезарь вздрогнул. Это была самая страшная мысль. Ее никто не произносил вслух, словно боясь, что действительно так может и произойти. А сегодня сказал сам Витька.
И он был одет в черное.
— Нет, — твердо проговорил Цезарь. — Мы его найдем.
— С помощью чего? — отчаянно воскликнул Витька. — Твой Маятник? Мой переход? Как мы найдем кого-то, кто не обнаруживает своего присутствия? Он не знает о нас! Он понятия не имеет, что мы его ищем! Он нас не ждет! Закрой глаза, Цезарь! На которой из бесчисленных граней Кристалла ты его чувствуешь?
— Почувствую, — сказал Цезарь из чистого упрямства. — Найду.
И Витька моментально расслабился. Цезаря даже пот прошиб от осознания того, как быстро и легко Витька ему поверил.
— Вот что, Витторио, — серьезно сказал Скицын. — Ты бы поменьше сбрасывал со счетов друзей и родственников.
Витька тут же взглянул на него, а потом на отца.
— Изобретаем как можем, — развел руками тот и улыбнулся.
Где-то под конец обеда, когда тарелки собрали стопкой, освободив на столе больше места, беседа четверых превратилась в дискуссию двоих. Скицын и Мохов-старший сцепились посреди какой-то совершенно безобидной фразы и, перебивая друг друга, начали изобретать на ходу. Была опустошена салфетница, из нагрудных карманов извлечены карандаши, речь превратилась в специализированную абракадабру. Витька скептически наблюдал за старшим поколением, потом подмигнул Цезарю, поднялся из-за стола и схватил один поднос. Цезарь последовал его примеру и забрал второй. Стол опустел, и два вечных оппонента тут же разложили салфетки с формулами по всей его поверхности. То, что они были в столовой, а не в кабинете, нисколько их не смущало. Скорее, они даже не осознавали этого.
Витька кивком позвал Цезаря за собой. Они убрали посуду и пошли из здания на территорию.
***
Не сговариваясь, они направились к озеру.
— Странно, правда? — спросил Витька после того, как купола «Сферы» остались за спиной. — В детстве мы с тобой бежали и бежали, словно не умели ходить. А сейчас — ходим и ходим, как будто разучились бежать.
Это получилось у него так тяжело, словно он потонул в своей потере окончательно и уже не представляет, как можно подорваться, расправиться, засмеяться, жить, в конце-то концов!
Поэтому Цезарь в ответ упрямо заявил:
— Вот уж враки! Наперегонки до озера? — и первый рванул вперед.
Витькино растерянное «ты чего?» скользнуло каплей, а потом превратилось в смех. И Витька — почти настоящий — побежал вместе с ним, поравнялся через несколько шагов, крикнул:
— Я первый!
Цезарь засмеялся.
И так, то догоняя, то обгоняя друг друга, они вылетели к озеру, не останавливаясь, у берега поспешно стянули одежду, обувь и кинулись в холодную воду.
А потом, когда смех растворился в теплом воздухе, рассыпался брызгами, остался сверкать в солнечных лучах, они выбрались на траву и без сил повалились на нее.
Над головой синело небо, чуть дальше скрываясь за высокими деревьями.
И только тогда у них зашел разговор о детях.
— Часто бегаешь? — спросил Витька.
В его голосе не было грусти, только нетерпеливое любопытство.
— Не так чтобы часто, — ответил Цезарь. — Но каждое утро — в обязательном порядке.
— О! Ты строгий отец? Выгоняешь детей на пробежку?
— А как же! Одного в сад, второго в школу.
— Как в школу? — искренне изумился Витька. — Уже в школу?
— Во второй класс, — засмеялся над его удивлением Цезарь.
— Ну вы даете, — пробормотал Витька.
— Это ты у нас что-то совсем забывчивый. И не сказал бы, что ты считать не умеешь.
— Умею, — ответил Витька. — Но все равно — не верится…
Всё ему верилось.
Цезарь, раскинув руки, лежал на траве, она холодила спину, живот и грудь припекало солнце, было сонно и хорошо. И мысли становились ленивыми и добродушными.
Всё Витька знал — и по сколько лет младшим Лотам, и как ждет его в гости Люся, и как Цезарь, обмирая, постоянно прислушивается к себе, улавливая в собственном настроении отголоски настроения Витьки. Они всё знали друг о друге. До мельчайших подробностей.
Однажды, очень давно, в ранней юности, в те дни, когда среди детей Кристалла случился самый мощный прорыв, их словно задело волной. И отзеркалило друг на друга. Они долго не могли справиться, улавливали чужое настроение вплоть до обрывков мыслей, пугались, беспокоились. Пока не смирились. Умение закрываться пришло с возрастом, в ту пору, когда Цезарь, собрав в кулак всю свою волю, приглашал на первое свидание Люсю, а Витька, оборвав чужую клумбу, лез на балкон к нечаянной зазнобе.
Витька тот еще ловелас оказался. Цезарь никогда не смог бы с такой же легкостью заводить знакомства с девушками. Впрочем, и в девушках он особо не нуждался. Ведь Люся уже была рядом.
А вот Витька всё никак не мог уняться. Он встречал девушку, прилетал к Цезарю на крыльях любви, признавался, что вот — это она! Та самая! Единственная! Потом исчезал, долго не появлялся, занятый работой и личной жизнью. Спустя несколько месяцев наступал траур, они расставались, Витька ночевал у Цезаря и Люси, рассказывал про мальчишек, про работу, и ни слова — о девушках. Было похоже, что командорство и семья у Витьки никак не объединялись. Или же, как однажды сказала Люся, настоящей семьей было командорство.
После очередного разрыва Витька отходил очень быстро. И скоро снова прилетал к Цезарю — влюбленный по самую макушку.
Цезарь иногда задавался вопросом — как ему удавалось совмещать командорство и бурную личную жизнь? Мальчишки — они же видят взрослых насквозь, неужели он нисколько не стыдился? Потом он смотрел на Витьку, или вспоминал его, и думал, что нет, вряд ли Витьке было бы стыдно за свои чувства. И вряд ли дети, способные на прорыв, могли бы его осудить за подобное.
Открытость во всем и всегда. Это и был командор Виктор Мохов.
***
Два года назад, в самый обыкновенный рутинный день, у Цезаря заныло в груди. Он давно уже пришел к выводу, что повзрослел достаточно, чтобы не дергаться на каждый отголосок Витькиного настроения. Он уже и не ждал, что может почувствовать его настолько остро. Почти как в детстве, когда понимал: еще одно мгновение — и случится что-то страшное и непоправимое. И как в детстве, — Цезарю даже не нужно было сосредотачиваться — возник Маятник.
Люся стояла рядом с Цезарем, встревожилась вместе с ним, воскликнула:
— Что-то случилось?
Цезарь кивнул ей, объясняя сразу всё — и что да, случилось, да, с Витькой, да, он уходит, да, он вернется и всё ей расскажет. Напоследок он легко улыбнулся: «Присмотри за детьми».
Не оглядываясь, ухватился за Маятник, закрыл глаза и понесся сквозь грани Кристалла.
Однажды Цезарь понял, что если закрывать глаза, когда уходишь в переход, то на это краткое мгновение вдруг становишься воздушным, как в детстве. Словно все года исчезают, а в Маятник вцепляется тот самый, двенадцатилетний Цезарь, цепляется маленькими, вспотевшими от волнения и позабытого страха, ладонями. И тот же Цезарь — упрямый, бескомпромиссный — одним усилием воли направляется туда, куда зовет его сердце — маленькое горячее сердце, еще не умеющее быть взрослым.
И как это случалось практически всегда — он добирался к Витьке.
Цезарь никогда не знал, куда его выкинет. И старался не удивляться тому, что увидит.
Он появился в крошечной кухне. Поздним вечером. Пахло горелым, из открытого окна дул свежий ветерок. Старенькая люстра тускло горела под потолком желтым светом.
Витька стоял, двумя руками опираясь на кухонный шкафчик позади себя. Пальцы его с силой сжимали край столешницы, Цезарю даже показалось, что он услышал скрежет ногтей.
Напротив, в шаге от него, на табуретке у стола сидела незнакомая женщина. Маленькая, поникшая, она комкала в руках носовой платочек и что-то говорила.
Цезарь своим появлением прервал ее. Женщина испуганно дернула рукой, прикрыла платком рот и круглыми глазами уставилась на него. Витька медленно повернул голову, сказал:
— Привет. Я тебя позвал, да?
— Орал на все грани, — ответил осторожно Цезарь.
— Так вы его найдете, да? — заискивающе спросила женщина.
— Оставьте… — сказал Витька тяжело, — …фотографию…
Женщина вскочила с места, закивала часто:
— Вот, на столе, спасибо вам, спасибо.
— Пока не за что, — совершенно мертвым голосом ответил ей Витька. — Дверь по коридору налево. Она открыта. До свидания.
Женщина заспешила, простучала каблуками до выхода, громко захлопнула дверь.
У Витьки было белое лицо. И тряслись руки. Он оттолкнулся от шкафчика, и Цезарь отчетливо увидел, как они ходят ходуном. В два шага Витька добрался до табуретки и не сел, а рухнул на нее.
— Что случилось? — спросил Цезарь.
Витька обхватил себя руками за плечи, словно ему было холодно, и ответил:
— Посмотри на столе. Фотография.
Цезарь подошел к столу. Он не стал брать в руки, и так увидел. С фотографии совершенно по-моховски улыбался незнакомый мальчишка.
***
— Это мой сын, — шептал Витька ночью.
Цезарь заставил его все-таки вначале выспаться, а не лететь сломя голову на поиски. Достал из заначки неведомо откуда взявшийся коньяк, плеснул для успокоения и Витьке, и себе. А потом, не откладывая надолго, вытолкал из кухни в комнату, заставил лечь на диван, принес плед. Сам уселся в кресло, вытянул ноги на журнальный столик и молча слушал.
— Я ее не помню совсем, — шептал Витька. — Совершенно не помню. Маруся какая-то. Мария Олеговна. Говорит, что я ее на свидания приглашал, когда учился в университете, а потом у нее мама заболела, и она в деревню уехала. Оказалось, беременная. Когда в город вернулась, я уже укатил по распределению. Она взяла и замуж вышла. И ребенка родила. Моего. Николкой назвала.
Цезарь смотрел в окно. Ему хотелось, чтобы кресло под ним раскачивалось. Как Маятник. Но оно твердо стояло на всех четырех ножках, тяжелое, как молчание.
— У меня есть сын, представляешь, Чек? Николка. Ему шесть лет. И он потерялся. Она сказала, что он из детсада ушел с каким-то взрослым мальчиком. Странно так, да? Его отпустили с незнакомым ребенком.
Цезарь сразу подумал, что это не просто странно, это очень плохо. Такая, кажется, незначительная деталь — из сада забрал незнакомый человек, пусть даже ребенок, пусть он был знаком Николке. Но детей самого Цезаря никогда не отпустили бы из сада без родителей. Никогда.
Впрочем, он очень скоро узнал, почему на Николку это правило не распространялось. А тогда Витька все говорил и говорил.
— Знаешь, что она про меня думала? Что я экстрасенс. Пришла, принесла фотографию, курточку детскую. Думала, что я взгляну и найду ей его сразу же. Представляешь? И нашла меня, через столько лет нашла. Сказала, что искала два месяца, по всем знакомым. Таким я ей, видишь, запомнился. Экстрасенс!
Смех из Витьки рвался нездоровый, похожий на рыдания.
Цезарь сидел в жестком кресле и молчал.
— Если бы я знал… — говорил Витька. — …я водил бы его сам в этот чертов сад, и забирал бы тоже… и с собой бы брал… перезнакомил бы со всеми петушатами… ему было бы со мной хорошо…
— Так и будет, — прервал его Цезарь. Твердо и категорично. — Ты найдешь его и так и будет.
Витька замолчал тут же, прекратил причитания. Не ответил Цезарю ничего.
Спустя несколько минут задышал ровнее. И заснул.
…Утром, не дожидаясь, когда Витька проснется, Цезарь ушел на кухню варить кофе.
Окно все еще было открыто, никто из них о нем не вспомнил поздним вечером, и кухню выстудило за ночь. Цезарь запер раму на старый шпингалет, зябко ежился от холода, склонившись над туркой. Сварив кофе, долго грел руки о кружку.
Витька подтянулся, учуяв запах. Прибрел растрепанный, невыспавшийся, молча налил себе кофе и сел за стол напротив Цезаря.
И вот тогда у них произошел первый разговор о будущих поисках.
Они еще не знали, что подключат к ним всех, кого только можно. Что поднимут не только высших чинов местной полиции, но и петушат, прыгающих с грани на грань.
Пока что они согревались горячим кофе в руках и, перебивая друг друга, говорили.
Еще не случилось ни одной неудачи, они еще были полны надежд.
И не знали, что через два года готовы будут опустить руки.
***
На самом деле первый удар они получили спустя пару недель после знакомства с матерью Николки. Он не ощущался ударом, но именно тогда Цезарь впервые почувствовал дыхание безнадежности, толчок в сердце.
Вместе с Витькой они на мгновение остановились в жилом дворе у обшарпанного подъезда. Серая, безликая пятиэтажка взирала на них мутными от старости окнами. С серого неба мелкими каплями падал дождь. Разбросанный мусор мок на тротуаре.
Витька шевелил губами, вычитывая из вырванного блокнотного листка адрес Николкиных родителей. Цезарь стоял и молча ждал его, понимая, что больше всего на свете не хочет заходить внутрь этого усталого дома.
Но им нужны были Николкины фотографии. Не одна, а несколько. А еще лучше — много.
Они все еще надеялись, что петушата, разлетевшись по окрестным городам, мирам и граням, найдут Николку, а полиция не станет сидеть сложа руки.
— Третий этаж, — сказал Витька и пошел вперед, смело распахнул дверь в подъезд, шагнул в его темноту, как в пасть чудовища.
Цезарь последовал за ним.
Наверх спиралью поднималась лестница. С хрупкими, местами сорванными перилами. С деревянными ступеньками. Они скрипели под ногами, когда Витька и Цезарь наступали на них. Недовольно и старчески, как живые.
Все время, пока они шли, Цезарю казалось, что ступеньки развалятся сейчас под ними, не выдержав тяжести.
Дверь им открыла та самая Маруся, Мария Олеговна — напомнил себе Цезарь. Она показалась на пороге в заношенном халатике, в груди он был ей маловат, и она, вспоминая об этом, неловко сводила полы перед собой двумя руками.
Цезарь старался не смотреть на нее, чтобы не смущать. А Витьке было все равно.
Эта квартира, где жил Николка с матерью и отцом, оказалась крошечной и такой же неопрятной, как и сама Мария Олеговна. Захламленная темная прихожая, кухня с засиженными мухами потолком и шторками. Мария Олеговна суетилась, пыталась поставить чайник, но Витька деловито, не желая терять ни единой минуты, потребовал фотографий Николки, и она послушно отправилась в комнату.
Витька и Цезарь шагнули следом.
В комнате были завешены шторы, они криво цеплялись за провисшую веревку, закрывая дневной свет. Одинокая лампочка под потолком не горела, и в комнате было бы темно, если бы не телевизор. Он стоял у стены, старый, на тонких высоких ножках. Черно-белый экран мигал и иногда шел полосами.
А напротив него на продавленном диване сидел, развалившись с бутылкой пива в руках, немолодой уже мужчина. Он повернул голову к Витьке и Цезарю и проворчал:
— Это еще кто?
Мария Олеговна махнула рукой:
— Это из полиции. Николеньку ищут.
Мужчина развернулся на диване и все то время, пока его жена ворошила в стареньком комоде бумаги и фотографии, смотрел из-под насупленных бровей на Цезаря и Витьку и прихлебывал пиво.
Цезарь сунул руки в карманы, пряча неловкость. Витька отвечал мужчине холодным изучающим взглядом.
Мария Олеговна отыскала достаточно быстро, подошла, протянула несколько фотографий. Они уже были в коридоре, когда в спину долетело:
— А чего они сюда приволоклись?
— Вы извините моего мужа, пожалуйста, — суетливо попросила Мария Олеговна. — Работа у него тяжелая.
Цезарь готов был вежливо сказать, чтобы она не волновалась, но Витька его перебил.
— Нет, — отрезал он вдруг зло. — Не извиним. — Он почти вытолкал Цезаря за дверь и уже на лестнице, когда его никто не слышал, продолжил: — И Николку вам больше не отдадим.
***
Позже, намного позже, когда неудачи начали преследовать их одна за другой, безо всякого просвета, безо всякой надежды, Витька повстречал мать Николки.
— Она шла со своим мужем, — рассказывал он Цезарю.
В Реттерберге тогда только-только наступила весна, на улице потеплело. В зале, где Люся постелила задержавшемуся на ночь Витьке, было душно, и они приоткрыли окно, впуская в комнату запах талого снега и шепот капели. Витька лежал на диване, положив руки под голову, а Цезарь сидел на полу и молча слушал.
Из детской доносился тихий голос Люси: она укладывала детей и напевала колыбельную. Цезарь подумал, что она заснет вместе с ними и что стоит принести в зал подушку и одеяло да и улечься на полу возле Витьки. Тогда они точно проговорят до самого утра.
— Красивая, — говорил Витька. — Знаешь, я ее вспомнил. Именно такой Маруся и была, когда мы познакомились. Она вся светилась. Не понимаю, что с ней стало. Как так получилось, что она угасла. Вчера на улице я встретил их обоих, а они прошли мимо, не заметив меня.
Он замолчал и глубоко вздохнул.
— Они ждут ребенка. Они счастливы и ждут ребенка. Своего, — голос Витьки вдруг сорвался в сип. — А Николку уже не ждут.
Цезарь сцепил пальцы, сильно, до боли. Больше всего ему сейчас хотелось сказать, что и пусть, пусть не ждут. Нет в них ничего хорошего. Было бы — мальчик не ушел бы. Эти слова рвались с языка. Цезарь наклонил голову и ничего не сказал.
Наверное, впервые в жизни он почувствовал себя действительно посторонним. Тем, кто может посочувствовать невпопад.
Не нужны были Витьке сейчас эти правильные слова. А всего лишь крошечное право молча оплакать детство своего ребенка.
***
Они искупались в озере еще раз. Посидели на берегу, молча, думая каждый о своем и в то же время об одном и том же. О потерявшемся мальчике. Уже долгое время он занимал их мысли.
Потом, не сговариваясь, поднялись. Витька тряхнул свою черную рубашку, и Цезарь, не выдержав, попросил:
— Не надевай ее. Не надо. Черного.
Витька послушно перебросил ее через плечо.
— Ты домой? — спросил он.
— Да. Люся ждет уже, наверное. А ты в «Сферу»?
Витька улыбнулся:
— Ага, я еще не отбыл перекрестный допрос с пристрастием. Пойдем, я тебя провожу.
Цезарь кивнул.
Они шли неторопливо, через лес — он шумел над ними густеющей молодой листвой. Все тот же, что и в детстве. Только сейчас действительно совершенно не хотелось бежать. Было хорошо просто идти по тропинке, раздвигая перед собой спутавшиеся ветви кустов или отмахиваясь от летящей прямо в лицо тонкой паутины. Иногда тропинка сужалась и идти рядом не получалось. Тогда Витькина спина оказывалась прямо перед Цезарем, и невольно накатывали воспоминания о детстве, о нескончаемом движении, о постоянном всполохе, неважно чего — беспокойства или беззаботности. Раньше они жили как дышали — полной грудью, смеясь во все горло. Сейчас — время замедлилось.
— Мы выросли, — негромко сказал Витька, словно услышав мысли Цезаря.
— Это точно, — ответил Цезарь.
Витька оглянулся, улыбнулся.
— Хочешь великую тайну?
— Давай.
— Вместе с мальчишками можно уйти назад в детство.
Цезарь засмеялся.
— Что? — хитро спросил Витька. — Для тебя это не тайна?
Лес закончился, и перед ними расстелились травы.
Солнце склонялось к горизонту.
— Ты прав, — сказал Цезарь.
Он лишь только подумал о двух мальчишках, которые ждут его вечером дома, и тут же захотелось побежать. А Витька расправил плечи, наверняка вспомнив о петушатах.
— Знаешь, Вить, — сказал Цезарь. — Все будет хорошо.
Витька обернулся, солнце золотом скользнуло по его волосам.
«Мы найдем Николку, и ты еще полетишь», — подумал Цезарь, стараясь проговорить в уме каждое слово. Витька, словно и правда услышал, едва заметно кивнул.
***
Их путь лежал мимо полигона. Испытания в «Сфере» проводились нечасто. Скицын и Мохов-старший перестраховывались и упирали больше на разработку теорий о межпространственных переходах. Чем больше они узнавали, тем подробнее становились исследования, и некоторые уже можно было проводить в закрытых помещениях. Прорыв, случившийся несколько лет назад, все еще изучался, и «Сферой», и самими командорами, по-разному, конечно, но практически без споров. Больше всего о деятельности «Сферы» знал Витька, он закончил университет и первые несколько лет работал здесь. И именно он наметил новую теорию, куда, кажется, укладывались все представления о Кристалле и всемирном равновесии. Жаль, что совершенно недоказуемую. Цезарь, как и все, кто сигал из пространства в пространство, понимал ее интуитивно.
Иногда у него складывалось впечатление, что он и все подросшие командоры в попытках объяснить себе природу перехода ловят за хвост летящую звезду. Когда по всем законам нет у звезды хвоста и даже полета. Сотрудники «Сферы» никогда не нападали на теорию Командоров, так они ее называли. Ставили под сомнение, но к некоторым моментам прислушивались и принимали за аксиому.
Когда случился прорыв и на гранях запрыгали радужными зайчиками тысячи тысяч детей, и только детей, командорам пришлось несладко, конечно, но тогда же образовалось так называемое Правило первого перехода. Все участники прорыва были мальчиками и девочками в возрасте от семи до тринадцати лет. Не младше и не старше. Все они были детьми, которые верили в чудо. Вот таким случайным опытом было доказано, что спонтанный переход возможен только в этом возрасте. В «Сфере» одно время даже существовало течение, доказывающее, что все попытки искусственно создать условия для перехода заранее обречены на провал. «Только дети!» — вещали его сторонники.
Тогда Мохов-старший впервые обратился к Цезарю не просто как к другу сына, а как к командору Лоту: «Ты тоже так считаешь?»
Цезарю на тот момент было шестнадцать. Он заканчивал школу в Реттерберге и старался не злоупотреблять шатанием по пространствам, подавая плохой пример неугомонным петушатам. Прорыв резко сделал Цезаря взрослым, хотя к признанию этого со стороны других он еще не привык. Ответил он честно. Собственно, его мнение с тех пор мало поменялось.
«Я не знаю, можно ли создать переход искусственно, — сказал Цезарь. — Но одно я знаю точно. Если человек в детстве ни разу не зайдет на другую грань спонтанно, не проявится в нем это стремление прорыва, то, повзрослев, он этого сделать уже не сможет. А вот с помощью науки — кто его знает. Может быть».
Мохов-старший не отступился. В паре со Скицыным они так и разрабатывали теорию пространств, отказавшись лишь от частых испытаний на полигоне.
Так и получилось, что полигон зарастал травой. И Цезарь, если бы не знал, никогда не догадался бы, что у него под ногами.
Трава и трава.
Они с Витькой уже оставили купола «Сферы» далеко позади, и полигон вот-вот должен был закончиться. А там, дальше — небольшой перелесок и тропинка к станции, откуда Цезарь отправится в Реттерберг…
Непонятное чувство накатило на них обоих сразу. Цезарь остановился и глубоко вздохнул, пытаясь унять вдруг бешено забившееся сердце. Витька обернулся назад и, кажется, даже вскрикнул.
— Ты тоже? — хотел спросить Цезарь, но понял, что не может шевельнуть губами.
Витька подскочил к нему, схватил за руку и заглянул в глаза.
— Чек? Ты в порядке?
«Не знаю, — подумал Цезарь. — Что это?»
А потом его отпустило. Так же внезапно, как и накатило.
Витька уронил его руку.
Они стояли друг против друга, смотрели, не видя, и слушали.
На полигон упала тишина.
Цезарю показалось, что если он сейчас попробует повернуться на пятке, трава заскрипит под ботинком, как высохший лед. Это было страшно. Витька тоже боялся, лицо побледнело, глаза стали тревожными и блеклыми.
Тишину разорвал глухой звук. Он прозвучал отчетливо, как удар. «Кха!»
И тут же хлынули звуки. Ветер пронесся над головами, трава беспокойно зашуршала, и даже неблизкий лес вдруг стал очень громким.
Цезарь оглянулся на полигон. Они только что шли мимо, и он был совершенно пуст.
А сейчас в центре что-то лежало. Такое же черное, как Витькина сегодняшняя рубашка.
Они сорвались с места одновременно, помчались, приминая высокую траву. И еще не добежав, Цезарь понял, что только что произошло. Переход.
В траве с закрытыми глазами лежал человек.
***
Он пришел в себя практически сразу, взмахнул длинными, обтянутыми в черный трикотаж, руками, оттолкнул Витьку, неловко перекатился на бок, поднялся на колени.
Длинные зеленые травинки прилипли к его спине, ладони вонзились в переплетение трав.
Он заметно дрожал. Витька бросился было к нему снова, но Цезарь удержал его за руку и покачал головой в ответ на удивленный взгляд.
Человек рывком поднялся на ноги, вначале казалось, что он упадет обратно, Цезарь даже подался вперед, к нему, вместе с Витькой, в едином движении. Но нет — человек устоял на ногах, шатался, правда, оборачиваясь.
Он оказался ниже Цезаря почти на голову, худой, с выпирающими коленями и локтями, длинной шеей, острым подбородком. Запавшие щеки, резко очерченные скулы и тонкий нос с горбинкой — черты лица запомнились моментально. Глаза смотрели мутно, прикрытые тяжелыми веками.
Черный его очень старил, этого мальчика. Если бы не рост, Цезарь вряд ли задумался бы о том, что он намного младше, чем выглядит. На первый взгляд — за двадцать. А если присмотреться, то не больше пятнадцати.
Мальчик постоял немного — ни Цезарь, ни Витька не нарушали его молчание, — а потом развернулся и пошел от них прочь.
— Эй! — воскликнул Витька. — Ты куда?
Мальчик даже не остановился. Он шел к дороге с таким видом, как будто все вокруг ему знакомо с рождения. Но медленно: искусственный переход, похоже, не дался ему даром. Поэтому Цезарь догнал его в несколько шагов, схватил за локоть, развернул к себе.
Мальчик вырвался с неожиданной силой, попытался оттолкнуть Цезаря, но тот был к этому готов, поэтому крепко перехватил занесенную руку и не отпустил. По лицу мальчика скользнуло отчаяние, а потом он резко сдался и низко опустил голову, почти уперся макушкой Цезарю в грудь.
— Я командор Лот, — сказал Цезарь. — Вы находитесь на территории особого государственного объекта и обязаны объяснить, каким образом здесь оказались.
Мальчик молчал.
— Вы меня понимаете?
Мальчик медленно кивнул:
— Да, — голос у него был сиплый. — Я по лесу шел, заблудился. Можно я вернусь?
Он говорил с мягким нездешним акцентом, хотя явно на родном языке.
— Откуда вы? — спросил Цезарь.
— Я домой пойду, — сказал мальчик и попытался забрать руку.
— Боюсь, что нет, — ответил ему Цезарь. — Вам придется пройти с нами.
Мальчик вскинул голову:
— Пожалуйста!
Цезарь покачал головой. На мгновение ему показалось, что мальчик сейчас рванется и попытается убежать, но нет — он этого не сделал, кивнул:
— Хорошо. Вы меня отпустите?
— Все выясним и отпустим, конечно же.
Мальчик с тоской посмотрел за плечо Цезаря, туда, где раскинулись купола «Сферы», и опять кивнул.
***
Мальчик отвечал на вопросы с некоторой заминкой.
Цезарь настоял, чтобы его осмотрел врач, и поэтому они все оказались в медблоке. Им заведовал молодой еще доктор Женя, улыбчивый и добродушный. Он командовал мальчику то наклониться, то подпрыгнуть, то открыть рот, то подышать. Мальчик подчинялся ему безропотно, не улыбаясь на шутки, иногда бросал затравленный взгляд на Цезаря. Или на Витьку. Или на пришедших к ним Скицына и Мохова-старшего.
— На первый взгляд все хорошо, хотя под капельницу я бы тебя положил, — закончив осмотр, сказал Женя.
Мальчик вздрогнул, попытался улыбнуться:
— Какая еще капельница, мне домой надо.
— Спасибо, Женя, — сказал Мохов-старший. — Побудь еще с нами.
Цезарь прекрасно видел, что мальчику страшно. Он оказался в незнакомом месте, в окружении незнакомых людей, было непонятно, отпустят ли его. Честно говоря, Цезарь и сам не знал, отпустят ли мальчика из «Сферы».
Но держался он очень хорошо. Сидел, выпрямив спину и опираясь руками о край кушетки. Слушал внимательно, говорил, подумав. Было похоже, что он играет и не имеет права проиграть.
— Как тебя зовут? — спросил Мохов-старший.
— Ян…уш, — запнувшись на мгновение, ответил мальчик. — Ланский.
— А где ты живешь?
Было чувство, что мальчик вспоминал ответы на вопросы, так красноречиво он запинался.
— В городе Отрадный.
— Где это? Никогда о таком не слышал.
Мальчик внимательно смотрел на Мохова-старшего, как будто он сам ему подсказывает, и отвечал:
— Черноземный район.
— Черноземный район — это же в Свободной Республике! — вмешался Витька. Он повысил голос, и мальчик вздрогнул от неожиданности. — Полконтинента от нас! Что ты здесь делаешь? Как ты тут оказался?
Мохов-старший недовольно обернулся к сыну, но мальчик, оказывается, сам умел дать отпор:
— Я приехал к бабушке, она живет здесь недалеко, за лесом.
— За лесом нет никакого жилья, — враждебно сказал Витька.
— Витторио, — тихо проговорил Скицын рядом с ним, — что это с тобой?..
Витька опомнился, тряхнул головой и замолчал.
Мальчик изогнул губы в дерзкой улыбке.
Цезарь вздохнул. Было похоже, что Витька и этот ребенок невзлюбили друг друга с первого взгляда.
— Давай мы позвоним твоей бабушке? — предложил Мохов-старший.
— У нее нет телефона, — ответил мальчик.
— Что ж, тогда придется к ней съездить.
Мальчик поднялся с кушетки:
— Хорошо, давайте.
— Нет, — сказал Мохов-старший. — Ты останешься здесь. Через лес путь неблизкий, отдохни немного, а мы привезем твою бабушку. Скажи только точно, где она живет и как ее зовут.
— Она старая! — воскликнул мальчик. — Она не поедет!
Мохов-старший молча ждал. Мальчик весь поник, сел назад на кушетку, опустил низко голову, потом глухо сказал:
— Хорошо, ваша взяла. Я не помню, как здесь оказался.
***
Он ушел в молчанку тут же. На все вопросы твердил одно и то же — не помню, не помню, не помню. «Сколько тебе лет?» — «Не помню». — «Так ты Януш Ланский?» — «Я так говорил? Не помню. …Отрадный? Это какое-то название?»
Дольше всех не сдавался Витька. Мальчик врал демонстративно, и Витьку это бесило. Цезарь не вмешивался, пока не понял, что беседа превращается в допрос с пристрастием. Было странно видеть настолько невменяемого Витьку, особенно зная, что он полжизни возится с мальчишками. Наверное, еще никто не выказывал ему такого недоверия.
А этот мальчик не верил никому. В чужом мире, среди чужих людей, он все равно не сдавался, проявлял внешне покорность и выжидал — любого недосмотра, любого промаха с их стороны, лазейки, в которую он юркнул бы ящеркой.
Очень несвойственное поведение для мальчишек, которые с открытым сердцем переходили с грани на грань.
У этого мальчика сердце было закрыто. И переходить самостоятельно он не мог.
— Как ты это сделал? — спросил Витька.
— Что? — невинно округлил глаза мальчик.
Витька махнул рукой, беспомощно обернулся к Цезарю.
— Пойдемте-ка, — сказал Цезарь, поднимаясь. — Пусть Януш отдохнет.
Все с ним согласились, разве что Витька хотел возмутиться, но Мохов-старший жестко его прервал. Палату закрепили за мальчиком. Витька демонстративно проверил, что окна в ней надежно закрыты и без электронного ключа не отопрутся. Женя рассказал, как регулировать высоту кровати, показал туалет и душевую и пожелал приятного отдыха.
И только когда дверной замок щелкнул, запирая палату, а они все оказались в коридоре, Женя воскликнул:
— Но он же лгал!
Цезарь даже улыбнулся. В румяном докторе доверчивости было больше, чем в его пациенте.
Витька ответил:
— Конечно, лгал. Все он помнит! А молчит, потому что прыгнул с грани на грань. И перетрусил.
— То есть это все-таки был переход? — заинтересованно спросил Скицын. — Никогда не видел, чтобы приборы в измерительной так скакали. Даже когда ты, Витторио, шастаешь туда-сюда.
— Это был не просто переход, — процедил Витька. — Это был искусственный переход. В каком-то из пространств создали все условия для него.
— Искусственный переход, явно не предназначенный для испытания на детях, — сказал Цезарь мягко, пытаясь сгладить Витькино раздражение. — А это значит, что у нас под замком очень рисковый искатель приключений. Думаю, что попрошу Филиппа пробежать по остаточным волнам пространства, может быть, еще сохранились следы и есть вероятность найти грань, откуда он к нам пришел.
— Но он так уверенно говорил про Отрадный! — воскликнул Скицын. — Откуда тогда он знает об этом городе?
— А это еще один вопрос, — сказал Цезарь и обратился к Витьке: — У тебя сейчас все тропки протоптаны, верно? Поищи Януша Ланского в Отрадном?
Витька кивнул:
— Обязательно. И что, если он там найдется?
— Значит, либо наш Януш — не Януш, либо у нас вовсе не первый случай искусственного перехода.
***
На ночь Цезарь отправился домой. Витька остался в «Сфере», и Цезарь пообещал, что вернется утром.
Люся уложила детей и допоздна просидела с ним на кухне. Они пили чай, болтали на какие-то легкие темы, бесконечные и незапоминающиеся — совершенно неважные. О том, что произошло в «Сфере», Цезарь не говорил, ему казалось, что эти тревоги совершенно лишние в его доме. Люся чувствовала их все равно, смотрела ласково, каждый раз, когда оказывалась рядом, норовила к нему прикоснуться.
Мысли о чужой грани и чужом мальчике отходили на второй план, и утром, проснувшись оттого, что Люся во сне тычется ему в шею теплыми губами, Цезарь подумал, что все решится.
Никуда они не денутся, обязательно все узнают.
И с мальчиком все будет хорошо.
***
Цезарь шел со станции через лес. Было раннее утро, солнце пробивалось через листву, но совсем слабо. В тени деревьев его окутывала прохлада, трава и кусты сбрасывали на ботинки и брюки капли росы, птицы гомонили над головой беспрерывно. Дышалось необыкновенно легко. Хотелось улыбаться. Хотелось взмахнуть руками, оторваться от земли и взлететь.
Не одному Цезарю.
Мальчика он встретил на окраине леса. Наверное, не будь утро таким щебечущим и ярким, беглец соблюдал бы больше осторожности. Но он шел, улыбаясь, поглядывал вверх. В руках зажимал длинный ободранный прутик и совершенно по-детски шлепал им по верхушкам трав.
Он не замечал Цезаря, пока между ними не оказалось всего ничего — несколько шагов.
А когда увидел, то, вздрогнув, остановился. Опустил руки, с вызовом вскинул голову. Улыбка исчезла с его лица, глаза прищурились, губы все еще кривились, но уже в дерзкой ухмылке.
— Здравствуй, — сказал Цезарь.
— Здравствуйте, — излишне громко ответил мальчик.
Он держался молодцом, но напряжение и страх все равно сквозили в его словах, в нервных движениях и кривой улыбке.
— Далеко добрался, — сказал Цезарь. — Как у тебя так получилось?
— А меня отпустили, — соврал мальчик. — Так что я к бабушке.
— Вспомнил все-таки, — кивнул Цезарь. — Точно в ту сторону идешь?
— Конечно! Через этот лес, а дальше поселок.
— Там нет поселка, — сказал Цезарь.
Мальчик недоверчиво хмыкнул:
— Но вы же оттуда идете?
— Действительно, — согласился Цезарь. — Но там все равно нет поселка. Там станция.
Мальчик на мгновение опустил голову, глубоко вздохнул, потом резко вскинулся и попросил:
— Мне надо туда. Отпустите меня, пожалуйста!
Наверное, впервые за эти два дня Цезарь услышал, что он говорит искренне. Тут же захотелось задать не один, а множество вопросов, самый главный из которых был «зачем надо?». Боясь спугнуть нечаянное доверие, Цезарь осторожно спросил:
— Значит, тебе вовсе не в Отрадный?
— Ничего не значит! — быстро ответил мальчик. — Почему не в Отрадный?
— Потому что со станции ходит только один состав — в Реттерберг.
Мальчик задумался. Было чувство, что он прислушивается к самому себе, и Цезарь в неосознанном желании подслушать даже сделал шаг вперед. Мальчик отшатнулся тут же. Цезарь остановился и протянул к нему руку в попытке удержать:
— Постой! Послушай!
— Я не вернусь! — воскликнул мальчик. — И вообще, вы не имеете права запирать меня! Я ничего вам не сделал! Я просто здесь!..
— Тебя здесь выбросило, — закончил за него Цезарь.
Мальчик расширившимися глазами смотрел на Цезаря, потом оглянулся на «Сферу» и снова перевел взгляд на Цезаря.
— Я понял. Вы здесь занимаетесь тем же, верно?
Цезарь кивнул.
— В вашем… мире… в этом месте аномалия?
— Ты прав.
— И вы?..
— Нет, у нас еще ни разу переход не получался.
— Ах, вот оно что! Поэтому вы меня здесь держите, верно?
— Поэтому тоже.
— Вы не поверите, но я вряд ли смогу рассказать что-то, что вам поможет.
Цезарь пожал плечами:
— Ты не знаешь, что из твоего рассказа может нам пригодиться. Да и я тоже.
Мальчик кусал губы, лихорадочно что-то обдумывая. Цезарь ждал.
— А если… — наконец-то решился мальчик, — если я расскажу… но только вам! Вы поможете мне добраться в Отрадный?
***
Его действительно звали Янушем. Неправильное имя, думал Цезарь. Имя-ложь. Не было в этом мальчике ничего от той мягкости, которая перекатывалась на языке, когда имя произносили вслух.
— Ян… — сказал Цезарь и запнулся.
Мальчик вскинул голову, и Цезарь понял, что никакой он не Януш, а Ян. Может быть, даже Янка. Только слишком рано повзрослевший и совершенно траурный — в черной обтягивающей майке с длинными рукавами, в черных джинсах.
— …а меня зовут Цезарь.
— Да, я помню. А тот лохматый дядька, что был вчера с вами, называл вас Чеком.
— Все верно. Это уменьшительное. А тот лохматый дядька — Виктор, он мой друг.
— А у меня нет друзей, — легко сказал мальчик. — У меня тоже было уменьшительное имя, мама когда-то говорила Янек.
Он произнес свое имя твердо — Янэк, но от этого оно не стало тяжелым, а больше походило на спрятавшееся за белыми облаками солнце. Имя, которое по какой-то причине мама Янека уже не произносила.
— Что, совсем нет? — спросил Цезарь изумленно. — Но ты же с кем-то общаешься, неужели совсем никого, кто мог бы называться другом?
— Не-а! — ответил Янек. — Друзья есть у того, кому они нужны. А мне не нужны. Я все сделаю сам.
Цезарь хотел спросить: «Что сделаешь?», но сказал совсем другое:
— Так как ты к нам попал?
Янек какое-то время молчал, Цезарь не торопил его — он поверил ему: раз обещал, что расскажет, значит, расскажет.
А Цезарь, в свою очередь, выполнит собственное обещание — отвезет его в Отрадный. Завтра с самого утра, потому что сегодня все равно необходимо вернуться в «Сферу», успокоить всех, кто сейчас стоит там на ушах в тревоге за пропавшего мальчика, а заодно хотя бы что-то узнать про путь в Отрадный.
Цезарь рассчитывал на помощь Витьки, хотя то, с какой враждой тот воспринял само присутствие Яна, не сильно обнадеживало. А слова про «полконтинента от нас» даже внушали опасения. Как и название Свободная Республика. Как бы эта республика не оказалась на самом деле совершенно далека от заявленной «свободы».
— Мой отец — глава проекта «Зеленый луг», — сказал Янек. — Он ученый, физик, химик, биолог. И вообще очень разносторонняя личность. Шишка, короче. Весьма уважаемая.
Голос Янека звучал очень ровно, даже равнодушно — резкий контраст со словами. Цезарь искоса взглянул на него, лицо Янека было спокойным, словно он уже привык говорить о родителях подобным тоном.
— «Зеленый луг»? — спросил Цезарь.
— Ага, — ответил Янек. — Наша аномалия — это луг. Посреди пустыни.
***
Луг нашли за несколько лет до рождения Янека. Родители тогда только-только поженились, и отца, как талантливого молодого специалиста, премировали интересным проектом, еще без названия. Это потом, когда вокруг построили защитный купол, а рядом — невеликий научный поселок, кто-то внес в документы просторечное «Зеленый луг».
— Нас называли лужанами, — сказал Янек с равнодушной улыбкой.
На лугу пропадали люди.
— Там была дырка, — сказал Янек. — То есть она и сейчас там есть. Ступаешь в нее — и пропадаешь.
— И ты ступил? — спросил Цезарь.
— Нет, конечно же! Никто не знает, что случается с теми, кто пропадает на лугу. Бывало, что человек пропадал частично.
— Это как?
— Рука. Или нога. Или половина туловища.
«И ты это видел?!» — мысленно воскликнул Цезарь.
— Я видел исчезновение лишь однажды, — сказал Янек. — Мне как раз исполнилось десять. Я приехал на каникулы из школы.
***
Школа называлась солидно: «Гимназия для одаренных детей с круглосуточным режимом пребывания».
У таких родителей, как у Янека, дети не могли быть неодаренными. В пустыне же школ не водилось, поэтому совершенно логично, что Янек оказался за тысячу километров от лужан. Поначалу он пугался такого количества людей, у него постоянно болела голова, он не мог сосредоточиться, не то что учиться. Иногда он даже не понимал, что все эти люди хотят от него.
Неудивительно, что первый год он закончил не очень хорошо.
Перед первыми каникулами он с нетерпением ждал маму. Она приехала за ним — родная и в то же время незнакомая. Янек кинулся к ней обниматься и почувствовал, что что-то ему мешает. Мама рассмеялась, потрепала его по макушке и сказала:
— Вот такая вот я неудобная стала. Видишь, какой у меня живот большой? Там твой братик.
Наверное, никогда больше Янек не испытывал такой всепоглощающей радости.
Он целое лето не отходил от мамы, приходил к ней по ночам (отец ругался и выставлял его из спальни в детскую), помогал на кухне, бегал по мелким поручениям. Мама улыбалась, мама смеялась, обнимала его крепко и шептала на ухо, какой он у нее молодец.
В ее животе толкался крошечный человечек, и Янек уже тогда знал, что они любят друг друга.
— А когда он появится? — спрашивал Янек у мамы.
— Перед самой осенью, — обещала ему мама.
Но или она что-то не так посчитала, или человечек не хотел покидать ее живот, а только Янек уезжал в школу как раз в то время, когда мама отправилась к лужанскому доктору.
Отец нервничал, у него была срочная работа, а тут — мама, которая не могла отвезти Янека в школу и которую саму нужно было везти.
Поэтому Янека отвез на вокзал отцовский коллега, а там уже Янек добирался сам.
Он скоро привык к этому — поезд, автобус, редкие звонки от мамы. Братик часто болел, и она ни разу больше за Янеком не приехала.
Он приезжал сам.
Когда ему исполнилось десять, отец впервые не оплатил ему билет на поезд.
— Он очень занят, — серьезно объяснил воспитателю Янек, — думаю, что у него не хватило времени. Вот, — он протянул накопленные за последний год деньги (их выдавали в школе на карманные расходы, и Янек хотел купить на вокзале для брата подарок) и попросил разрешения купить билет самостоятельно.
Дома его не ждали. Мама, конечно, обрадовалась, но притихла под строгим взглядом отца. Отец же был недоволен. И Янек впервые подумал о том, что отец недоволен им всегда.
Мама болела. Она часто ходила к доктору, оставляя младшего на няньку. Когда приехал Янек, она доверяла ему присматривать за братом.
***
— Так как его зовут? — спросил Цезарь. — Твоего брата?
Янек впервые искренне улыбнулся:
— Стефан. Он был такой крошечный, круглый, неуклюжий. Мне нравилось называть его Стефаном, как мишку плюшевого. Он меня любил.
***
Стефан любил Янека. А Янек — Стефана. Они могли часами возиться в песочнице во дворе, и Янек без устали лепил для брата куличики.
А потом мама неожиданно слегла.
Врач настоял на постоянном уходе, и маму увезли в лужанскую больничку.
Янек остался со Стефаном один. Иногда приходила нянька, а отец каждый вечер срывался с работы, чтобы переночевать с ними.
Мама не поправлялась. Отец ждал какого-то очень серьезного испытания.
И в один из вечеров он явился домой и сказал Янеку:
— Собирай Стефана, поедешь со мной в институт. Мне некогда сидеть с вами дома.
Янек шустро покидал запасные майки и шорты для Стефана в свой школьный рюкзак. Стефан ему помогал и запихнул в рюкзак свой любимый трехцветный мячик, ведерко с лопаткой не поместилось, их он понес в руке.
Отец привез их в институт, быстро провел по этажам, показал Янеку столовую, оставил их в похожей на жилую комнате и ушел.
Янек и Стефан долго еще прыгали по кровати и роняли на пол подушки. А потом заснули, даже не раздевшись. Для них это было целое приключение.
Отец не пришел даже утром, и Янек, взяв Стефана за руку, повел его в столовую. На них оглядывались, им улыбались, с ними заговаривали, и они чувствовали себя в центре Вселенной.
Один из сотрудников института провел с ними экскурсию. И даже подвел к Зеленому лугу.
Тогда Янек и увидел его впервые.
Лужане спрятали луг под силовой купол, его стенки мерцали и иногда подергивались рябью. На самой границе купола земля из желтой пустынной превращалась в зелень, песок заканчивался, словно его обрезали, вырвали с корнем кусок пустыни, а на его место поставили черную землю с намертво въевшейся в нее травой. Зеленые стебли росли строго прямо, ровные, как нарисованные, как неживые.
— Ух ты! — сказал Янек. — А внутри дышать можно?
— Можно, — ответили ему. — Видишь, там даже бабочки летают?
— Ого! А они вылетают?
— Нет, конечно. Тут же купол — ни туда нельзя пройти, ни оттуда. Поле не пустит.
Сотрудники института считали, что находиться рядом с Зеленым лугом совершенно безопасно, поэтому Янека и Стефана совсем ненадолго оставили без присмотра. Янек крутил головой, разглядывая людей и выискивая глазами отца. А Стефан отправился ловить бабочек.
...продолжение в комментариях
Фандом: fandom Krapivin 2013
Автор: Paume
Бета: olya11
Размер: макси, 15 275 слов
Произведение: «Крик петуха»
Персонажи: Цезарь Лот, Виктор Мохов, ОМП
Категория: джен
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Если в детстве человек ни разу не зайдет на другую грань спонтанно, если не проявится в нем стремление прорыва, то, повзрослев, он этого сделать уже не сможет. Спустя много лет после первого массового прорыва Командоры именно так и думали.
Иллюстрация: «Танец бабочек» от nemv
Примечание: постканон
читать дальшеТрава трепетала на ветру. Волнами стелилась по полю, выпрямлялась порывисто, похожая на зеленое море. Одуванчики желтели пронзительно. Этой весной они цвели так густо, что уже в нескольких шагах от тропинки сливались в огромные, пушистые пятна.
Цезарь шел и не мог глаз от них оторвать.
В Реттерберге весна все никак не начиналась. Серая слякоть, казалось, уже въелась под кожу. А здесь, в окрестностях «Сферы», пылало лето. Воздух был жарким, Цезарь вдыхал его полной грудью, мечтая, чтобы по возвращении домой здешнее лето пришло следом. Только пусть оно будет по-детски беззаботным. А не таким, как здесь, — остро пропитанным тревогой.
Цезарь шел быстро, ветер, играя, налетал на него, ерошил волосы, трепал воротник рубашки и брючины. Но как-то несмело, тут же переключаясь на траву и одуванчики.
Впереди, там, где кончалась тропинка и начинался ровный асфальт, медленно проявлялись очертания «Сферы». На жаре плавился ее контур, и казалось, что она зыбким призраком плывет в синем небе. Ожидающий Цезаря Витька издалека виделся черным росчерком — тонким, длинным. Совершенно чужим здесь, среди безмятежного неба, травы и одуванчиков. Слишком черным, слишком беспокойным. Он не стоял на месте, а ходил из стороны в сторону, черкая фигурой по светлым стенам «Сферы», как карандашом.
Уже одно то, что Витька был в черном, напрягало Цезаря, не нравилось ему, как и беспокойство с самого утра — чужое беспокойство, уж отличать свои чувства от чувств Витьки Цезарь за столько лет научился.
Что-то произошло. Что-то опять произошло.
Витька криво улыбался, когда Цезарь приблизился к нему. Губы его не слушались, дергались вниз, и улыбка не получалась. Цезарь остановился в шаге от него и беззвучно спросил:
— Что?
Витька не ответил сразу, сжал зубы, нервно, до скрипа, и только потом сказал:
— Филипп прекратил поиски.
— Совсем? — растерянно спросил Цезарь.
Это была плохая новость. Очень плохая. Потому что раз Филипп со своими петушатами перестал искать, надежды уже нет. Витька совершенно по-детски дернул плечом:
— Нет. Не совсем. Но целенаправленно — прекратил. Свернул поиски, раздал петушатам приметы и предложил положиться на удачу.
— А что не наши? — спросил Цезарь.
— То же самое. Он просто числится в розыске. Один из многих. Разве можно так кого-нибудь найти?
Витька не ждал ответа на этот вопрос. И так знал. Два года поисков — и никакого результата. Ни единой зацепки.
— Что толку от возможности прыгать из мира в мир, как мячик, если не можешь найти одного-единственного человека?
Цезарь опустил голову.
— Пойдем-ка сходим в «Сферу», — сказал он. — Ты же еще там не появлялся?
— Нет, — Витька сунул руки в карманы и повернулся. — Пошли. Скицын будет счастлив.
— Не только Скицын, — сказал Цезарь ему в спину.
Витька насмешливо хмыкнул, и Цезарь улыбнулся.
***
В «Сфере» их ждали. Заприметили еще с утра — и праздно шатающегося по окрестностям Витьку, и появление Цезаря. Скицын чуть не подпрыгивал от нетерпения. Мохов-старший вел себя солиднее, как и положено директору, но от этого не менее нетерпеливо. У Цезаря сложилось впечатление, что им навстречу Скицын и Мохов из кабинетов неслись наперегонки.
— Где вас черти носят! — проворчал Мохов, пожимая руку Цезарю и неодобрительно косясь на сына.
— Давненько вы не появлялись! — улыбнулся Скицын, пытаясь заглянуть в лицо Витьке, чтобы понять его настроение. — Но вовремя, вовремя! Как раз к обеду!
Оба осторожно обходили любые разговоры о детях, даже про петушат ничего не спрашивали, пока Витька, уже в столовой, не вспыхнул, не швырнул на стол вилку и не заявил:
— Я не болен, чтобы со мной носиться! Спрашивайте уже, папочки!
Они и спросили.
И Витька более-менее связно все рассказал. Цезарь сидел рядом с ним и думал, что тоже не решался спросить. Тоже жалел и переживал. Так сильно, что боялся ранить лишним словом. Еще он подумал, что будь на его месте Витька, он бы задал вопросы безо всякого смущения, прямо и просто. И Цезарь в жизни бы не почувствовал себя хуже.
— Что же, — расстроился Мохов-старший, — больше и не станут искать?
— Нет, — ответил Витька. — Станут. Будут искать, но уже не так интенсивно. Столько времени прошло, кажется, что проследили все ниточки. Все оборвано, ничего не понятно. Осталось положиться на удачу. Может быть, найдется.
За столом повисла тишина, и Цезарь вдруг подумал, что никто из них, собравшихся здесь, не верит в благополучный исход.
— Мальчик мог и умереть, — прошептал Витька.
Цезарь вздрогнул. Это была самая страшная мысль. Ее никто не произносил вслух, словно боясь, что действительно так может и произойти. А сегодня сказал сам Витька.
И он был одет в черное.
— Нет, — твердо проговорил Цезарь. — Мы его найдем.
— С помощью чего? — отчаянно воскликнул Витька. — Твой Маятник? Мой переход? Как мы найдем кого-то, кто не обнаруживает своего присутствия? Он не знает о нас! Он понятия не имеет, что мы его ищем! Он нас не ждет! Закрой глаза, Цезарь! На которой из бесчисленных граней Кристалла ты его чувствуешь?
— Почувствую, — сказал Цезарь из чистого упрямства. — Найду.
И Витька моментально расслабился. Цезаря даже пот прошиб от осознания того, как быстро и легко Витька ему поверил.
— Вот что, Витторио, — серьезно сказал Скицын. — Ты бы поменьше сбрасывал со счетов друзей и родственников.
Витька тут же взглянул на него, а потом на отца.
— Изобретаем как можем, — развел руками тот и улыбнулся.
Где-то под конец обеда, когда тарелки собрали стопкой, освободив на столе больше места, беседа четверых превратилась в дискуссию двоих. Скицын и Мохов-старший сцепились посреди какой-то совершенно безобидной фразы и, перебивая друг друга, начали изобретать на ходу. Была опустошена салфетница, из нагрудных карманов извлечены карандаши, речь превратилась в специализированную абракадабру. Витька скептически наблюдал за старшим поколением, потом подмигнул Цезарю, поднялся из-за стола и схватил один поднос. Цезарь последовал его примеру и забрал второй. Стол опустел, и два вечных оппонента тут же разложили салфетки с формулами по всей его поверхности. То, что они были в столовой, а не в кабинете, нисколько их не смущало. Скорее, они даже не осознавали этого.
Витька кивком позвал Цезаря за собой. Они убрали посуду и пошли из здания на территорию.
***
Не сговариваясь, они направились к озеру.
— Странно, правда? — спросил Витька после того, как купола «Сферы» остались за спиной. — В детстве мы с тобой бежали и бежали, словно не умели ходить. А сейчас — ходим и ходим, как будто разучились бежать.
Это получилось у него так тяжело, словно он потонул в своей потере окончательно и уже не представляет, как можно подорваться, расправиться, засмеяться, жить, в конце-то концов!
Поэтому Цезарь в ответ упрямо заявил:
— Вот уж враки! Наперегонки до озера? — и первый рванул вперед.
Витькино растерянное «ты чего?» скользнуло каплей, а потом превратилось в смех. И Витька — почти настоящий — побежал вместе с ним, поравнялся через несколько шагов, крикнул:
— Я первый!
Цезарь засмеялся.
И так, то догоняя, то обгоняя друг друга, они вылетели к озеру, не останавливаясь, у берега поспешно стянули одежду, обувь и кинулись в холодную воду.
А потом, когда смех растворился в теплом воздухе, рассыпался брызгами, остался сверкать в солнечных лучах, они выбрались на траву и без сил повалились на нее.
Над головой синело небо, чуть дальше скрываясь за высокими деревьями.
И только тогда у них зашел разговор о детях.
— Часто бегаешь? — спросил Витька.
В его голосе не было грусти, только нетерпеливое любопытство.
— Не так чтобы часто, — ответил Цезарь. — Но каждое утро — в обязательном порядке.
— О! Ты строгий отец? Выгоняешь детей на пробежку?
— А как же! Одного в сад, второго в школу.
— Как в школу? — искренне изумился Витька. — Уже в школу?
— Во второй класс, — засмеялся над его удивлением Цезарь.
— Ну вы даете, — пробормотал Витька.
— Это ты у нас что-то совсем забывчивый. И не сказал бы, что ты считать не умеешь.
— Умею, — ответил Витька. — Но все равно — не верится…
Всё ему верилось.
Цезарь, раскинув руки, лежал на траве, она холодила спину, живот и грудь припекало солнце, было сонно и хорошо. И мысли становились ленивыми и добродушными.
Всё Витька знал — и по сколько лет младшим Лотам, и как ждет его в гости Люся, и как Цезарь, обмирая, постоянно прислушивается к себе, улавливая в собственном настроении отголоски настроения Витьки. Они всё знали друг о друге. До мельчайших подробностей.
Однажды, очень давно, в ранней юности, в те дни, когда среди детей Кристалла случился самый мощный прорыв, их словно задело волной. И отзеркалило друг на друга. Они долго не могли справиться, улавливали чужое настроение вплоть до обрывков мыслей, пугались, беспокоились. Пока не смирились. Умение закрываться пришло с возрастом, в ту пору, когда Цезарь, собрав в кулак всю свою волю, приглашал на первое свидание Люсю, а Витька, оборвав чужую клумбу, лез на балкон к нечаянной зазнобе.
Витька тот еще ловелас оказался. Цезарь никогда не смог бы с такой же легкостью заводить знакомства с девушками. Впрочем, и в девушках он особо не нуждался. Ведь Люся уже была рядом.
А вот Витька всё никак не мог уняться. Он встречал девушку, прилетал к Цезарю на крыльях любви, признавался, что вот — это она! Та самая! Единственная! Потом исчезал, долго не появлялся, занятый работой и личной жизнью. Спустя несколько месяцев наступал траур, они расставались, Витька ночевал у Цезаря и Люси, рассказывал про мальчишек, про работу, и ни слова — о девушках. Было похоже, что командорство и семья у Витьки никак не объединялись. Или же, как однажды сказала Люся, настоящей семьей было командорство.
После очередного разрыва Витька отходил очень быстро. И скоро снова прилетал к Цезарю — влюбленный по самую макушку.
Цезарь иногда задавался вопросом — как ему удавалось совмещать командорство и бурную личную жизнь? Мальчишки — они же видят взрослых насквозь, неужели он нисколько не стыдился? Потом он смотрел на Витьку, или вспоминал его, и думал, что нет, вряд ли Витьке было бы стыдно за свои чувства. И вряд ли дети, способные на прорыв, могли бы его осудить за подобное.
Открытость во всем и всегда. Это и был командор Виктор Мохов.
***
Два года назад, в самый обыкновенный рутинный день, у Цезаря заныло в груди. Он давно уже пришел к выводу, что повзрослел достаточно, чтобы не дергаться на каждый отголосок Витькиного настроения. Он уже и не ждал, что может почувствовать его настолько остро. Почти как в детстве, когда понимал: еще одно мгновение — и случится что-то страшное и непоправимое. И как в детстве, — Цезарю даже не нужно было сосредотачиваться — возник Маятник.
Люся стояла рядом с Цезарем, встревожилась вместе с ним, воскликнула:
— Что-то случилось?
Цезарь кивнул ей, объясняя сразу всё — и что да, случилось, да, с Витькой, да, он уходит, да, он вернется и всё ей расскажет. Напоследок он легко улыбнулся: «Присмотри за детьми».
Не оглядываясь, ухватился за Маятник, закрыл глаза и понесся сквозь грани Кристалла.
Однажды Цезарь понял, что если закрывать глаза, когда уходишь в переход, то на это краткое мгновение вдруг становишься воздушным, как в детстве. Словно все года исчезают, а в Маятник вцепляется тот самый, двенадцатилетний Цезарь, цепляется маленькими, вспотевшими от волнения и позабытого страха, ладонями. И тот же Цезарь — упрямый, бескомпромиссный — одним усилием воли направляется туда, куда зовет его сердце — маленькое горячее сердце, еще не умеющее быть взрослым.
И как это случалось практически всегда — он добирался к Витьке.
Цезарь никогда не знал, куда его выкинет. И старался не удивляться тому, что увидит.
Он появился в крошечной кухне. Поздним вечером. Пахло горелым, из открытого окна дул свежий ветерок. Старенькая люстра тускло горела под потолком желтым светом.
Витька стоял, двумя руками опираясь на кухонный шкафчик позади себя. Пальцы его с силой сжимали край столешницы, Цезарю даже показалось, что он услышал скрежет ногтей.
Напротив, в шаге от него, на табуретке у стола сидела незнакомая женщина. Маленькая, поникшая, она комкала в руках носовой платочек и что-то говорила.
Цезарь своим появлением прервал ее. Женщина испуганно дернула рукой, прикрыла платком рот и круглыми глазами уставилась на него. Витька медленно повернул голову, сказал:
— Привет. Я тебя позвал, да?
— Орал на все грани, — ответил осторожно Цезарь.
— Так вы его найдете, да? — заискивающе спросила женщина.
— Оставьте… — сказал Витька тяжело, — …фотографию…
Женщина вскочила с места, закивала часто:
— Вот, на столе, спасибо вам, спасибо.
— Пока не за что, — совершенно мертвым голосом ответил ей Витька. — Дверь по коридору налево. Она открыта. До свидания.
Женщина заспешила, простучала каблуками до выхода, громко захлопнула дверь.
У Витьки было белое лицо. И тряслись руки. Он оттолкнулся от шкафчика, и Цезарь отчетливо увидел, как они ходят ходуном. В два шага Витька добрался до табуретки и не сел, а рухнул на нее.
— Что случилось? — спросил Цезарь.
Витька обхватил себя руками за плечи, словно ему было холодно, и ответил:
— Посмотри на столе. Фотография.
Цезарь подошел к столу. Он не стал брать в руки, и так увидел. С фотографии совершенно по-моховски улыбался незнакомый мальчишка.
***
— Это мой сын, — шептал Витька ночью.
Цезарь заставил его все-таки вначале выспаться, а не лететь сломя голову на поиски. Достал из заначки неведомо откуда взявшийся коньяк, плеснул для успокоения и Витьке, и себе. А потом, не откладывая надолго, вытолкал из кухни в комнату, заставил лечь на диван, принес плед. Сам уселся в кресло, вытянул ноги на журнальный столик и молча слушал.
— Я ее не помню совсем, — шептал Витька. — Совершенно не помню. Маруся какая-то. Мария Олеговна. Говорит, что я ее на свидания приглашал, когда учился в университете, а потом у нее мама заболела, и она в деревню уехала. Оказалось, беременная. Когда в город вернулась, я уже укатил по распределению. Она взяла и замуж вышла. И ребенка родила. Моего. Николкой назвала.
Цезарь смотрел в окно. Ему хотелось, чтобы кресло под ним раскачивалось. Как Маятник. Но оно твердо стояло на всех четырех ножках, тяжелое, как молчание.
— У меня есть сын, представляешь, Чек? Николка. Ему шесть лет. И он потерялся. Она сказала, что он из детсада ушел с каким-то взрослым мальчиком. Странно так, да? Его отпустили с незнакомым ребенком.
Цезарь сразу подумал, что это не просто странно, это очень плохо. Такая, кажется, незначительная деталь — из сада забрал незнакомый человек, пусть даже ребенок, пусть он был знаком Николке. Но детей самого Цезаря никогда не отпустили бы из сада без родителей. Никогда.
Впрочем, он очень скоро узнал, почему на Николку это правило не распространялось. А тогда Витька все говорил и говорил.
— Знаешь, что она про меня думала? Что я экстрасенс. Пришла, принесла фотографию, курточку детскую. Думала, что я взгляну и найду ей его сразу же. Представляешь? И нашла меня, через столько лет нашла. Сказала, что искала два месяца, по всем знакомым. Таким я ей, видишь, запомнился. Экстрасенс!
Смех из Витьки рвался нездоровый, похожий на рыдания.
Цезарь сидел в жестком кресле и молчал.
— Если бы я знал… — говорил Витька. — …я водил бы его сам в этот чертов сад, и забирал бы тоже… и с собой бы брал… перезнакомил бы со всеми петушатами… ему было бы со мной хорошо…
— Так и будет, — прервал его Цезарь. Твердо и категорично. — Ты найдешь его и так и будет.
Витька замолчал тут же, прекратил причитания. Не ответил Цезарю ничего.
Спустя несколько минут задышал ровнее. И заснул.
…Утром, не дожидаясь, когда Витька проснется, Цезарь ушел на кухню варить кофе.
Окно все еще было открыто, никто из них о нем не вспомнил поздним вечером, и кухню выстудило за ночь. Цезарь запер раму на старый шпингалет, зябко ежился от холода, склонившись над туркой. Сварив кофе, долго грел руки о кружку.
Витька подтянулся, учуяв запах. Прибрел растрепанный, невыспавшийся, молча налил себе кофе и сел за стол напротив Цезаря.
И вот тогда у них произошел первый разговор о будущих поисках.
Они еще не знали, что подключат к ним всех, кого только можно. Что поднимут не только высших чинов местной полиции, но и петушат, прыгающих с грани на грань.
Пока что они согревались горячим кофе в руках и, перебивая друг друга, говорили.
Еще не случилось ни одной неудачи, они еще были полны надежд.
И не знали, что через два года готовы будут опустить руки.
***
На самом деле первый удар они получили спустя пару недель после знакомства с матерью Николки. Он не ощущался ударом, но именно тогда Цезарь впервые почувствовал дыхание безнадежности, толчок в сердце.
Вместе с Витькой они на мгновение остановились в жилом дворе у обшарпанного подъезда. Серая, безликая пятиэтажка взирала на них мутными от старости окнами. С серого неба мелкими каплями падал дождь. Разбросанный мусор мок на тротуаре.
Витька шевелил губами, вычитывая из вырванного блокнотного листка адрес Николкиных родителей. Цезарь стоял и молча ждал его, понимая, что больше всего на свете не хочет заходить внутрь этого усталого дома.
Но им нужны были Николкины фотографии. Не одна, а несколько. А еще лучше — много.
Они все еще надеялись, что петушата, разлетевшись по окрестным городам, мирам и граням, найдут Николку, а полиция не станет сидеть сложа руки.
— Третий этаж, — сказал Витька и пошел вперед, смело распахнул дверь в подъезд, шагнул в его темноту, как в пасть чудовища.
Цезарь последовал за ним.
Наверх спиралью поднималась лестница. С хрупкими, местами сорванными перилами. С деревянными ступеньками. Они скрипели под ногами, когда Витька и Цезарь наступали на них. Недовольно и старчески, как живые.
Все время, пока они шли, Цезарю казалось, что ступеньки развалятся сейчас под ними, не выдержав тяжести.
Дверь им открыла та самая Маруся, Мария Олеговна — напомнил себе Цезарь. Она показалась на пороге в заношенном халатике, в груди он был ей маловат, и она, вспоминая об этом, неловко сводила полы перед собой двумя руками.
Цезарь старался не смотреть на нее, чтобы не смущать. А Витьке было все равно.
Эта квартира, где жил Николка с матерью и отцом, оказалась крошечной и такой же неопрятной, как и сама Мария Олеговна. Захламленная темная прихожая, кухня с засиженными мухами потолком и шторками. Мария Олеговна суетилась, пыталась поставить чайник, но Витька деловито, не желая терять ни единой минуты, потребовал фотографий Николки, и она послушно отправилась в комнату.
Витька и Цезарь шагнули следом.
В комнате были завешены шторы, они криво цеплялись за провисшую веревку, закрывая дневной свет. Одинокая лампочка под потолком не горела, и в комнате было бы темно, если бы не телевизор. Он стоял у стены, старый, на тонких высоких ножках. Черно-белый экран мигал и иногда шел полосами.
А напротив него на продавленном диване сидел, развалившись с бутылкой пива в руках, немолодой уже мужчина. Он повернул голову к Витьке и Цезарю и проворчал:
— Это еще кто?
Мария Олеговна махнула рукой:
— Это из полиции. Николеньку ищут.
Мужчина развернулся на диване и все то время, пока его жена ворошила в стареньком комоде бумаги и фотографии, смотрел из-под насупленных бровей на Цезаря и Витьку и прихлебывал пиво.
Цезарь сунул руки в карманы, пряча неловкость. Витька отвечал мужчине холодным изучающим взглядом.
Мария Олеговна отыскала достаточно быстро, подошла, протянула несколько фотографий. Они уже были в коридоре, когда в спину долетело:
— А чего они сюда приволоклись?
— Вы извините моего мужа, пожалуйста, — суетливо попросила Мария Олеговна. — Работа у него тяжелая.
Цезарь готов был вежливо сказать, чтобы она не волновалась, но Витька его перебил.
— Нет, — отрезал он вдруг зло. — Не извиним. — Он почти вытолкал Цезаря за дверь и уже на лестнице, когда его никто не слышал, продолжил: — И Николку вам больше не отдадим.
***
Позже, намного позже, когда неудачи начали преследовать их одна за другой, безо всякого просвета, безо всякой надежды, Витька повстречал мать Николки.
— Она шла со своим мужем, — рассказывал он Цезарю.
В Реттерберге тогда только-только наступила весна, на улице потеплело. В зале, где Люся постелила задержавшемуся на ночь Витьке, было душно, и они приоткрыли окно, впуская в комнату запах талого снега и шепот капели. Витька лежал на диване, положив руки под голову, а Цезарь сидел на полу и молча слушал.
Из детской доносился тихий голос Люси: она укладывала детей и напевала колыбельную. Цезарь подумал, что она заснет вместе с ними и что стоит принести в зал подушку и одеяло да и улечься на полу возле Витьки. Тогда они точно проговорят до самого утра.
— Красивая, — говорил Витька. — Знаешь, я ее вспомнил. Именно такой Маруся и была, когда мы познакомились. Она вся светилась. Не понимаю, что с ней стало. Как так получилось, что она угасла. Вчера на улице я встретил их обоих, а они прошли мимо, не заметив меня.
Он замолчал и глубоко вздохнул.
— Они ждут ребенка. Они счастливы и ждут ребенка. Своего, — голос Витьки вдруг сорвался в сип. — А Николку уже не ждут.
Цезарь сцепил пальцы, сильно, до боли. Больше всего ему сейчас хотелось сказать, что и пусть, пусть не ждут. Нет в них ничего хорошего. Было бы — мальчик не ушел бы. Эти слова рвались с языка. Цезарь наклонил голову и ничего не сказал.
Наверное, впервые в жизни он почувствовал себя действительно посторонним. Тем, кто может посочувствовать невпопад.
Не нужны были Витьке сейчас эти правильные слова. А всего лишь крошечное право молча оплакать детство своего ребенка.
***
Они искупались в озере еще раз. Посидели на берегу, молча, думая каждый о своем и в то же время об одном и том же. О потерявшемся мальчике. Уже долгое время он занимал их мысли.
Потом, не сговариваясь, поднялись. Витька тряхнул свою черную рубашку, и Цезарь, не выдержав, попросил:
— Не надевай ее. Не надо. Черного.
Витька послушно перебросил ее через плечо.
— Ты домой? — спросил он.
— Да. Люся ждет уже, наверное. А ты в «Сферу»?
Витька улыбнулся:
— Ага, я еще не отбыл перекрестный допрос с пристрастием. Пойдем, я тебя провожу.
Цезарь кивнул.
Они шли неторопливо, через лес — он шумел над ними густеющей молодой листвой. Все тот же, что и в детстве. Только сейчас действительно совершенно не хотелось бежать. Было хорошо просто идти по тропинке, раздвигая перед собой спутавшиеся ветви кустов или отмахиваясь от летящей прямо в лицо тонкой паутины. Иногда тропинка сужалась и идти рядом не получалось. Тогда Витькина спина оказывалась прямо перед Цезарем, и невольно накатывали воспоминания о детстве, о нескончаемом движении, о постоянном всполохе, неважно чего — беспокойства или беззаботности. Раньше они жили как дышали — полной грудью, смеясь во все горло. Сейчас — время замедлилось.
— Мы выросли, — негромко сказал Витька, словно услышав мысли Цезаря.
— Это точно, — ответил Цезарь.
Витька оглянулся, улыбнулся.
— Хочешь великую тайну?
— Давай.
— Вместе с мальчишками можно уйти назад в детство.
Цезарь засмеялся.
— Что? — хитро спросил Витька. — Для тебя это не тайна?
Лес закончился, и перед ними расстелились травы.
Солнце склонялось к горизонту.
— Ты прав, — сказал Цезарь.
Он лишь только подумал о двух мальчишках, которые ждут его вечером дома, и тут же захотелось побежать. А Витька расправил плечи, наверняка вспомнив о петушатах.
— Знаешь, Вить, — сказал Цезарь. — Все будет хорошо.
Витька обернулся, солнце золотом скользнуло по его волосам.
«Мы найдем Николку, и ты еще полетишь», — подумал Цезарь, стараясь проговорить в уме каждое слово. Витька, словно и правда услышал, едва заметно кивнул.
***
Их путь лежал мимо полигона. Испытания в «Сфере» проводились нечасто. Скицын и Мохов-старший перестраховывались и упирали больше на разработку теорий о межпространственных переходах. Чем больше они узнавали, тем подробнее становились исследования, и некоторые уже можно было проводить в закрытых помещениях. Прорыв, случившийся несколько лет назад, все еще изучался, и «Сферой», и самими командорами, по-разному, конечно, но практически без споров. Больше всего о деятельности «Сферы» знал Витька, он закончил университет и первые несколько лет работал здесь. И именно он наметил новую теорию, куда, кажется, укладывались все представления о Кристалле и всемирном равновесии. Жаль, что совершенно недоказуемую. Цезарь, как и все, кто сигал из пространства в пространство, понимал ее интуитивно.
Иногда у него складывалось впечатление, что он и все подросшие командоры в попытках объяснить себе природу перехода ловят за хвост летящую звезду. Когда по всем законам нет у звезды хвоста и даже полета. Сотрудники «Сферы» никогда не нападали на теорию Командоров, так они ее называли. Ставили под сомнение, но к некоторым моментам прислушивались и принимали за аксиому.
Когда случился прорыв и на гранях запрыгали радужными зайчиками тысячи тысяч детей, и только детей, командорам пришлось несладко, конечно, но тогда же образовалось так называемое Правило первого перехода. Все участники прорыва были мальчиками и девочками в возрасте от семи до тринадцати лет. Не младше и не старше. Все они были детьми, которые верили в чудо. Вот таким случайным опытом было доказано, что спонтанный переход возможен только в этом возрасте. В «Сфере» одно время даже существовало течение, доказывающее, что все попытки искусственно создать условия для перехода заранее обречены на провал. «Только дети!» — вещали его сторонники.
Тогда Мохов-старший впервые обратился к Цезарю не просто как к другу сына, а как к командору Лоту: «Ты тоже так считаешь?»
Цезарю на тот момент было шестнадцать. Он заканчивал школу в Реттерберге и старался не злоупотреблять шатанием по пространствам, подавая плохой пример неугомонным петушатам. Прорыв резко сделал Цезаря взрослым, хотя к признанию этого со стороны других он еще не привык. Ответил он честно. Собственно, его мнение с тех пор мало поменялось.
«Я не знаю, можно ли создать переход искусственно, — сказал Цезарь. — Но одно я знаю точно. Если человек в детстве ни разу не зайдет на другую грань спонтанно, не проявится в нем это стремление прорыва, то, повзрослев, он этого сделать уже не сможет. А вот с помощью науки — кто его знает. Может быть».
Мохов-старший не отступился. В паре со Скицыным они так и разрабатывали теорию пространств, отказавшись лишь от частых испытаний на полигоне.
Так и получилось, что полигон зарастал травой. И Цезарь, если бы не знал, никогда не догадался бы, что у него под ногами.
Трава и трава.
Они с Витькой уже оставили купола «Сферы» далеко позади, и полигон вот-вот должен был закончиться. А там, дальше — небольшой перелесок и тропинка к станции, откуда Цезарь отправится в Реттерберг…
Непонятное чувство накатило на них обоих сразу. Цезарь остановился и глубоко вздохнул, пытаясь унять вдруг бешено забившееся сердце. Витька обернулся назад и, кажется, даже вскрикнул.
— Ты тоже? — хотел спросить Цезарь, но понял, что не может шевельнуть губами.
Витька подскочил к нему, схватил за руку и заглянул в глаза.
— Чек? Ты в порядке?
«Не знаю, — подумал Цезарь. — Что это?»
А потом его отпустило. Так же внезапно, как и накатило.
Витька уронил его руку.
Они стояли друг против друга, смотрели, не видя, и слушали.
На полигон упала тишина.
Цезарю показалось, что если он сейчас попробует повернуться на пятке, трава заскрипит под ботинком, как высохший лед. Это было страшно. Витька тоже боялся, лицо побледнело, глаза стали тревожными и блеклыми.
Тишину разорвал глухой звук. Он прозвучал отчетливо, как удар. «Кха!»
И тут же хлынули звуки. Ветер пронесся над головами, трава беспокойно зашуршала, и даже неблизкий лес вдруг стал очень громким.
Цезарь оглянулся на полигон. Они только что шли мимо, и он был совершенно пуст.
А сейчас в центре что-то лежало. Такое же черное, как Витькина сегодняшняя рубашка.
Они сорвались с места одновременно, помчались, приминая высокую траву. И еще не добежав, Цезарь понял, что только что произошло. Переход.
В траве с закрытыми глазами лежал человек.
***
Он пришел в себя практически сразу, взмахнул длинными, обтянутыми в черный трикотаж, руками, оттолкнул Витьку, неловко перекатился на бок, поднялся на колени.
Длинные зеленые травинки прилипли к его спине, ладони вонзились в переплетение трав.
Он заметно дрожал. Витька бросился было к нему снова, но Цезарь удержал его за руку и покачал головой в ответ на удивленный взгляд.
Человек рывком поднялся на ноги, вначале казалось, что он упадет обратно, Цезарь даже подался вперед, к нему, вместе с Витькой, в едином движении. Но нет — человек устоял на ногах, шатался, правда, оборачиваясь.
Он оказался ниже Цезаря почти на голову, худой, с выпирающими коленями и локтями, длинной шеей, острым подбородком. Запавшие щеки, резко очерченные скулы и тонкий нос с горбинкой — черты лица запомнились моментально. Глаза смотрели мутно, прикрытые тяжелыми веками.
Черный его очень старил, этого мальчика. Если бы не рост, Цезарь вряд ли задумался бы о том, что он намного младше, чем выглядит. На первый взгляд — за двадцать. А если присмотреться, то не больше пятнадцати.
Мальчик постоял немного — ни Цезарь, ни Витька не нарушали его молчание, — а потом развернулся и пошел от них прочь.
— Эй! — воскликнул Витька. — Ты куда?
Мальчик даже не остановился. Он шел к дороге с таким видом, как будто все вокруг ему знакомо с рождения. Но медленно: искусственный переход, похоже, не дался ему даром. Поэтому Цезарь догнал его в несколько шагов, схватил за локоть, развернул к себе.
Мальчик вырвался с неожиданной силой, попытался оттолкнуть Цезаря, но тот был к этому готов, поэтому крепко перехватил занесенную руку и не отпустил. По лицу мальчика скользнуло отчаяние, а потом он резко сдался и низко опустил голову, почти уперся макушкой Цезарю в грудь.
— Я командор Лот, — сказал Цезарь. — Вы находитесь на территории особого государственного объекта и обязаны объяснить, каким образом здесь оказались.
Мальчик молчал.
— Вы меня понимаете?
Мальчик медленно кивнул:
— Да, — голос у него был сиплый. — Я по лесу шел, заблудился. Можно я вернусь?
Он говорил с мягким нездешним акцентом, хотя явно на родном языке.
— Откуда вы? — спросил Цезарь.
— Я домой пойду, — сказал мальчик и попытался забрать руку.
— Боюсь, что нет, — ответил ему Цезарь. — Вам придется пройти с нами.
Мальчик вскинул голову:
— Пожалуйста!
Цезарь покачал головой. На мгновение ему показалось, что мальчик сейчас рванется и попытается убежать, но нет — он этого не сделал, кивнул:
— Хорошо. Вы меня отпустите?
— Все выясним и отпустим, конечно же.
Мальчик с тоской посмотрел за плечо Цезаря, туда, где раскинулись купола «Сферы», и опять кивнул.
***
Мальчик отвечал на вопросы с некоторой заминкой.
Цезарь настоял, чтобы его осмотрел врач, и поэтому они все оказались в медблоке. Им заведовал молодой еще доктор Женя, улыбчивый и добродушный. Он командовал мальчику то наклониться, то подпрыгнуть, то открыть рот, то подышать. Мальчик подчинялся ему безропотно, не улыбаясь на шутки, иногда бросал затравленный взгляд на Цезаря. Или на Витьку. Или на пришедших к ним Скицына и Мохова-старшего.
— На первый взгляд все хорошо, хотя под капельницу я бы тебя положил, — закончив осмотр, сказал Женя.
Мальчик вздрогнул, попытался улыбнуться:
— Какая еще капельница, мне домой надо.
— Спасибо, Женя, — сказал Мохов-старший. — Побудь еще с нами.
Цезарь прекрасно видел, что мальчику страшно. Он оказался в незнакомом месте, в окружении незнакомых людей, было непонятно, отпустят ли его. Честно говоря, Цезарь и сам не знал, отпустят ли мальчика из «Сферы».
Но держался он очень хорошо. Сидел, выпрямив спину и опираясь руками о край кушетки. Слушал внимательно, говорил, подумав. Было похоже, что он играет и не имеет права проиграть.
— Как тебя зовут? — спросил Мохов-старший.
— Ян…уш, — запнувшись на мгновение, ответил мальчик. — Ланский.
— А где ты живешь?
Было чувство, что мальчик вспоминал ответы на вопросы, так красноречиво он запинался.
— В городе Отрадный.
— Где это? Никогда о таком не слышал.
Мальчик внимательно смотрел на Мохова-старшего, как будто он сам ему подсказывает, и отвечал:
— Черноземный район.
— Черноземный район — это же в Свободной Республике! — вмешался Витька. Он повысил голос, и мальчик вздрогнул от неожиданности. — Полконтинента от нас! Что ты здесь делаешь? Как ты тут оказался?
Мохов-старший недовольно обернулся к сыну, но мальчик, оказывается, сам умел дать отпор:
— Я приехал к бабушке, она живет здесь недалеко, за лесом.
— За лесом нет никакого жилья, — враждебно сказал Витька.
— Витторио, — тихо проговорил Скицын рядом с ним, — что это с тобой?..
Витька опомнился, тряхнул головой и замолчал.
Мальчик изогнул губы в дерзкой улыбке.
Цезарь вздохнул. Было похоже, что Витька и этот ребенок невзлюбили друг друга с первого взгляда.
— Давай мы позвоним твоей бабушке? — предложил Мохов-старший.
— У нее нет телефона, — ответил мальчик.
— Что ж, тогда придется к ней съездить.
Мальчик поднялся с кушетки:
— Хорошо, давайте.
— Нет, — сказал Мохов-старший. — Ты останешься здесь. Через лес путь неблизкий, отдохни немного, а мы привезем твою бабушку. Скажи только точно, где она живет и как ее зовут.
— Она старая! — воскликнул мальчик. — Она не поедет!
Мохов-старший молча ждал. Мальчик весь поник, сел назад на кушетку, опустил низко голову, потом глухо сказал:
— Хорошо, ваша взяла. Я не помню, как здесь оказался.
***
Он ушел в молчанку тут же. На все вопросы твердил одно и то же — не помню, не помню, не помню. «Сколько тебе лет?» — «Не помню». — «Так ты Януш Ланский?» — «Я так говорил? Не помню. …Отрадный? Это какое-то название?»
Дольше всех не сдавался Витька. Мальчик врал демонстративно, и Витьку это бесило. Цезарь не вмешивался, пока не понял, что беседа превращается в допрос с пристрастием. Было странно видеть настолько невменяемого Витьку, особенно зная, что он полжизни возится с мальчишками. Наверное, еще никто не выказывал ему такого недоверия.
А этот мальчик не верил никому. В чужом мире, среди чужих людей, он все равно не сдавался, проявлял внешне покорность и выжидал — любого недосмотра, любого промаха с их стороны, лазейки, в которую он юркнул бы ящеркой.
Очень несвойственное поведение для мальчишек, которые с открытым сердцем переходили с грани на грань.
У этого мальчика сердце было закрыто. И переходить самостоятельно он не мог.
— Как ты это сделал? — спросил Витька.
— Что? — невинно округлил глаза мальчик.
Витька махнул рукой, беспомощно обернулся к Цезарю.
— Пойдемте-ка, — сказал Цезарь, поднимаясь. — Пусть Януш отдохнет.
Все с ним согласились, разве что Витька хотел возмутиться, но Мохов-старший жестко его прервал. Палату закрепили за мальчиком. Витька демонстративно проверил, что окна в ней надежно закрыты и без электронного ключа не отопрутся. Женя рассказал, как регулировать высоту кровати, показал туалет и душевую и пожелал приятного отдыха.
И только когда дверной замок щелкнул, запирая палату, а они все оказались в коридоре, Женя воскликнул:
— Но он же лгал!
Цезарь даже улыбнулся. В румяном докторе доверчивости было больше, чем в его пациенте.
Витька ответил:
— Конечно, лгал. Все он помнит! А молчит, потому что прыгнул с грани на грань. И перетрусил.
— То есть это все-таки был переход? — заинтересованно спросил Скицын. — Никогда не видел, чтобы приборы в измерительной так скакали. Даже когда ты, Витторио, шастаешь туда-сюда.
— Это был не просто переход, — процедил Витька. — Это был искусственный переход. В каком-то из пространств создали все условия для него.
— Искусственный переход, явно не предназначенный для испытания на детях, — сказал Цезарь мягко, пытаясь сгладить Витькино раздражение. — А это значит, что у нас под замком очень рисковый искатель приключений. Думаю, что попрошу Филиппа пробежать по остаточным волнам пространства, может быть, еще сохранились следы и есть вероятность найти грань, откуда он к нам пришел.
— Но он так уверенно говорил про Отрадный! — воскликнул Скицын. — Откуда тогда он знает об этом городе?
— А это еще один вопрос, — сказал Цезарь и обратился к Витьке: — У тебя сейчас все тропки протоптаны, верно? Поищи Януша Ланского в Отрадном?
Витька кивнул:
— Обязательно. И что, если он там найдется?
— Значит, либо наш Януш — не Януш, либо у нас вовсе не первый случай искусственного перехода.
***
На ночь Цезарь отправился домой. Витька остался в «Сфере», и Цезарь пообещал, что вернется утром.
Люся уложила детей и допоздна просидела с ним на кухне. Они пили чай, болтали на какие-то легкие темы, бесконечные и незапоминающиеся — совершенно неважные. О том, что произошло в «Сфере», Цезарь не говорил, ему казалось, что эти тревоги совершенно лишние в его доме. Люся чувствовала их все равно, смотрела ласково, каждый раз, когда оказывалась рядом, норовила к нему прикоснуться.
Мысли о чужой грани и чужом мальчике отходили на второй план, и утром, проснувшись оттого, что Люся во сне тычется ему в шею теплыми губами, Цезарь подумал, что все решится.
Никуда они не денутся, обязательно все узнают.
И с мальчиком все будет хорошо.
***
Цезарь шел со станции через лес. Было раннее утро, солнце пробивалось через листву, но совсем слабо. В тени деревьев его окутывала прохлада, трава и кусты сбрасывали на ботинки и брюки капли росы, птицы гомонили над головой беспрерывно. Дышалось необыкновенно легко. Хотелось улыбаться. Хотелось взмахнуть руками, оторваться от земли и взлететь.
Не одному Цезарю.
Мальчика он встретил на окраине леса. Наверное, не будь утро таким щебечущим и ярким, беглец соблюдал бы больше осторожности. Но он шел, улыбаясь, поглядывал вверх. В руках зажимал длинный ободранный прутик и совершенно по-детски шлепал им по верхушкам трав.
Он не замечал Цезаря, пока между ними не оказалось всего ничего — несколько шагов.
А когда увидел, то, вздрогнув, остановился. Опустил руки, с вызовом вскинул голову. Улыбка исчезла с его лица, глаза прищурились, губы все еще кривились, но уже в дерзкой ухмылке.
— Здравствуй, — сказал Цезарь.
— Здравствуйте, — излишне громко ответил мальчик.
Он держался молодцом, но напряжение и страх все равно сквозили в его словах, в нервных движениях и кривой улыбке.
— Далеко добрался, — сказал Цезарь. — Как у тебя так получилось?
— А меня отпустили, — соврал мальчик. — Так что я к бабушке.
— Вспомнил все-таки, — кивнул Цезарь. — Точно в ту сторону идешь?
— Конечно! Через этот лес, а дальше поселок.
— Там нет поселка, — сказал Цезарь.
Мальчик недоверчиво хмыкнул:
— Но вы же оттуда идете?
— Действительно, — согласился Цезарь. — Но там все равно нет поселка. Там станция.
Мальчик на мгновение опустил голову, глубоко вздохнул, потом резко вскинулся и попросил:
— Мне надо туда. Отпустите меня, пожалуйста!
Наверное, впервые за эти два дня Цезарь услышал, что он говорит искренне. Тут же захотелось задать не один, а множество вопросов, самый главный из которых был «зачем надо?». Боясь спугнуть нечаянное доверие, Цезарь осторожно спросил:
— Значит, тебе вовсе не в Отрадный?
— Ничего не значит! — быстро ответил мальчик. — Почему не в Отрадный?
— Потому что со станции ходит только один состав — в Реттерберг.
Мальчик задумался. Было чувство, что он прислушивается к самому себе, и Цезарь в неосознанном желании подслушать даже сделал шаг вперед. Мальчик отшатнулся тут же. Цезарь остановился и протянул к нему руку в попытке удержать:
— Постой! Послушай!
— Я не вернусь! — воскликнул мальчик. — И вообще, вы не имеете права запирать меня! Я ничего вам не сделал! Я просто здесь!..
— Тебя здесь выбросило, — закончил за него Цезарь.
Мальчик расширившимися глазами смотрел на Цезаря, потом оглянулся на «Сферу» и снова перевел взгляд на Цезаря.
— Я понял. Вы здесь занимаетесь тем же, верно?
Цезарь кивнул.
— В вашем… мире… в этом месте аномалия?
— Ты прав.
— И вы?..
— Нет, у нас еще ни разу переход не получался.
— Ах, вот оно что! Поэтому вы меня здесь держите, верно?
— Поэтому тоже.
— Вы не поверите, но я вряд ли смогу рассказать что-то, что вам поможет.
Цезарь пожал плечами:
— Ты не знаешь, что из твоего рассказа может нам пригодиться. Да и я тоже.
Мальчик кусал губы, лихорадочно что-то обдумывая. Цезарь ждал.
— А если… — наконец-то решился мальчик, — если я расскажу… но только вам! Вы поможете мне добраться в Отрадный?
***
Его действительно звали Янушем. Неправильное имя, думал Цезарь. Имя-ложь. Не было в этом мальчике ничего от той мягкости, которая перекатывалась на языке, когда имя произносили вслух.
— Ян… — сказал Цезарь и запнулся.
Мальчик вскинул голову, и Цезарь понял, что никакой он не Януш, а Ян. Может быть, даже Янка. Только слишком рано повзрослевший и совершенно траурный — в черной обтягивающей майке с длинными рукавами, в черных джинсах.
— …а меня зовут Цезарь.
— Да, я помню. А тот лохматый дядька, что был вчера с вами, называл вас Чеком.
— Все верно. Это уменьшительное. А тот лохматый дядька — Виктор, он мой друг.
— А у меня нет друзей, — легко сказал мальчик. — У меня тоже было уменьшительное имя, мама когда-то говорила Янек.
Он произнес свое имя твердо — Янэк, но от этого оно не стало тяжелым, а больше походило на спрятавшееся за белыми облаками солнце. Имя, которое по какой-то причине мама Янека уже не произносила.
— Что, совсем нет? — спросил Цезарь изумленно. — Но ты же с кем-то общаешься, неужели совсем никого, кто мог бы называться другом?
— Не-а! — ответил Янек. — Друзья есть у того, кому они нужны. А мне не нужны. Я все сделаю сам.
Цезарь хотел спросить: «Что сделаешь?», но сказал совсем другое:
— Так как ты к нам попал?
Янек какое-то время молчал, Цезарь не торопил его — он поверил ему: раз обещал, что расскажет, значит, расскажет.
А Цезарь, в свою очередь, выполнит собственное обещание — отвезет его в Отрадный. Завтра с самого утра, потому что сегодня все равно необходимо вернуться в «Сферу», успокоить всех, кто сейчас стоит там на ушах в тревоге за пропавшего мальчика, а заодно хотя бы что-то узнать про путь в Отрадный.
Цезарь рассчитывал на помощь Витьки, хотя то, с какой враждой тот воспринял само присутствие Яна, не сильно обнадеживало. А слова про «полконтинента от нас» даже внушали опасения. Как и название Свободная Республика. Как бы эта республика не оказалась на самом деле совершенно далека от заявленной «свободы».
— Мой отец — глава проекта «Зеленый луг», — сказал Янек. — Он ученый, физик, химик, биолог. И вообще очень разносторонняя личность. Шишка, короче. Весьма уважаемая.
Голос Янека звучал очень ровно, даже равнодушно — резкий контраст со словами. Цезарь искоса взглянул на него, лицо Янека было спокойным, словно он уже привык говорить о родителях подобным тоном.
— «Зеленый луг»? — спросил Цезарь.
— Ага, — ответил Янек. — Наша аномалия — это луг. Посреди пустыни.
***
Луг нашли за несколько лет до рождения Янека. Родители тогда только-только поженились, и отца, как талантливого молодого специалиста, премировали интересным проектом, еще без названия. Это потом, когда вокруг построили защитный купол, а рядом — невеликий научный поселок, кто-то внес в документы просторечное «Зеленый луг».
— Нас называли лужанами, — сказал Янек с равнодушной улыбкой.
На лугу пропадали люди.
— Там была дырка, — сказал Янек. — То есть она и сейчас там есть. Ступаешь в нее — и пропадаешь.
— И ты ступил? — спросил Цезарь.
— Нет, конечно же! Никто не знает, что случается с теми, кто пропадает на лугу. Бывало, что человек пропадал частично.
— Это как?
— Рука. Или нога. Или половина туловища.
«И ты это видел?!» — мысленно воскликнул Цезарь.
— Я видел исчезновение лишь однажды, — сказал Янек. — Мне как раз исполнилось десять. Я приехал на каникулы из школы.
***
Школа называлась солидно: «Гимназия для одаренных детей с круглосуточным режимом пребывания».
У таких родителей, как у Янека, дети не могли быть неодаренными. В пустыне же школ не водилось, поэтому совершенно логично, что Янек оказался за тысячу километров от лужан. Поначалу он пугался такого количества людей, у него постоянно болела голова, он не мог сосредоточиться, не то что учиться. Иногда он даже не понимал, что все эти люди хотят от него.
Неудивительно, что первый год он закончил не очень хорошо.
Перед первыми каникулами он с нетерпением ждал маму. Она приехала за ним — родная и в то же время незнакомая. Янек кинулся к ней обниматься и почувствовал, что что-то ему мешает. Мама рассмеялась, потрепала его по макушке и сказала:
— Вот такая вот я неудобная стала. Видишь, какой у меня живот большой? Там твой братик.
Наверное, никогда больше Янек не испытывал такой всепоглощающей радости.
Он целое лето не отходил от мамы, приходил к ней по ночам (отец ругался и выставлял его из спальни в детскую), помогал на кухне, бегал по мелким поручениям. Мама улыбалась, мама смеялась, обнимала его крепко и шептала на ухо, какой он у нее молодец.
В ее животе толкался крошечный человечек, и Янек уже тогда знал, что они любят друг друга.
— А когда он появится? — спрашивал Янек у мамы.
— Перед самой осенью, — обещала ему мама.
Но или она что-то не так посчитала, или человечек не хотел покидать ее живот, а только Янек уезжал в школу как раз в то время, когда мама отправилась к лужанскому доктору.
Отец нервничал, у него была срочная работа, а тут — мама, которая не могла отвезти Янека в школу и которую саму нужно было везти.
Поэтому Янека отвез на вокзал отцовский коллега, а там уже Янек добирался сам.
Он скоро привык к этому — поезд, автобус, редкие звонки от мамы. Братик часто болел, и она ни разу больше за Янеком не приехала.
Он приезжал сам.
Когда ему исполнилось десять, отец впервые не оплатил ему билет на поезд.
— Он очень занят, — серьезно объяснил воспитателю Янек, — думаю, что у него не хватило времени. Вот, — он протянул накопленные за последний год деньги (их выдавали в школе на карманные расходы, и Янек хотел купить на вокзале для брата подарок) и попросил разрешения купить билет самостоятельно.
Дома его не ждали. Мама, конечно, обрадовалась, но притихла под строгим взглядом отца. Отец же был недоволен. И Янек впервые подумал о том, что отец недоволен им всегда.
Мама болела. Она часто ходила к доктору, оставляя младшего на няньку. Когда приехал Янек, она доверяла ему присматривать за братом.
***
— Так как его зовут? — спросил Цезарь. — Твоего брата?
Янек впервые искренне улыбнулся:
— Стефан. Он был такой крошечный, круглый, неуклюжий. Мне нравилось называть его Стефаном, как мишку плюшевого. Он меня любил.
***
Стефан любил Янека. А Янек — Стефана. Они могли часами возиться в песочнице во дворе, и Янек без устали лепил для брата куличики.
А потом мама неожиданно слегла.
Врач настоял на постоянном уходе, и маму увезли в лужанскую больничку.
Янек остался со Стефаном один. Иногда приходила нянька, а отец каждый вечер срывался с работы, чтобы переночевать с ними.
Мама не поправлялась. Отец ждал какого-то очень серьезного испытания.
И в один из вечеров он явился домой и сказал Янеку:
— Собирай Стефана, поедешь со мной в институт. Мне некогда сидеть с вами дома.
Янек шустро покидал запасные майки и шорты для Стефана в свой школьный рюкзак. Стефан ему помогал и запихнул в рюкзак свой любимый трехцветный мячик, ведерко с лопаткой не поместилось, их он понес в руке.
Отец привез их в институт, быстро провел по этажам, показал Янеку столовую, оставил их в похожей на жилую комнате и ушел.
Янек и Стефан долго еще прыгали по кровати и роняли на пол подушки. А потом заснули, даже не раздевшись. Для них это было целое приключение.
Отец не пришел даже утром, и Янек, взяв Стефана за руку, повел его в столовую. На них оглядывались, им улыбались, с ними заговаривали, и они чувствовали себя в центре Вселенной.
Один из сотрудников института провел с ними экскурсию. И даже подвел к Зеленому лугу.
Тогда Янек и увидел его впервые.
Лужане спрятали луг под силовой купол, его стенки мерцали и иногда подергивались рябью. На самой границе купола земля из желтой пустынной превращалась в зелень, песок заканчивался, словно его обрезали, вырвали с корнем кусок пустыни, а на его место поставили черную землю с намертво въевшейся в нее травой. Зеленые стебли росли строго прямо, ровные, как нарисованные, как неживые.
— Ух ты! — сказал Янек. — А внутри дышать можно?
— Можно, — ответили ему. — Видишь, там даже бабочки летают?
— Ого! А они вылетают?
— Нет, конечно. Тут же купол — ни туда нельзя пройти, ни оттуда. Поле не пустит.
Сотрудники института считали, что находиться рядом с Зеленым лугом совершенно безопасно, поэтому Янека и Стефана совсем ненадолго оставили без присмотра. Янек крутил головой, разглядывая людей и выискивая глазами отца. А Стефан отправился ловить бабочек.
...продолжение в комментариях
@темы: Крапивин
— Так бабочки же были внутри купола?.. — озадаченно спросил Цезарь, когда Янек вдруг замолчал.
— Да, внутри, — излишне легкомысленно ответил Янек.
А потом, словно ему стало холодно, спрятал в рукава ладони. И перестал говорить. Цезарь ждал какое-то время, чувствуя, как в сердце вкрадывается не просто тревога, а вязкая безысходность.
— Что дальше? — спросил он.
Хотя ответ был очевиден.
— Купол меня не пропустил, — сказал Янек.
Он поднес к лицу спрятанные в черный трикотаж кулаки и прижал их ко рту. Это было похоже на то, что он сам себя уговаривает замолчать. Или вспоминает, как больно ему было бить руками по куполу.
— Стефан — он маленький совсем был. Трава не гнулась, когда он по ней шел. Как будто он ничего не весил. А бабочки слетелись к нему все сразу и закрутились вокруг головы. Нимбом таким, разноцветным, — Янек поднял руку и очертил круг над головой. — А потом меня оттолкнули. Там же людей было много, они все кричали, суетились. Совершенно бестолковые, знаете ли. Купол все равно нельзя было отключить. Отец потом маме говорил, что для этого собирается куча подписей, и кнопка для отключения в какой-то важной комнате, которую может открыть только один человек единственным ключом. Взрослые такой сложный народ.
Он снова замолчал, и Цезарь не решился больше ничего у него спрашивать. Янек заговорил сам:
— Никто ничего не успел сделать. Никто не знает, почему купол пропустил Стефана. И исчез он очень быстро, даже не дойдя до середины. Только что стоял, размахивал ведерком — и вот нет его. Одни бабочки кругом летают, как будто его тень там задержалась, а мы не видим. Отец сказал, что Стефана распылило на атомы, — Янек говорил, а Цезарь поражался его то ли самообладанию, то ли действительно равнодушию: он говорил страшные вещи, а голос ни разу не дрогнул. — Но бабочки с тех пор летали над одним и тем же местом. Они, как и я, знали, что со Стефаном все в порядке. — Янек остановился, повернулся к Цезарю и убежденно сказал: — Стефан в Отрадном. И я его найду.
Они стояли очень близко друг к другу, Цезарь — опустив голову, а Янек — подняв вверх. Цезарь видел мельчайшие черты его лица, сосредоточенную складку между бровей, решительно сжатые губы, острые скулы, черные тени под глазами, ресницы — темные и длинные. И только глаза — водянистые, блеклые, какие-то совершенно неправильные. Нет, Янек смотрел прямо, без утайки, но до дрожи равнодушно.
— Отец изучал исчезновение Стефана несколько лет, — сказал Янек. — Он на нем докторскую защитил. Когда люди пропадали, никто еще не знал про Зеленый луг, а когда начали работы по его исследованию, никого и близко туда не подпускали. Обвесили датчиками, закрыли куполом и иногда только проверяли на вторжение неживыми посторонними предметами. А тут вдруг — человек! Потрясающий опыт! Приборы показали километры данных, каждому из лужан достался свой кусок для диссертации или докторской. А отец построил перемещатель. Я не интересовался, как он его делал. Я просто использовал.
— Как же ты разобрался? — спросил Цезарь.
Янек невесело рассмеялся:
— Я лучший ученик в своей школе. Как сыну моего отца мне разрешили исследовать для выпускного проекта Зеленый луг. Я два месяца был там на практике, простым лаборантом. Мне ничего особого не позволялось, но и этого хватило. Отец не прятал от меня расчеты, наверное, думал, что я ничего не пойму. Но все, что мне было нужно, я понял.
— Так что же такое перемещатель?
— Зеркало, — сказал Янек. — Кусочки зеркал. Высокие и узкие, как трава. Их выстроили вокруг Зеленого луга кругом. Я сбился, когда их считал, даже расчеты показывали какую-то неопределенную цифру. И в каждом из кусочков отражается купол и луг. Понимаете? Все, что я сделал — это нашел то зеркало, в котором правильнее всего виделись бабочки. Они же все еще летают над Стефановой головой, кружатся и кружатся, не переставая. Столько лет, одни и те же бабочки, над одним и тем же местом. А потом я отключил купол и ушел в зеркало.
— А Отрадный? — спросил Цезарь. — Откуда ты узнал про Отрадный?
Янек озадаченно взглянул на него:
— Вас не смущает, что я ушел в зеркало? Я думал, в такую чушь никто не поверит и я в жизни не объясню, как оказался здесь.
— Нет, не смущает. Это же правда?.. Или ты выдумал?
— Как раз правда. Но когда я впервые подумал о таком способе перехода, то решил, что окончательно спятил. А вы… вы говорите, что у вас еще ни разу перехода не случалось, но все равно даже не ставите мои слова под сомнение.
— А! Все дело в том, что фокусы с пространством и зеркалами — довольно известная у нас штука. Но все еще не объяснимая, это да, — Цезарь улыбнулся и настойчиво повторил: — Так откуда ты узнал про Отрадный?
Янек на мгновение замялся, и Цезарь понял, что он решает, говорить ли ему правду или нет.
— Во время перемещения, — наконец ответил Янек, слова совершенно непринужденно слетели с его языка.
У Цезаря упало сердце от этой легкости. За тот непродолжительный разговор, который сейчас случился, Цезарь успел понять, что легче всего Янек лжет. И намного сложнее ему дается правда. Янек знал об Отрадном до перехода, вполне возможно, что задолго до него. Но откуда — говорить не желал.
— …просто понял, что знаю — Стефан в Отрадном. Это город такой, — Янек остановился и уже другим тоном, тем, который ему так сложно давался, договорил: — Я доберусь до него на поезде, зайду в здание вокзала, поднимусь на второй этаж, в зал ожидания. Стефан будет сидеть в самом дальнем от касс углу. — Янек запнулся и совсем тихо добавил: — Он подрос. И мерзнет.
— Чушь какая-то, — сказал Витька. — Надеюсь, ты на это не повелся?
— Полегче, Витторио, — в который раз одернул его Скицын и обратился к Цезарю: — Зеркала, говоришь? Это что же получается, он отразил аномалию?
— Получается, что так, — вступил в разговор Мохов-старший. — Но все опять же непросто! Сколько их было, тех зеркал, а?
— Не верю! — вскочил Витька.
— А во что ты веришь? — воскликнул Цезарь. — Ты же видел, что мальчик появился из ниоткуда! У тебя нет сейчас никаких версий, что с ним произошло, кроме его собственной!
— Я не собираюсь верить в нее, — убежденно сказал Витька. — Посмотри на него, подумай сам, не сердцем подумай, а головой, Чек! Да, он ребенок. Но посмотри, как ловко он ушел из палаты, закрытой на ключ, заметь — на электронный ключ. Точно так же он мог уйти и оттуда, где был до нас. Ты не знаешь, что он умеет, что он знает, какие у него способности, реальные, а не какая-то гипотетическая школа для одаренных детей. Он не сказал тебе, откуда знает про Отрадный.
— Это обыкновенное упрямство, — сказал Цезарь миролюбиво, — Вить, ну мы же с тобой сталкиваемся с ним ежедневно. Каждый начинающий пограничник способен на похожее поведение.
— Да, Чек. Но этот мальчик не пограничник. Он не умеет ходить по граням, он не знает, что такое чудо. Я даже не уверен, что он верит в чудеса. Он — другой. Подожди, пока мы сумеем узнать о нем больше, подожди, пока придет Филипп. Он вместе с Рэмом уже пошел по остаточным волнам: след тянется очень далеко, этот Янек взбаламутил все пространство. Сразу видно, что переход был искусственным.
— Нет, Витя, — мягко сказал Цезарь. — Я обещал, что завтра мы с ним поедем в Отрадный. И мы так и сделаем.
Витька ударил кулаком по столу:
— Да как же ты не понимаешь!
— Я все понимаю, — сказал Цезарь, но Витька заглушил его:
— Я запрещаю! Это рискованно! Я требую, чтобы ты дождался Совета командоров.
— Ого, — сказал в пространство Скицын.
— Витя, — с упреком сказал Мохов-старший.
Цезарь молча поднялся из-за стола, задвинул стул и пошел на выход.
— Не смей меня игнорировать, — дрожащим от гнева голосом потребовал Витька.
Цезарь остановился, потом вернулся и встал у Витьки за спиной.
— Ты волен созвать Совет командоров. Я явлюсь на него без задержки. Но сейчас, Витя, ты не прав. Подумай сам, этот мальчик порвал пространства так, что они ходуном ходят, для одной-единственной цели — в некоем городе Отрадном найти брата. Я верю ему. Жаль, что ты — нет.
Витька обернулся и готов был выплеснуть на Цезаря очередную тираду, но их перебили.
Резко, так, что все вздрогнули, запищал датчик тревоги. Мохов-старший взглянул на приборы и сказал:
— Это из медблока.
***
Поезд мерно стучал колесами.
Цезарь лежал на верхней полке на спине, закинув руки за голову.
Янек крепко спал с другой стороны купе. Лицо у него было совершенно измученное, и каждый раз, смотря на него, он вспоминал, как Янек кричал.
Нет, боль он терпел молча, всё то время, что над ним суетился Женя, он просто смаргивал с ресниц крупные слезы и смотрел прямо перед собой. Женя нервничал, ронял ампулы — Цезарь помнил хруст стекла под ногами, когда вбежал в палату. А Янек был совершенно равнодушен. Он спокойно умирал от нестерпимой боли.
Цезарь помогал Жене укладывать Янека на кровать и придерживал руку для иглы. Янек молчал, но отключался так внезапно, что не только Цезарь, но и Женя впадал в панику.
Витька, не вмешиваясь, сосредоточенно наблюдал со стороны.
Руки у Янека были сплошь усыпаны мелкими синяками от уколов. Цезарю было страшно смотреть, как Женя втыкает еще одну иголку, делая еще одну крошечную рану. А Янек закрывает глаза, чтобы не видеть капельницу.
Женя настоял на обследовании.
Янек спустя час сказал Цезарю:
— Вы обещали. Завтра — в Отрадный. Вы же обещали…
— Вначале обследование, — резко ответил ему Витька.
И тогда Янек закричал. Пронзительно и жутко.
Витька от неожиданности испугался, отшатнулся, закрыл уши руками. У Жени стали огромными глаза. А Цезарь сделал шаг вперед, взял Янека за ослабшую руку и сказал:
— Обязательно. Завтра едем в Отрадный.
Янек замолчал и беззвучно заплакал.
— Идиоты, — сказал Витька, — что вы будете там делать, в том Отрадном — без документов, без денег, без приглашения? Собрались в незнакомую страну, вы хотя бы представляете, какие там порядки?
Они до поздней ночи просидели за коммуникатором, разыскивая всю информацию о Свободной республике.
Пропуска им с Янеком сделал Мохов-старший. Оформил все документы как сотрудникам «Сферы», выбил по своим каналам направление в один из столичных университетов Свободной республики. Деньги они обменяли на вокзале и сели в поезд.
Янек молчал почти всю дорогу.
Цезарь не трогал его, не занимал разговорами. Янеку было все еще тяжело, его клонило в сон, он почти ничего не ел, только пил, словно страдал от жажды, незаинтересованно смотрел в окно или вовсе спал.
То минимальное обследование, что Женя все-таки провел перед их отъездом, не показало никаких отклонений. Мальчик был практически здоров.
— Это фантомные боли, — сказал Янек, глядя в окно на проносящийся мимо лес.
Они уже подъезжали к Отрадному. Соседи по купе вышли несколько станций назад, и Цезарь с Янеком сидели одни. Янек не хотел разговаривать, отвечал Цезарю односложно или просто кивал. Цезарь его не беспокоил, читал купленный по пути журнал и пил чай.
— Я их придумываю, — сказал Янек.
— Как можно придумать боль? — спросил Цезарь.
Янек перевел на него взгляд — тяжелый из-за полуприкрытых веками глаз.
— Никто не знает, — ответил он. — Мне бывает больно, вот и все.
— У тебя сердце чуть не остановилось, — сказал Цезарь. — И это ты называешь придуманной болью?
Янек помолчал, а потом решился и начал говорить, запинаясь чуть ли не на каждом слове:
— Иногда… мне снятся сны… Про мальчика. Я знаю — это Стефан. Ему очень плохо. Ему холодно. Его обижают. Его постоянно бьют. Его топчут ногами, ломают пальцы, бьют по голове. Такие сны — совсем редкие. Но они со мной очень долго. И я думаю, что моя боль — это его боль. Понимаете? У меня ничего не болит на самом деле…
Янек замолчал резко, виском прислонился к окошку и больше на Цезаря не смотрел.
…Они проносились мимо весеннего леса, подставившего новорожденную крону веселому солнцу. В вагоне было тихо, колеса мерно стучали, тук-тук, тук-тук, тук-тук… Как сердце, которое может остановиться в любой момент.
***
Янек оживился, стоило им только сойти с поезда. Завертел головой, вытянул руку, воскликнул:
— Вот там!
Обернулся к Цезарю.
Глаза его блестели и даже щеки расцвели лихорадочным румянцем.
Цезарь не спорил. Пошел следом за Янеком. Теперь-то было понятно, откуда он знал, где искать Стефана. Не способный ни на переход, ни еще на какое-либо чудо, Янек жил чужими снами, как воспоминаниями. Может быть, это Стефан пробивался к нему через пространства?
В Отрадном было холодно. Вроде и весна, но неприятная. По перрону ветер разносил мусор, люди спешили на поезда, не глядя друг на друга и грубо толкаясь. После недавнего дождя на асфальте стояли мутные лужи. Здание вокзала возвышалось впереди, поражая несуразной архитектурой.
Янек вначале шел, оглядываясь на Цезаря, а потом не утерпел и побежал. Цезарь старался не отстать, закинул рюкзак за плечи, перепрыгивал через лужи, машинально извиняясь перед толкающимися людьми. И спешил за Янеком.
Их поезд остановился на первом пути, поэтому вход в вокзал оказался совсем рядом. Янек обернулся к Цезарю, махнул ему рукой и нырнул внутрь. Цезарь поспешил следом. Янек вихрем взлетал по лестнице наверх, Цезарь не отставал. Янек повернул налево и замер. Цезарь догнал его, остановился рядом.
— Ну что? — нетерпеливо спросил он.
— Зал ожидания, — озадаченно сказал Янек. — Не такой.
— Может, здесь еще есть?
— Нет, — Янек медленно пошел вперед. — Здесь пахнет краской, чувствуете? Наверное, недавно был ремонт.
В зале ожидания было полно людей. Все скамейки были заняты, под высоким потолком жило нескончаемое эхо, и стоял беспрерывный гомон. Люди ждали и говорили, громко, весело и беззаботно.
Здесь было тепло. И никто не страдал от холода.
Янек остановился посередине. Пол под его ногами блестел, как вода.
— Янек, — позвал Цезарь, — давай мы…
Но Янек не стал его слушать. Он развернулся на пятке, толкнул Цезаря на стоящие рядом скамейки и побежал. Цезарь свалился кому-то на колени.
— Извините, пожалуйста, — сказал он, поднимаясь.
Рюкзак перекосило, он поправлял его, выискивая глазами Янека.
Но того нигде не было видно.
***
Отрадный был маленьким, хмурым городом. Серое небо нависало над ним и придавливало бегущего по привокзальным улицам Цезаря, словно стремилось вытолкнуть прочь.
Мокрый разбитый асфальт под ногами зиял глубокими лужами, дождь накрапывал монотонно, и у Цезаря было чувство, что солнце вообще не появлялось над этим городом.
Прохожие молча спешили по своим делам, Цезарь пытался поспрашивать их о мальчике, но каждый раз, когда он останавливался, его, не слушая и не поднимая головы, обходили стороной.
Цезарь тщетно искал Янека. Он вымочил ноги, с волос капало, он замерз. Но все это были мелочи по сравнению с беспокойством.
Ближе к вечеру, устав ходить, устав ждать, Цезарь снял комнату в привокзальной гостинице.
Он разрешил себе ужин, душ и сон.
И пообещал на следующий день, если ничего не изменится, пойти в полицию.
Сон пришел странный, полный тоски и тревоги. Цезарь бежал по серым пустынным улицам и звал Янека. Эхо подхватывало его голос и разносило между домов с черными провалами окон. Цезарь знал, что каждый дом наблюдает за ним и за тем, как он мечется по улицам. Но стоило ему запрокинуть голову или обернуться, как в окне мелькали прячущиеся лица. Город отворачивался от него. Проглотив Янека без остатка.
Цезарь увидел Янека, будучи на крыльце перед гостиницей и решая, куда идти. Он оглядывался по сторонам и поэтому увидел, что Янек стоит через дорогу от него и смотрит в упор.
Цезарь шагнул со ступенек, а Янек в этот момент развернулся и не спеша пошел в ближайший двор.
— Эй! — крикнул Цезарь. — Януш! Постой!
До перехода было далеко, Янек быстро уходил, Цезарь рванулся через дорогу, машины взвизгнули тормозами за спиной, но он не стал оборачиваться, догнать Янека было намного важнее.
А во дворе его поймали.
Окружили, едва только он забежал во внутренний дворик.
Старый дом вокруг смотрел сверху вниз пустыми проемами окон. Давно нежилой, невпопад подумал Цезарь.
И точно такими же пустыми глазами посмотрели окружившие его люди. Цезарь оглянулся, насчитал человек десять подростков, напрягся, нашел глазами Янека и спросил:
— В чем дело?
Янек смотрел точно такими же глазами, как и остальные — равнодушными провалами, пожал плечами и сказал словно всем сразу:
— Это он.
Цезарь переступил с ноги на ногу, делая вид, что растерян, и в то же время принимая удобную стойку перед явной угрозой.
— Чем докажешь? — лениво спросил один из подростков.
Цезарь настороженно огляделся. Подростки сжимали его в кольцо, лениво приближаясь, совершенно без страха, уверенные в своей силе. Было похоже, что они привыкли нападать стаей и совсем не ожидали от Цезаря сопротивления.
— В нагрудном кармане, — сказал Янек и указал на Цезаря рукой. — Цезарь, достань, пожалуйста, свои деньги из нагрудного кармана.
— Вежливый! — хохотнул кто-то.
У Янека дернулась щека, и Цезарь в одно мгновение понял, что ему неприятна эта ситуация почти так же, как и Цезарю. Но Янек зачем-то изо всех сил не показывал этого. И Цезарь решил ему подыграть. Он медленно потянулся к карману и двумя пальцами вытащил сложенные купюры.
А дальше все случилось очень быстро.
Один из подростков подскочил к нему и выхватил из рук деньги. Цезарь отреагировал бездумно, выставил вперед локоть, немного отпрянул. И тут же на него накинулись со всех сторон, налетели, как воронье. Цезарь отбивался, выглядывая Янека, но так и не успел его найти.
Что-то горячее ворвалось ему в грудь, а потом в плечо, вцепилось в бедро. Боль ослепила, Цезарь попытался дотянуться до Маятника, но он оказался очень далеко.
Толпа разбежалась перед ним, когда он падал. Жесткий асфальт ударил его по лицу, Цезарь зажмурился, потом распахнул глаза, попытался подняться, повернуться, заскреб руками. Кто-то подошел к нему и наступил на пальцы. Цезарь взвыл, дернулся, но его снова ударили — ногой в живот, — перевернули на спину. Дождь капал ему на лицо, Маятник качался где-то далеко, и Цезарь никак не мог за него ухватиться. Темное небо заслонило знакомое неулыбчивое лицо, а потом Янека оттолкнули, и Цезарь потерял сознание.
***
Под веками жгло. Цезарь с трудом открыл глаза и мысленно поблагодарил царящий вокруг полумрак.
Пахло подвальной гнилью, где-то непрерывно капала вода, пол под щекой был земляной, солнце пробивалось через крошечное окошко под низким потолком.
У Цезаря затекло все тело, он попытался повернуться, но наткнулся на еще большую боль, понял, что руки у него скованы за спиной прохладными металлическими наручниками, и лежать на боку лучше, чем опрокидываться на спину. Голова была тяжелой, Цезарь тихо застонал, когда боль пришла в виски.
А затем появились слова. Обрывочные и оттого почти непонятные.
— …ладно этот пришлый, но ты-то! — негодовал чей-то хриплый голос.
— …не знал, что так получится… — оправдывался другой, подростково-ломкий.
Слова начали приобретать смысл, и Цезарь сумел понять, что обсуждают его.
— Какого черта вы потянули его в наш двор? — продолжал возмущаться первый голос.
— Да пришлый же его поманил, он и пошел.
— Идиоты! Зачем тогда было его убивать?
«Убивать? — подумал Цезарь. — Кого?»
— Он дрался! — воскликнул второй, ломкий.
— Оглушать я вас не учил? Оглушили бы и утянули со двора. А теперь крови столько, что не отмыть. И этот сейчас коньки отбросит, придется искать место, где труп выбросить. Ты понимаешь своей идиотской головой?
— Это все пришлый затеял!
— Что я затеял? — вклинился еще один голос, и Цезарь с внезапным облегчением узнал Янека. — Я сказал только, что у него будут деньги. А план уже не я составлял.
— Проявился? — протянул первый с угрозой. — Считаешь, что уже принят?
— А что, не так? — звенящим от напряжения голосом спросил Янек.
— Иди-ка сюда.
Цезарь попытался вывернуться и посмотреть, что происходит, но у него не получилось. Смелые шаги Янека он просто слышал.
— Что… — начал говорить Янек, но его перебили.
Цезарь зажмурился от звука тяжелой оплеухи и падения. Янек врезался в стену недалеко от него, вскрикнул и тут же скомкал крик, задышал часто и громко.
Цезарь открыл глаза и смотрел, как Янек заглушает себя вскинутым ко рту кулаком, а к нему медленно идет тот, кто его ударил. Цезарь не мог рассмотреть нависшего над Янеком человека, зато ноги его прекрасно видел — сношенные джинсы с прорехами на коленях были чуть коротковаты, крепкие ботинки с модной шнуровкой остановились в опасной близости от лица Янека.
— Будешь дальше вякать?
Янек пытался вжаться в стену позади себя.
— Не слышу, — ласково сказал человек.
— Нет, не буду, — ответил Янек.
Ботинок стремительно качнулся перед его лицом и впечатался в живот. Янек вскрикнул, сворачиваясь у стены и беспомощно закрываясь руками.
Цезарь дернулся, приподнялся, превозмогая боль, рванулся вперед, с недоумением понял, что по груди хлынуло что-то теплое, в глазах моментально потемнело. Как он падал обратно на пол, Цезарь уже не чувствовал.
— Он умрет?
— Нет.
— Ты его вылечишь?
— Вряд ли.
— Гром сказал, что выкинет его сегодня.
— Не выкинет. Он каждый день такое говорит.
— Это потому, что Гром боится, да?
— А ты не боишься, что ли?
— Не-а, я не боюсь мертвых. Они же ничего сделать не могут.
— Вот найдет его милиция, а потом и вас всех — будешь знать, что могут сделать мертвые.
— Ой, смотри! Он глаза открыл!
Никогда раньше Цезарь не был таким слабым. Дышалось с трудом, на груди, казалось, лежит огромный камень. Потолок был все тот же — низкий, подвальный. И окошко слепило белым солнечным светом, ярко освещало любопытное мальчишеское лицо. Круглое, чумазое, совсем детское.
Цезарь попробовал шевельнуться и услышал тихий стон, а потом понял, что это его собственный. Слабость опрокидывала назад, в бессознательность, но Цезарь не собирался сдаваться. Мальчик смотрел на него с веселым любопытством, и у Цезаря даже губы дрогнули в ответной улыбке.
— Ух ты! — подскочил на месте мальчик. — Смотри! Он улыбается!
С другой стороны от Цезаря присел на пол Янек. Цезарь не удивился, словно знал, что он никуда от него не денется. Янек поднес к его рту соломинку и спросил:
— Пить будете?
Цезарь шевельнул губами:
— Да.
— Я, правда, не знаю, можно ли вам, — сказал Янек. — Но живот цел, вас в грудь ударили, а потом в плечо и шею.
У Цезаря не хватило сил спросить о подробностях, но Янек кивнул, словно понимая, сунул соломинку Цезарю в губы, поднес к другому ее краю чашку с водой и начал рассказывать.
— Вы потеряли много крови. Дуб с ножом на вас кинулся, если вы помните. — Янек остановился на мгновение и вопросительно посмотрел на него.
«Помню», — показал глазами Цезарь.
— Он страшный, этот Дуб, — Янек передернул плечами.
— Ага! — поддакнул мальчик. Он все так же сидел рядом и внимательно прислушивался к словам Янека. — Дуб псих совсем! — сказал убежденно. — Его даже в дурдоме держали целую неделю. Только Гром с ним справляется.
— Гром здесь всем заправляет, — сказал Янек и криво улыбнулся. На его лице все еще красовался синяк, и Цезарь с содроганием вспомнил, как он его получил. — На самом деле Гром не плохой парень, позволил мне остаться и вас немного подлечить.
— Потому что, — нетерпеливо вмешался мальчик, — всех нас могут в приемники пораспределять, если узнают, что мы человека убили. Да, Янка?
— Да, — сказал Янек.
Цезарь выпустил трубочку и обессиленно уронил голову на бок.
— Извините, — сказал Янек тихо безо всякого раскаяния в голосе. — Я должен был его найти. Гром не берет к себе кого попало, место нужно было заслужить.
И заслужил он его очень просто, подумал Цезарь. Всего лишь привел к ютящимся в подвалах подросткам состоятельного спутника. А те его чуть было не убили. А может, и убили.
Цезарь закрыл глаза и позвал Витьку.
Но чувства путались, и понять, услышал ли Витька, у него не получилось.
А Маятника он не чувствовал с того самого момента, как пришел в себя.
— Ой, Янка! Смотри, это что, он плачет, да?
— Мы возьмем вас с собой, — сказал Янек. — Цезарь, послушайте, мы не оставим вас здесь. Мы выберемся все вместе.
Цезарь повернул голову и посмотрел на него. И даже губами шевельнул, чтобы сказать, что это он должен был забрать Янека с собой. Но Маятник качался где-то очень далеко, так далеко, что Цезарь даже не слышал его мерного движения. И сам Цезарь оказался сломанным, беспомощным как никогда раньше.
«Зачем ты полез в ловушку? — хотел спросить Цезарь. — Тебе нужен был этот Гром, чтобы потом думать, как выбираться?»
Он даже не заметил, как сидящий рядом здешний мальчик протянул руку, только прикосновение почувствовал, то, как осторожно он вытер со щек слезы. Мальчик оказался очень близко, и Цезарь рассмотрел его сосредоточенное чумазое лицо, давно не мытые и не стриженые волосы, темные блестящие глаза. На первый взгляд мальчику было лет семь. Он сидел над Цезарем вместе с Янеком. «Мы не оставим вас здесь», — сказал только что Янек.
Взгляд Цезаря метнулся на Янека.
— Ты… — шевельнул Цезарь губами.
И Янек вдруг ясно улыбнулся ему.
— Ну да. Это Стефан, мой брат. Я нашел его.
***
«И как это я сразу не понял», — думал Цезарь, пока Янек со Стефаном собирались.
— Его нужно будет перевязывать, — тихо говорил Янек. — Это у нас что, платье?
— Ага, Гром принес вчера, — отвечал Стефан.
— Отлично, — деловым тоном говорил Янек, — тонкая ткань, порвем на бинты. Складывай в узел. И быстрее, иначе не успеем до прихода остальных.
Как все просто оказалось, думал Цезарь. Он смирно лежал на полу, смотрел в потолок, изредка тянулся к Маятнику или к Витьке и, получая в ответ пустоту, гнал от себя безнадежность и утешался мыслью, что это временно, он просто слаб. И потерял много крови. Никогда раньше с ним такого не случалось, может быть, поэтому он и не мог прыгать через пространства.
Янек пришел к брату в тот же день, когда убежал от Цезаря. Они не виделись несколько лет. Стефан был совсем маленьким, когда пропал. А значит, он вряд ли сразу же вспомнил своего брата. Янеку нужно было время, чтобы тот ему поверил. Заманив Цезаря, он получил это время. Пока остальные день ходили по городу, Янек и Стефан ухаживали за Цезарем. А когда Цезарь очнулся, Стефан уже верил Янеку полностью. Наверное, Янек сказал ему, что заберет его с собой.
— Мы скоро будем дома, — сказал Янек.
Цезарь повернул голову на голос.
Мальчики стояли в паре шагов от него, лицом друг к другу. Узел лежал у них под ногами, Янек положил свои руки Стефану на плечи и смотрел на него без улыбки. Стефан же вытягивался вверх, боясь его потерять.
— Я искал тебя, — сказал Янек, — и я тебя нашел. Ты мой брат, Стефан, дома нас с тобой ждет мама. — Стефан быстро закивал, а Янек наклонился к нему еще ближе и внезапно охрипшим голосом спросил: — Ты же хочешь домой, Стефан?
— Очень! — воскликнул Стефан.
Цезарю стало не по себе, он широко распахнул глаза и смотрел на мальчиков, ощущая, что что-то происходит, но не понимая, что же именно.
Янек улыбнулся странной улыбкой, развернул Стефана к себе спиной и подтолкнул к Цезарю, сам наклонился и подхватил узел.
В это время где-то наверху зашумели шаги, громко взвизгнула дверь.
Стефан дернулся, в панике оглянулся. Янек сел на пол возле Цезаря, взял Стефана за руку и заставил присесть рядом.
— Они идут! — воскликнул Стефан.
— Идут, — согласился Янек, — поэтому нам срочно нужно домой, Стефан. И мы сейчас там будем. Ты же хочешь домой?
— Хочу, — сказал Стефан.
— Тогда мы с тобой, ладно? Возьми нас за руки. — Стефан крепче схватился за руку Янека, а второй рукой вцепился в ладонь Цезаря так, что тот охнул. — Закрой глаза, — сказал Янек, и Стефан зажмурился.
— Эй, что вы тут расселись! — крикнули с лестницы.
— Представь, что мы дома, — прошептал Янек, — мы дома, Стефан. Нас ждет мама. Дома.
Пространство раскололось так внезапно, что Цезарь задохнулся от ужаса. Маятник прорезал реальность, как бумагу, разорвал ее, оставив ошметки, ворвавшись прямо в сердце.
Цезарь вскинул руки, и они впервые за долгое время послушались его. Он схватился было за Маятник, но руки соскользнули, зато не соскользнули другие — маленькие перепачканные ладошки с изломанными, неправильно сросшимися пальцами. Они изо всех сил удерживали большие ладони Янека и Цезаря.
— Держимся, — напряженно сказал Янек.
И Маятник качнулся назад.
Цвета мелькали перед глазами калейдоскопом. Маятник нес их через пространства. Щемило сердце, захватывало дух и непереносимо затапливало ужасом.
Стефан, зажмурившись, вцепился в основание Маятника и тихо скулил, словно сил на крик у него не осталось. Янек, белый, как мертвец, прислонился к Маятнику лбом и смотрел на Стефана неподвижным взглядом.
Цезарь боялся вздохнуть, ему казалось, что воздуха вокруг нет и у него порвутся легкие от малейшего вдоха.
Маятник вынес их к свету и на мгновение застыл. Цезарь не разжал рук, по какой-то причине безмятежный луг, окруженный ровной стеной из кусочков зеркал, показался ему жутким. Ровно посередине, над травой, усыпанной мелким полевым разноцветьем, летали по кругу бабочки — яркие, сверкающие в лучах солнца.
Стефан вдруг закричал, надрывно и страшно. Янек дернулся, вырвал из его руки свою руку и прижал ею Стефана к себе.
Маятник качнулся назад.
***
Стефан плакал навзрыд. Янек сидел рядом с ним на корточках, иногда стирал пальцами слезы со щек и тихо приговаривал:
— Ну что ты, Стефан. Все же хорошо. Смотри, у тебя получилось. Мы ушли оттуда и скоро будем дома.
Цезарь легко сел. Ничего не болело, руки и ноги слушались его, дышалось легко. Только одежда была перепачкана засохшей кровью. Под разорванной рубашкой сбились повязки. Цезарь вытянул их, ощупал грудь. Пальцы нашли шрам, и на шее тоже, и на плече. Но шрамы были старые, давно зажившие.
Цезарь осмотрелся.
Небо над головой спокойно синело, солнце катилось к горизонту. Трава стояла высокая, в отдалении темнел лес, а с другой стороны высились купола «Сферы».
Цезарь поднялся и подошел к мальчикам. Янек окинул его взглядом с головы до ног, но нисколько не удивился, только кивнул, как бы говоря: «вы в порядке, это хорошо», и снова повернулся к Стефану.
— Страшно было? — спросил Цезарь.
Стефан вскинул голову, посмотрел на него заплаканными глазами, всхлипнул громко:
— Да!
— В первый раз всегда страшно, — сказал Цезарь. — Ты молодец, Стефан. Совершенно не ожидал, что ты сумеешь вызвать Маятник.
Стефан перестал плакать, только иногда всхлипывал судорожно.
— Я домой хотел, — сказал он.
— Ты почти дома, — сказал ему Цезарь. — Януш уже с тобой, а я помогу вам добраться до мамы. И поверь мне, ты сделал самую правильную вещь, чтобы этого добиться. Это был Маятник Вселенского равновесия. Тот, кто может дотянуться до него, может шагать через пространства.
— Это плохо? — спросил Стефан несчастным голосом.
Янек тут же гневно уставился на Цезаря, требуя успокоить его и сказать, что все хорошо, даже если это и не так.
— Не сказал бы, — пожал плечами Цезарь. — Не ты один так умеешь. Нас много.
— Но вы говорили, — вскинулся Янек, — что еще не совершали переходов!
— И не лгал тебе, Януш. Мы не умеем ходить через пространства, как ты. Зато многие из нас умеют ходить, как твой брат.
Они не спеша направились к «Сфере». Стефан успокоился и бежал вприпрыжку впереди. Цезарь и Янек устало шли следом.
— Каждый ребенок может совершить переход. Пока верит в чудеса, — сказал Цезарь.
— Чудес не бывает, — перебил его Янек.
— Это ты так считаешь. Поэтому тебе и понадобились зеркала и аномалия. А маленькие дети гибче в своей вере в чудо и легко совершают невозможное.
— Как Стефан?
— Совершенно верно.
Хотя Стефан особый случай, подумал Цезарь спустя какое-то время.
В сыром подвале, занятый только собственным выживанием, безо всякой надежды на чудо, мог ли Стефан совершить переход, если бы рядом не появился Янек? Вряд ли. Стефана действительно нужно было спасать. Не зря Янек так к нему рвался.
— Янка! Смотри! Здесь цветочки! Ты знаешь, что это за цветочки?
Янек вдруг улыбнулся, скользнул извиняющимся взглядом по Цезарю: «я пойду?» — и побежал к брату. Легко и радостно.
«Фантомные боли», — вспомнилось вдруг Цезарю.
Глаза Янека сияли счастьем, когда он посмотрел на него, они больше не были мутными и не были блеклыми. В них отражалось синее небо и плясала радость.
Боль ушла.
***
Уже в «Сфере» Цезарь почувствовал Витьку. Он был наполнен тревогой по самую макушку и не просто шел к Цезарю, а бежал к нему, перепрыгивая через ступеньки. Следом спешил Женя, а наверху, у перил, внимательно следил за всем происходящим Филипп.
Цезарь взмахнул ему рукой в знак приветствия, Филипп кивнул, покосился назад, а потом ушел. Там, наверху, Цезаря и мальчиков явно ждали.
Витька добежал к ним первый, остановился в шаге от Цезаря, окинул его взглядом с ног до головы и воскликнул:
— Что у тебя с одеждой?
Цезарь вспомнил, что заляпан кровью и представляет сейчас собой страшное зрелище.
— Все нормально, — сказал он Витьке как можно спокойнее и побыстрее переключил его внимание на мальчиков. — Мы нашли Стефана. Стефан, Януш, подходите ближе. — Янек настороженно остановился у входа, Стефан примолк, вцепившись ему в руку. — Да не бойтесь же, давайте сюда, идите.
Они подошли, Стефан жался к Янеку, оглядывался со страхом.
— Знакомьтесь, это Стефан, — объявил Цезарь.
Витька не повелся, сказал строго:
— У тебя на одежде кровь.
Цезарь скривил губы и ответил:
— Я попал в переделку, но теперь все хорошо.
— Его почти убили, — сказал вежливо Янек. — Заставьте, пожалуйста, Цезаря пройти обследования. Добрый день, доктор, — поздоровался он с подошедшим Женей.
— Добрый день, юноша, — ответил Женя. — Я бы взял на обследование вас всех. Вы не против?
— Против, — сказал Цезарь. — Со мной все в порядке. А вот Стефана стоит осмотреть. Он только что совершил первый переход.
— О! Даже так! — воскликнул Женя. — Тогда, молодые люди, пройдемте-ка со мной. Не бойся, Стефан. Янек уже побывал в моих пенатах, и там совершенно не страшно.
Мальчики послушно пошли с Женей, Янек один раз неуверенно обернулся к Цезарю.
— Все будет хорошо! — крикнул ему Цезарь.
Янек кивнул и, успокоившись, пошел дальше, крепко сжимая в руке Стефанову ладошку.
— Я не слышал тебя несколько дней, — тихо сказал Витька.
Цезарь хотел запихать руки в карманы, но они загрубели от крови, поэтому Цезарь сложил руки за спиной и повернулся к Витьке.
— Послушай, — сказал он, — я знаю. Давай я расскажу тебе обо всем попозже? Сейчас мне бы переодеться. И душ принять.
— Хорошо, — не стал больше спорить Витька. — Пойдем.
Они поднимались по лестнице, и Цезарь спросил:
— Филипп вернулся? Что-нибудь нашли?
— Да, — коротко ответил Витька. — Приводи себя в порядок и сильно не расслабляйся. У нас гость.
В кабинете было многолюдно. Стол устилали чертежи, вокруг толпились сотрудники «Сферы». Один человек — высокий, худощавый мужчина — неторопливо что-то рассказывал, сыпал терминами, остальные ему внимали.
Мохов-старший постоянно переглядывался со Скицыным, от азарта он не мог стоять на месте и переходил от одного чертежа к другому, расталкивая локтями всех, кто оказывался у него на пути.
После душа Цезарь почувствовал такую усталость, что не мог даже вслушиваться в слова. Филипп вместе с Витькой сидели у стены, поодаль от всех. Цезарь подошел к ним, на ходу захватив свободный стул, и сел рядом, подперев стену.
— Как ты? — спросил Витька.
— В порядке, — ответил Цезарь, здороваясь с Филиппом. — Мальчик, Стефан, сегодня ухватился за Маятник. Надо будет присмотреть за ним. Филипп, возьмешься? Его брат собственник тот еще, вряд ли захочет расставаться.
— Присмотрю, — сказал Филипп, хотел сказать что-то еще, но запнулся, махнул рукой Витьке: — Не могу. Рассказывай сам.
— О чем? — спросил Цезарь, чувствуя, как стискивает сердце от тревоги.
— О нем, — головой показал Витька.
В это же время вокруг стола все притихли, и Цезарь отчетливо расслышал слова:
— …всего лишь вопрос времени. Надеюсь, я ответил на многие ваши вопросы.
— Браво! — сказал кто-то в наступившей тишине и начал хлопать в ладоши.
Аплодисменты подхватили. Высокий мужчина у стола, не скрывая довольной улыбки, слегка наклонил голову, принимая овации как должное.
— Это Ланский, — сказал Филипп. — Отец твоего найденыша.
***
Он был элегантен и изящен. Непринужденно закинул ногу на ногу, выпрямил спину, смотрел с холодной доброжелательностью.
— Очень приятно, командор Лот, — сказал он, отвечая на рукопожатие. — Значит, это вы возились с моим сыном? Благодарю вас. Януш, увы, не подарок, прошу у вас прощения за его поведение.
У Цезаря скулы сводило от этой вежливости, и улыбался он через силу, глядя Ланскому в лицо.
— Я рад, что мы нашли друг друга, — вещал Ланский. — Господин Мохов, мы просто обязаны с вами встретиться еще не один раз. Я счастлив, что нас с вами интересует одна и та же тема. Мы, конечно же, продвинулись намного дальше в своих исследованиях, но ваши разработки совершенно уникальны и я очень хочу ознакомиться с ними поближе.
Мохов-старший сиял.
Витька хмуро смотрел на него, ему совершенно не нравился Ланский. Впрочем, он не нравился и Филиппу. И Цезарю тоже.
— Я хотел бы вернуться домой сегодня же, — сказал Ланский и вопросительно улыбнулся Филиппу. — Могу я рассчитывать на ваш способ доставки, господин Кукушкин?
— Можете, — кивнул Филипп.
— Благодарю.
— Я думаю, — сказал Цезарь, — что если вы побудете с детьми здесь еще день, то Стефан окрепнет и сам перенесет вас домой. У него хорошо получилось сегодня…
— Какой Стефан? — перебил его Ланский.
Цезарь запнулся, Ланский холодно ждал ответа.
— Ваш сын, — неуверенно сказал Цезарь.
— Вы что-то путаете, — медленно, как неразумному, объяснил Ланский. — У меня один ребенок. И это Януш.
Цезаря словно с головой опрокинули в ледяную воду.
— Один? — осторожно спросил он. — И никогда не было Стефана?
— Был, — согласился Ланский. — Но погиб, и очень давно.
— Вы видели его мертвым? — спросил Цезарь.
— Вам не кажется, что вы задаете неэтичные вопросы? — поджал губы Ланский, но нехотя ответил: — Нет, не видел. Это был несчастный случай, Стефан попал в аномальную зону, и его распылило на атомы.
— Януш говорил… — начал Цезарь, но Ланский снова его перебил:
— Я знаю все, что говорил вам Януш. Поверьте мне, эту чушь я слышу уже не один год. Стефан умер. И этот мальчик — не Стефан. Чтобы доказать это, я попросил вашего доктора, господина Евгения, сделать сравнительный анализ отцовства.
— Что? — растерялся Цезарь.
— Анализ на отцовство, — терпеливо объяснил Ланский. — Я еще раз прошу извинить моего сына, что он ввел вас в заблуждение. Но мальчик, которого он привел, не имеет к нам никакого отношения. Я уверен в этом. Подождем доказательств?
— Да, — сказал Цезарь севшим голосом. — Подождем.
И тишина в кабинете навалилась со страшной силой. Ее тяжело было выдерживать. Цезарь сжал губы и откинулся на спинку стула. Витька нервно крутил в пальцах карандаш. Филипп смотрел в окно. Мохов-старший и Скицын переглядывались, но из солидарности молчали. А Ланский, высокомерно задрав подбородок, демонстративно ждал. Он был так уверен в результате, что Цезарю становилось плохо.
Женя зашел в кабинет запыхавшись, ему хотелось добродушно всем улыбнуться, но напряжение, висевшие в помещении, заставило его растеряться. Он замялся у порога. Ланский лениво потянулся к нему с уже приготовленным вопросом, но Цезарь его перебил:
— Женя, как там мальчики?
Женя заулыбался:
— Хорошо. Отдыхают. Я их разогнал по разным палатам, так что не волнуйся.
— Вы сделали анализ? — вежливо вклинился Ланский.
«О ребенке спроси!» — хотел крикнуть ему Цезарь.
— Да, — сказал Женя, подошел к нему вплотную и протянул тонкую папку. — Здесь результаты. Вы правы. Мальчик действительно не ваш ребенок.
Цезарь сорвался с места и выхватил папку еще до того, как Ланский успел сомкнуть на ней пальцы.
— Ты проверил, — спросил Цезарь у Жени, — Януш и Стефан — братья?
— Проверил. Нет, — покачал головой Женя и с жалостью посмотрел в лицо Цезарю.
— Этого просто не может быть, — сказал Цезарь.
— Господин Лот, — ровно сказал Ланский. — Я очень прошу вас присесть и послушать меня. Успокойтесь. Я понимаю, что вы поверили Янушу. Мой сын всегда был убедительным. Но можно я расскажу вам, что именно происходит? Присядьте, пожалуйста.
Цезарь послушался. Он вернулся на место, сел и все время, пока Ланский говорил, до боли в пальцах сжимал злополучную папку.
— Мой сын болен, — сказал Ланский. — Он уже очень давно страдает от фантомных болей. С самого раннего детства. Он говорит, что первые симптомы появились после гибели Стефана, но я подозреваю, что это случилось намного раньше. Дома он наблюдается у лучших докторов, неоднократно проходил курсы лечения. Мы с женой очень старались помочь ему, но увы. Боли не прекращаются. У них не физическая природа, а психическая. Я надеюсь, вы уже поняли это? — Ланский вежливо замолчал, ожидая ответ, и Цезарь нехотя кивнул. — Вот видите, — улыбнулся Ланский.
— Но он знал, как найти Стефана, — сказал упрямо Цезарь, поправился: — Мальчика. Ведь это Януш привел меня, а не я его.
— Одна из загадок его подсознания, — развел руками Ланский. — В нашем мире очень много неизведанного.
— Он чувствовал чужую боль, — с нажимом сказал Цезарь. — Вы уверены, что это возможно было вылечить?
— А что делать? — воскликнул Ланский. Его лицо вдруг перекосилось, словно растрескалась и спала маска холодной невозмутимости. Губы некрасиво искривились. — Что нам делать, если чужая боль, выдуманная боль, доводила его до сердечного приступа! Мы боремся с этим как только можем! И каждый раз боимся, что воображаемого ребенка убьют где-то в совершенно чужом мире и вместе с ним умрет Янек!
— Каждый раз? — переспросил Цезарь враз онемевшими губами. — Как это — каждый раз?
— Каждый приступ, — уточнил Ланский, бледнея. — Я имел в виду приступ.
Но Цезарь уже поднялся на ноги и стоял угрожающе серьезный.
— Вы сказали — каждый раз. Сколько их было?
— Я не понимаю, о чем вы! — воскликнул Ланский.
— Все вы понимаете, — сказал Цезарь. — Мальчиков. Стефанов. Сколько их уже было? — Ланский прикусил тонкие губы. — Прекратите, — попросил Цезарь. — Пожалуйста, хватит, уж вы-то не лгите нам. Который это мальчик?
— Третий, — нехотя сказал Ланский, губы у него задрожали от волнения, и Цезарю на мгновение стало его жалко.
— Что стало с первыми двумя? — спросил Цезарь.
— Да что с ними станется, — пожал плечами Ланский. — Януш их привел в поселок, одного искали родители, забрали, второй из горячей точки, родители погибли, в поселке его усыновили. С ними-то все хорошо! А вот с Янушем — нет. Поймите, командор Лот, Януш болен, он нуждается в лечении. Сразу после возвращения мы поедем с ним в психиатрическую клинику, я договорился на месячный курс. Мне дорог мой ребенок!
— Женя, — позвал Цезарь, когда они вышли из кабинета.
— А? — обернулся Женя, тут же улыбнувшись. Было похоже, что не улыбаться он просто не умеет.
— Можно я с вами?
— К Янушу? Конечно же, пойдемте.
— Сначала в лабораторию, — сказал Цезарь, — а потом к Янушу.
— Я не ошибся в анализах, — обиделся Женя, быстро шагая к медблоку.
— Уверен в этом, — мирно ответил Цезарь. — Я хочу вас попросить сделать еще один.
Женя заинтересованно посмотрел на него.
— И какой? — спросил он, забегая в лабораторию и сдергивая с вешалки халат.
— Все тот же, — сказал Цезарь. — На отцовство. Проверьте, пожалуйста, не является ли наш Стефан сыном Виктора Мохова.
Женя замер.
— И как это мне самому в голову не пришло? — воскликнул он.
— Сделаете? — спросил Цезарь. — Я тогда прогуляюсь к нему. В какой он палате?
Женя неопределенно махнул рукой, сосредоточенно готовя стол для работы.
Цезарь вышел в коридор.
Палату Стефана он нашел быстро. Дверь была открыта, Стефан лежал под одеялом и честно пытался заснуть. Наверное, его уложили, но ему не спалось, а вылезти из кровати он боялся.
Когда Цезарь зашел в палату, Стефан зажмурился, изо всех сил делая вид, что послушен и спит.
Цезарь присел на краешек кровати и шепнул:
— Не притворяйся. Я знаю, что после таких приключений никогда не спится.
Стефан тут же сел на кровати и зашептал:
— А Янек тоже здесь, да?
Цезарь кивнул:
— Конечно, здесь. Куда он денется-то?
Стефана отмыли, давно не стриженые волосы распушились и растрепались, на круглом лице блестели глаза, на щеках появлялись ямочки каждый раз, как он улыбался. Вместо одежды его нарядили в детскую пижаму, в мелких слонов и жирафов, большую для него, отчего казалось, что Стефан в пижаме тонет, как взъерошенный котенок, на которого накинули хозяйскую рубашку.
— А вам тоже не спится?
— Да, что-то на разговоры потянуло. Поговоришь со мной, Стефан?
— О чем? — с любопытством спросил Стефан и даже подвинулся поближе к Цезарю.
— О себе, например. Ты давно в Отрадном жил?
— Нет, не очень, — сказал Стефан. — Месяца два.
— А до этого?
— До этого я много где был. В приемнике меня запирали несколько раз и родителей искали. К цыганам этой весной прибился, так они меня продали на дачи, я все лето грядки полол. К осени меня выгнали, я долго на вокзале ночевал в Отрадном, потом меня Гром приютил в своем подвале.
— А давно ты вообще без родителей? — спросил Цезарь.
— Давно, — сказал Стефан и погрустнел.
— То есть ты их помнишь?
— Помню, — кивнул Стефан. — Наверное, это приемные были, раз Янка меня нашел. Мне у них плохо жилось.
— На улице лучше?
— Да нет, скорее, так же. Когда мать в ночную смену работала, отчим не пускал меня домой. Я в подъезде ночевал.
— А как они тебя звали?
— Николкой.
— Славное имя, — улыбнулся Цезарь и потрепал его макушку. — Спасибо, что поболтал со мной.
***
Цезарь не стал возвращаться в кабинет Жени. В результатах анализов он уже не сомневался.
Он пошел к знакомой палате, неслышно открыл дверь и остановился на пороге.
Можно было подумать, что Янек спит, так тихо он лежал. На спине, расслабленно уронив руки вдоль тела.
Янек услышал Цезаря и повернул к нему голову.
Глаза у него были блеклые, а лицо уставшее. Совсем как раньше.
— Хотя бы день передышки у тебя появляется? — спросил Цезарь.
— Нет, — равнодушно ответил Янек. — Все по кругу.
Цезарь зашел в палату, притворил за собой дверь. Кровать Янека была высокой и упругой. Цезарь осторожно присел на край, спиной к Янеку.
— Отец здесь, да? — спросил Янек. — Ваши прыгуны его нашли?
— Да, — согласился Цезарь.
— А я-то думал, почему нас сюда выкинуло.
— Ты так уверен, что попадаешь к своему отцу? Может быть, к отцу Стефана?
Янек задумался, потом медленно сказал:
— Даже в голову никогда не приходило. Но похоже. А у Стефана здесь родители?
— Да, — коротко ответил Цезарь.
— Вот и хорошо, — сказал Янек и замолчал.
Цезарь сидел неподвижно и смотрел на стены, как по ним тонкой паутинкой разбегаются линии белой краски, на дверь и тень коридора под ней.
— Иногда я спрашиваю себя, — сказал Янек, — что бы случилось, если бы отец не упрямился, не настаивал на анализах, а просто со мной согласился. Если бы я пришел к нему со Стефаном, а он его не прогнал.
Янек замолчал, и Цезарь закончил вопрос за него. «Прошла бы боль? — подумал Цезарь. — Если бы старший Ланский принял найденного ребенка как своего собственного с самого начала, перестал бы болеть Янек?»
— Этого никогда не случится, — сказал Янек так тихо, что Цезарь скорее догадался, чем услышал.
— Когда мы летели, — начал Цезарь, — на Маятнике… Мы зависали над лугом. Над вашим лугом?
— С бабочками, — отозвался едва слышно Янек.
— Да, с бабочками, — согласился Цезарь. — Красивые бабочки, очень. И луг прекрасный.
— Он страшный, — сказал Янек.
— Очень страшный, — кивнул Цезарь. — Жуткий. Но знаешь, я думаю, что бабочки кружатся там неспроста.
Янек резко втянул носом воздух и перевернулся на бок, спиной к Цезарю. Даже не оборачиваясь, Цезарь знал, что он давится невыплаканными рыданиями.
— Пока они кружатся, — сказал Цезарь, — можно особо не беспокоиться и жить дальше. Ты никогда не думал, что если бы Стефану было плохо, то ты и нашел бы Стефана, а не кого-то другого?
Янек молчал, Цезарь решился и обернулся к нему.
Янек лежал на боку, сжавшись на самом краю кровати и обхватив плечи руками.
— Еще я думаю, что это не лечится, — сказал Цезарь как можно спокойнее.
— Ха-ха, — каркнул Янек хрипло. — Скажите это моему отцу.
— Даже не собираюсь, — ответил Цезарь. — На самом деле я вообще не желаю с ним никогда разговаривать. Он мне глубоко несимпатичен.
Янек напрягся еще больше, сжал пальцы на плечах так крепко, что они побелели.
— Я живу в Реттерберге, — сказал Цезарь ему в спину, — в городе на другой грани Кристалла. Я женат и у меня двое детей. А еще под моей опекой все дети и взрослые, которые ходят с грани на грань. — Цезарь умолк в волнении, Янек не шевелился, молчал каменно, и Цезарь тихо у него спросил: — Пойдешь со мной?
***
В Реттерберг пришла весна.
Пока Цезаря носило по пространствам, над городом засияло солнце, лужи на асфальте высохли, каштаны вдоль улиц выстрелили белыми цветами, а кусты и деревья робко зазеленели.
Николка крутил головой во все стороны, но крепко держал Витьку за руку и никуда не бежал, хотя наверняка очень хотелось. Зато сыпал вопросами и часто даже не дожидался ответа, прежде чем задать следующий. Витька отвечал терпеливо, посмеивался и поглядывал на Цезаря счастливыми глазами.
Янек же молчал.
— Это какая-то сделка? — с подозрением спросил он тогда, в «Сфере».
— Да, — честно ответил ему Цезарь. — Я возьму тебя в рабство и заставлю нянчить всех моих бедовых пограничников. И детей в придачу.
Наверное, слова «нянчить» и «рабство» у Янека рядом не стояли, потому что он озадаченно замолчал. Зато охотно отвечал на все вопросы Николки. И позволял хватать себя за руку, когда Николка забывал о том, что у него уже есть отец, с которым можно идти вместе.
Дом Цезаря стоял на тихой улице, среди таких же одноэтажных маленьких домиков, окруженных невысокой изгородью.
Открывая калитку, Цезарь забрал газету из почтового ящика, пропустил вперед своих гостей и поднялся вместе с ними на крыльцо.
— Ух ты! — подпрыгивал от нетерпения Николка. — Это вы здесь живете, да?
— И не только я, — ответил ему Цезарь.
Люся открыла им дверь, улыбнулась тепло, и в тот же момент Янек оттаял.
Цезарь смотрел, как Люся подсовывала ему тапочки, а он старательно ее слушался. Как потом весь вечер Янек подхватывался следом за ней, чтобы помочь на кухне, помыть посуду, убрать с детьми игрушки, последить за плитой или просто тихо посидеть за столом вместе со всеми.
Люся не переставала ему улыбаться, и к вечеру он уже сиял, как Николка, только лишь завидев ее.
Она постелила всем детям в детской, и Янек нисколько не обиделся, что его причислили к детям и отправили спать в то время, когда взрослые только-только собрались поговорить.
Из детской еще какое-то время доносился шум, Люся качала головой, а Витька смеялся:
— Пусть побесятся. Спать крепче будут.
А когда дом утих, они перебрались с кухни в зал. Витька уселся в кресло, Цезарь — на диван, а Люся легла, положив голову ему на колени. И только тогда, перебирая пальцами ее тонкие волосы, Цезарь сказал:
— Как много их — маленьких, покинутых, одиноких. Никому не нужных. На вокзалах, в подвалах, в притонах. В детдомах, в приемниках и интернатах. Тех, для кого чудес не бывает. Они словно на отдельной грани Кристалла, за зеркальной стеной. Мы не видим их. И не думаем о них. Они потеряны для нас, потому что никогда не пробьются за стену и не шагнут через грани.
— Но Николка… — сказал Витька.
— А для Николки стену пробили, — серьезно ответил Цезарь. — Янек тоже думает, что не верит в чудеса. Он знает, что никогда не шагнет через грани, и пока что он прав. Но он все равно творит чудо. Он видит стену между собой и окружающими, но не видит ее между нами и тем же Николкой. Именно поэтому Николка прорвался за грань. И будет ходить по Кристаллу, только успевай его караулить.
— Мне кажется, — сказал Витька, — что я уже знаю, чем ты будешь заниматься в ближайшее время.
— Ты думаешь? — спросил Цезарь рассеянно и откинул голову на спинку дивана.
Люся тепло усмехнулась ему в колено и сказала:
— Идемте-ка спать, мальчики.