Внимание!
Фандом: Mob Psycho 100
Автор: Paume
Бета: Собака серая
Размер: ~2800 слов
Категория: джен
Персонажи: Кагеяма Шигео, Кагеяма Рицу, Рейген Аратака
Жанр: драма
Рейтинг: G
Предупреждение: реверс!ау
читать дальше1. Как Шигео устроился на работу в агентство «Поговорим о духах»
Мальчику было лет пятнадцать на вид — белобрысый, вёрткий, шумный, безо всякого намёка на психосилы. Шигео едва переступил порог, а уже сто раз пожалел, что зашёл. Повёлся на вывеску, теперь-то понятно, что громкие слова о духах ничего не стоили.
— Ита-а-ак! — воскликнул мальчик и, будь под ним кресло, а не твёрдый стул, откинулся бы на спинку более солидно. — Вы ищете работу?
Шигео подумал и кивнул.
Мальчик снова сел прямо и побарабанил по столу пальцами. Стол, как и стул, был видавшим виды и неудобным — слишком массивный, явно притащенный от старьёвщика. Вообще, вся каморка, в объявлении гордо поименованная офисом, производила впечатление чего-то, похожего на неухоженную клубную комнату. А судя по мальчику, который отозвался на имя владельца, Рейгена Аратаки, — это вполне могло быть его представление об условиях работы экстрасенса. Правда, не Шигео судить — он никогда экстрасенсом не работал, он им просто был.
— Что вы умеете? — спросил мальчик и придвинул поближе распечатку с резюме. — Упаковщик, уборщик, лудильщик… Лудильщик?! — он вскинул на Шигео удивлённые глаза.
— Да, — кивнул Шигео. — У меня хорошо получается с посудой… с ложками.
— Гнуть? — непринуждённо спросил мальчик, снова углубляясь в чтение резюме, и не заметил, как Шигео вздрогнул.
«Это тоже», — мог бы ответить он. Но в мальчике не было силы, а значит — и смысла говорить больше. Несколько лет назад Шигео встретил человека, аура которого искрила от возможностей, но подойти не решился. Просто отметил для себя, что они существуют — такие же не-люди, как и он сам.
А сейчас жизнь прижала его слишком сильно, надвигающийся срыв давил в затылок, на работе в очередной раз испугались и уволили, и Шигео решил попробовать себя в том, что он действительно умеет.
Жаль, неудачно.
— Присаживайтесь, не стойте, — пригласил мальчик и взмахом руки показал на монументальную стопку книг с другой стороны стола. — Ваше резюме меня заинтересовало.
Шигео осторожно присел на книги — стопка слегка покачнулась. Стало видно, что мальчик легкомысленно болтает ногой под столом.
— Вам двадцать восемь? — спросил он и бросил быстрый взгляд на Шигео. — Кажетесь моложе.
Шигео кивнул.
— В двадцать восемь, наверное, уже много знаешь и умеешь, — с умным видом сказал мальчик. — Мне нужен помощник, вроде секретаря, вести учёт клиентов и всякие такие дела. Клиенты ходят толпами, так что без работы вы сидеть не будете. Может, желаете чаю?
Шигео не успел отказаться — мальчик вскочил из-за стола и побежал к настенным полкам за чашками. Чайник зашипел сразу же, мальчик бросил в каждую чашку по горсточке чая, объясняя:
— У меня все условия, как видите. После особенно тяжёлой клиентуры можно отдохнуть. Микроволновку я уже заказал, и холодильник скоро привезут.
Шигео скользнул взглядом по каморке, не представляя, куда здесь можно впихнуть холодильник.
Мальчик поставил перед ним чашку, Шигео чуть отклонился назад, книги под ним покачнулись, и, чтобы не свалиться, он взмахнул руками. Мальчик рванулся к нему, оказался очень близко, так, что Шигео увидел, как он широко распахивает глаза, испугавшись.
Чашка глухо звякнула о пол. Под стол потекла вода.
— Как вы! Покажите руку! Вы не обожглись?
Его тревога была такой искренней, что Шигео, не думая, просто пытаясь его успокоить, щёлкнул пальцами. И только потом понял, что натворил. Осколки чашки взмыли вверх, склеиваясь в воздухе. Не успевший завариться чай собрался с пола в жгутик воды и аккуратно влился назад в чашку. А потом чашка медленно спланировала на стол и чуть пристукнула донышком, останавливаясь.
Шигео спрятал ладони между коленями, страшась снова смотреть на мальчика. Снова с ним это произошло — чудо, которое всех пугает. Мальчик должен был попятиться, или закричать, или вовсе свалиться в обморок, и в любом случае — выгнать его прочь.
— Вау… — прошептал мальчик. — Круто!
Шигео недоверчиво взглянул на него — мальчик был в неподдельном, детском восторге. А ведь до этого он так старался держаться солидно, что почти обманул этим Шигео.
Мальчик вдруг одёрнул себя, снова становясь по-взрослому самоуверенным, обошёл вокруг стола, сел на стул и заявил:
— Отличное проявление способностей, Кагеяма! Вы приняты. Конечно, моей силы достаточно для работы с клиентами — но, думаю, что и вашим я найду применение. Вам стоит развиваться, это основное правило экстрасенса, я позабочусь о вас, можете на меня рассчитывать!
2. Как Шигео сходил в школу
Рейген приходил в офис после обеда, кидал в угол тяжёлую сумку и притыкал сверху коробкой, как будто прятал. Садился за стол, расслаблял галстук на шее, спрашивал у Шигео, как дела, и болтал о всякой чепухе — о погоде, о том, кого встретил накануне в магазине, о том, что миров на самом деле не один, а множество, о параллельности и геометрии.
Шигео слушал его вполуха, его не раздражала эта пустая болтовня. Наоборот, он решил, что таким образом Рейген настраивается на убалтывание клиентов.
Вообще Рейген был хорош. Пятнадцать ему было лет или больше — но вёл дела он на удивление толково. Ни один клиент не ушёл просто так. Рейген внимательно всех слушал, кивал сочувственно, вовремя поддакивал и заканчивал либо сеансом псевдогипноза — настолько убедительным, что клиенты не осознавали, как их обманывают, либо сеансом массажа.
— Я владею чудо-массажем! — заявил он Шигео в первый же день работы. — Как показала практика, большинство повреждений ауры лечится полным расслаблением. Все проклятия уходят сами, стоит только клиенту дать себя как следует размять. С использованием силы, конечно же! — обязательно добавлял он.
Чудо-массаж в самом деле творил чудеса. С теми клиентами, на которых никогда не было и следа проклятий.
Ещё он пару раз снимал порчу по фотографии — в такие моменты Шигео жалел, что ему самому ни компьютер, ни уж тем более фотошоп так и не поддались. Рейген виртуозно обновлял фотографию и предъявлял клиенту такое сияние, что не поверить в полное исцеление было невозможно.
Платил, правда, Рейген мало. Даже неприхотливому Шигео едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Иногда он думал, что неважно, сколько он зарабатывает, главное — что работает. А иногда — что взять со школьника!
В сумке, которую Рейген приносил каждый день в офис и старательно прятал в углу под коробками, были тетради и учебники. А учился он в школе напротив дома, в котором Шигео снимал квартиру. Они не встречались — Шигео уходил на работу, когда Рейген уже сидел на занятиях. И увидел его Шигео там совершенно случайно, в свой выходной. Он шёл мимо высокой школьной ограды, прижимая к груди пакет с едой на всю будущую неделю, когда его догнали и обогнали подростки — один из них пихнул его локтем, и Шигео чуть было не выронил все продукты.
— Посторонись! — рявкнул кто-то запоздало.
Шигео опустил глаза в землю и пару раз глубоко вдохнул. Успокаиваться с помощью дыхания его ещё в средней школе научил врач-психотерапевт. И, пожалуй, это единственное, в чём он ему действительно помог.
— Прошу прощения, — быстро проговорил за спиной очень знакомый голос, и Шигео обогнул ещё один школьник, одетый немного не по форме, скорее по-офисному. И глядя ему в спину, Шигео осознал, что смотрит на Рейгена.
У ворот Рейген влился в толпу идущих в школу подростков и растворился среди них.
Шигео постоял немного, а потом пошёл следом.
В школе прозвучал звонок, и гомон сотен голосов стих. Шигео поднялся на крыльцо и зашёл внутрь. В здании было прохладно и пусто. Почти как в той школе, в которой он сам когда-то учился. Помнится, ему нравилось сидеть на крыше во время уроков. Её запирали, но для Шигео замки никогда не были помехой.
Он поднялся по лестнице. Вход на крышу не был заперт, и Шигео вышел под солнце. Ветер тут же растрепал ему волосы, Шигео отвернулся от него — и краем глаза выцепил какое-то движение сразу за вентиляционной шахтой. Он сделал пару шагов и увидел, как кто-то ползает на коленях и собирает в сумку разбросанные ручки и карандаши. Кто-то белобрысый.
Шигео шарахнулся в сторону, вдруг испугавшись, что Рейген его заметит. Он спрятался от него, зато увидел, что там же, за вентиляционной шахтой, стоят ещё двое — и молча наблюдают.
Рейген собрал свои вещи, но не поднялся, сидел на пятках и крепко сжимал в руке ремень сумки.
— Ещё раз! — скомандовал один из тех, кто наблюдал.
И второй рванулся к Рейгену и ударом ноги выбил у него из рук сумку.
Шигео вздрогнул. Рейген как будто согнулся, сумка кувыркнулась в воздухе, тяжело шлепнулась, из неё вывалились тетради и учебники и разлетелись во все стороны карандаши и ручки.
— Собирай, — приказали Рейгену, и Рейген снова пополз.
— Да сколько можно! — заорал первый, и уже сам подскочил к Рейгену и начал топтаться по сумке. — Какого чёрта!
— Вот видишь, — услышал Шигео доброжелательный голос Рейгена. — Дело вовсе не в моей сумке. Твоё плохое настроение, Тераки, исключительно от нетерпения, а не от её вида.
— Прекращай нести этот бред! — крикнул Тераки и сгрёб Рейгена за ворот, приподнимая.
— Это — не бред, — значительно ответил Рейген. — Я рекомендую тебе сеансы массажа, раздражительность плохо влияет не только на настроение, но и на учёбу. Ты же заметил, что стал хуже учиться. А всё оно — неумение расслабиться!
Тераки замахнулся, и если бы Рейген не зажмурился, Шигео ничего не стал бы делать. Но Рейген зажмурился — непроизвольно — и даже попытался увернуться, и Шигео поставил барьер. Тераки врезался в него из всех сил, взвыл и отпустил ворот Рейгена.
«Перелом? — попробовал оценить произошедшее Шигео. — Замах был хороший...»
Второй парнишка подбежал к Тераки, тот оттолкнул его, крикнул:
— Ты поплатишься, Рейген! — и рванул с крыши, Шигео едва успел исчезнуть с его пути.
Рейген обалдело посмотрел им вслед, а потом крикнул:
— Приходи ко мне в офис! Я тебе помогу, Тераки!
Чего Шигео никак не мог понять — действительно ли Рейген считает себя экстрасенсом, или просто притворяется.
3. Как Шигео погостил дома
Шигео долго слушал робкое треньканье, пока не понял, что в его квартире есть телефон. Где-то… В шкафу? Нет. В столе? Или под столом? В итоге пришлось отодвинуть кровать. Телефон словно дожидался, когда Шигео его найдёт, дрыгнул в последний раз трубкой и замолк.
Шигео постоял над ним какое-то время, разглядывая — старый аппарат, вживую он таких никогда не видел. Вместо кнопок — диск, и большая трубка поперёк. Шигео обогнул угол кровати, отодвинул её и присел перед телефоном на корточки. Телефонная трубка была тяжёлая и скользкая. Стоило её поднять, и она низко загудела, как неведомое животное. Шигео положил её обратно, и телефон вяло тренькнул, а потом, словно набрав воздуха в несуществующие лёгкие, задёргался снова.
Шигео схватил трубку.
— Шигео? — неузнаваемо спросила она. — Шигео, это ты?
Шигео кашлянул и хрипло подтвердил:
— Да.
— Слава богу! — воскликнула трубка. — Наконец-то я до тебя дозвонилась! Приходи сегодня на ужин, Шигео. Рицу приехал.
Шигео положил трубку и только тогда подумал, что это же мама звонила.
Рицу приехал.
Он поставил на место кровать, снова замуровав телефон, завязал на шее только что развязанный галстук, достал из шкафа уже убранный пиджак. По пути к выходу зачем-то заглянул в пустой холодильник. Подумал, что надо сходить в магазин, подумал, что он идёт домой ужинать, подумал, что дома будет Рицу.
Мама и папа радостно встретили его у порога, как будто он появлялся у них каждый день, а не раз в полгода. Рицу вышел с тапочками в руках, наклонился и поставил их перед ним, как образцовый младший брат.
— Спасибо, — пробормотал Шигео.
Они ужинали вчетвером, почти как в детстве. Мама и папа развлекали сами себя разговором, изредка спрашивая что-то у Шигео и Рицу, а потом оживлённо это между собой обсуждая.
— Я уберу! — помахала рукой мама, когда Шигео после ужина подхватился помочь. — Вы с Рицу давно не виделись, идите-идите уже, поболтайте.
Шигео с трудом переступил порог бывшей детской, Рицу остановился у окна, сунул руки в карманы, сказал:
— Здесь совсем ничего не изменилось.
Потом обернулся и посмотрел на Шигео:
— Привет, братец. Как дела?
Шигео неопределённо пожал плечами. Спросил:
— А твои?
— У меня всё хорошо, — нарочито оживился Рицу. — Учусь. Осталось несколько месяцев, и я буду дипломированным специалистом. Подыскиваю другую работу.
— Вернёшься? — спросил Шигео.
— Ни за что, — зло улыбнувшись, отчеканил Рицу.
Шигео поёжился и кивнул.
— Мама сказала, что тебя с работы выгнали? — поинтересовался Рицу.
— Я снова устроился.
— В агентство по духам? Серьёзно? А про цирк не думал? Ложки гнуть?
Шигео решил не отвечать. Подошёл ближе, выглянул в окно. На улице уже было темно.
— И как тебе? — наклонившись, громко прошептал Рицу. — Много стресса?
— Нет, — мотнул головой Шигео, мгновенно облепляясь страхом. — Нет.
— А может, ты экспериментируешь? На неспокойной работе?
— Нет.
Страх подкатился к горлу, тут же вырождаясь в ужас. Шигео схватился за подоконник, чувствуя, как вся выдержка катится в преисподнюю и увлекает его за собой.
Рицу ударил его в грудь — несильно, но резко.
— Дыши! — приказал он. — Дыши, брат. Ну же!
Шигео глубоко вздохнул и выдохнул. И ещё, ещё, ещё.
Рицу подтолкнул его к стулу:
— Давай, посиди, успокойся.
Шигео послушно сел, положил руки на колени и уставился на них, опустив голову.
— Ты же на пределе, — с отвращением сказал Рицу. — И нашёл работу в центре города. Думаешь, когда тебя накроет, ты сможешь остановиться?
Шигео размеренно дышал. Страх. Слишком много страха. Страх не найти работу, страх потерять работу, страх, что все узнают, страх, что не примут. Рицу прав, он на грани. Достаточно одного крошечного толчка, чтобы сорваться окончательно.
Рицу присел перед ним на корточки и заглянул в лицо. Шигео отворачивался от него, но Рицу взял его за руки, потянул на себя, и Шигео больше не смог от него убежать.
— Мама сказала про твою новую работу. Поэтому я и приехал. Брат, прекращай. Ты опасен, ты знаешь это. Хватит экспериментов. Нет того, что тебя удержит. Ты ударишь, как и всегда, уничтожишь. Уходи оттуда, пожалуйста.
Шигео смотрел на Рицу и видел за взрослой уверенностью бесконечный детский ужас, и пламя, в котором горел их старый дом, и кровь, которой был залит раскуроченный асфальт. И даже руки Рицу, которыми он держал Шигео и думал, что держит твердо, — они едва заметно тряслись.
«Он всегда будет меня бояться».
Время шло, Шигео поглядывал на тёмное окно, молчал, не вырывался.
И Рицу наконец разжал руки.
4. Как Шигео сходил на дело
Посидев на приёме первую неделю, Шигео немного заскучал, но подбадривал себя тем, что работа на дороге не валяется, особенно в его случае. Он уже почти поверил, что ничего сверхъестественного в агентстве Рейгена не произойдёт, когда от перешагнувшего порог клиента так и ударило волной мерзостного страха.
Рейген начал разговор, как обычно, но когда Шигео негромко кашлянул за спиной у клиента, вначале замолк, а после авторитетно произнёс:
— Но вижу, что ваше дело довольно-таки серьёзное. Думаю, что я займусь им не один, а с помощником.
Он назначил ещё одну встречу, уже на территории клиента, и когда тот ушёл, сказал Шигео:
— Самое время вам усовершенствовать свои навыки, Кагеяма! Я, естественно, буду на подстраховке, так что можете не волноваться.
Уже на месте, у входа в дом клиента, Рейген оттеснил Шигео плечом:
— Я пойду вперёд.
Он был на полголовы ниже, тоньше и меньше, но если бы психосила питалась самоуверенностью, то Рейген бы пылал аурой, как заправский экстрасенс.
Шигео позволил ему идти впереди, но сам внимательно прислушивался и приглядывался ко всему, что могло ожидать их в этом доме. Рейген не рвался сломя голову, шёл осторожно, вертел головой по сторонам.
— Что думаете, Шигео? — спросил он шёпотом.
Дом был старый, и проклятие в нём витало тоже очень старое. Шигео видел призрачные ветхие нити по стенам, местами оборванные временем, а кое-где завязанные в узелки, словно их в спешке чинили.
— Здесь живёт дух, — сказал он.
— Вы чувствуете его?
— Да.
— Отлично! — жизнерадостно заявил Рейген. — Я в вас и не сомневался! Почуяв меня, он наверняка испугался и где-нибудь спрятался. Вы сумеете его найти без моей помощи?
Шигео почувствовал, что с его лицом что-то происходит. Что-то непонятное, как покалывание или щекотка. Он приложил ладонь к губам, они едва подрагивали. Шигео провёл по ним пальцами и внезапно понял, что это улыбка. Он улыбался. Глядя сверху вниз на белобрысый затылок, слушая быстрый голос, он вспомнил, что умеет улыбаться.
Хотелось протянуть руку и потрепать Рейгена по волосам.
Дух вылетел на них внезапно, Рейген вряд ли его увидел, он отпрянул от сильного порыва ветра — в затхлом старом доме пронёсшийся вихрь был так же страшен, как и дух. Рейген пошатнулся назад, волосы его вмиг растрепались, а галстук задуло на плечо. Шигео успел выбросить вперёд руку и поставить щит до того, как дух вцепился ему в горло огромной птичьей лапой, и теперь думал, что делать, если Рейген запаникует.
— Вы держите его, Шигео? — светски поинтересовался Рейген.
Голос его едва дрогнул, и не будь Шигео знаком с ним целую неделю, он бы снова повёлся и поверил, что Рейген держит всю ситуацию под контролем.
— Да, — ответил он.
— Сумеете оценить свои силы? Сколько времени вам понадобится, чтобы его изгнать?
«Нисколько», — подумал Шигео и резким движением сжал вытянутую руку в кулак. Щит свернулся вокруг духа и тут же схлопнулся, перемалывая его до небытия. Ещё один порыв ветра, похожий на призрачный вопль, пронёсся по дому, Рейген отпрянул и чуть не ударился о Шигео — а потом всё стихло, и Шигео опустил руку.
— Вы… — сказал Рейген. — Вы… его уничтожили?
Шигео щёлкнул пальцами, и нити проклятий на стенах истлели, не оставив и следа.
— Думаю, да, — ответил он честно.
Рейген стоял перед ним очень прямо и долгую минуту не оборачивался. Потом с усилием расправил плечи и бодро сказал:
— Ну что ж! Раз мы справились, то можно возвращаться. Хорошая работа, Кагеяма.
Они вернулись в офис, и Рейген, несмотря на то, что до конца рабочего дня оставалось ещё два часа, сказал:
— На сегодня всё, можете идти домой, Кагеяма. Завтра не опаздывайте.
Шигео не стал уточнять, собрался, вышел — и, уже уйдя на полквартала, вспомнил, что как раз завтра хотел опоздать. Ему надо было отпроситься сегодня, и раз уж они так хорошо выполнили заказ клиента, Рейген не мог ему отказать.
Вернувшись, Шигео почувствовал слабый запах дыма. Паника так резко накрыла его, что он на миг поверил, что прямо сейчас и сорвётся. Он вбежал в офис и остановился. Сердце колотилось очень быстро, он пытался унять лихорадочное дыхание и смотрел, как Рейген, сидя на краю стола, медленно затягивается сигаретой. Опыта у него было совсем мало, Рейген откашливался и снова затягивался. И смотрел сквозь Шигео, как будто и не видел его вовсе.
«Вот, значит, как ты боишься».
Шигео успокоился, подошёл к Рейгену и мягко отнял у него сигарету — вынул из дрожащей ладони, затушил пальцами и положил на край стола. Рейген без удивления проследил за ней взглядом, а потом посмотрел вверх, на Шигео.
«Странно, что не меня».
— Вы… — сказал Рейген негромко. — Вы очень хороший человек, Кагеяма.
«Это неправда», — подумал Шигео ласково.
Рейген подался вперёд и уткнулся лбом ему в грудь, дыша немного неровно. Шигео ждал, не шевелясь. Ему показалось, что Рейген совсем неслышно произнёс ещё что-то, очень похожее на «спасибо», но уверенности в этом у него не было.
@темы: Mob Psycho 100
Фандом: Mob Psycho 100
Автор: Paume
Бета: Собака серая
Размер: ~700 слов
Категория: слэш
Пейринг: Экубо/Рейген Аратака
Жанр: пвп
Рейтинг: NC-17
читать дальшеТело работало охранником в супермаркете за два квартала от агентства «Поговорим о духах». Экубо обратил на него внимание случайно, в один из поздних походов Рейгена за продуктами. Тело было облачено в деловой костюм и начищенные до блеска туфли, имело широкие плечи, сильные руки и ноги, узкую талию и белые ладони. А ещё тело было совершенно тупым, иначе заметило бы, какой заинтересованный взгляд кинул на него Рейген, проходя мимо. Тело не заметило, а вот Экубо — да.
Когда Рейген лёг спать, Экубо вернулся в супермаркет. Посетителей в такой поздний час почти не было, и тело безмятежно отдыхало в кабинете охраны. Его напарник азартно играл в какую-то стрелялку на планшете, совершенно забив на два монитора с трансляциями магазинных камер. Ему было наплевать не только на работу, но и на облюбованное Экубо тело. Так, махнул только рукой, когда тот в тело вселился, и пробормотал что-то на прощание, когда Экубо уходил.
Позже Экубо выучил расписание, по которому тело работало, узнал, где оно жило и отдыхало, отвадил от него какую-то приставучую дамочку и рассорил с психиатром, когда тело вздумало посопротивляться всяким, с его точки зрения, странностям.
Никаких странностей. Тело просто не знало, что понравилось Рейгену.
Рейген уже спал, когда Экубо впервые привёл к нему это тело. Под его коленом кровать прогнулась с низким вздохом. Экубо развязал галстук и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. В сумраке комнаты лицо Рейгена казалось совсем белым, и Экубо, как обычно, потянулся дотронуться до него. Пальцы тела словно были созданы для прикосновений. Экубо ни разу до этого не получал такого удовольствия от простого касания, от чувства осязания, от ощущения гладкой кожи под пальцами, щёк под тыльной стороной ладони, губ под губами.
Рейген застонал во сне, но не отпрянул, а выпростал из-под одеяла руку и закинул её Экубо на шею, притягивая ближе и отвечая на поцелуй. В какой момент он окончательно проснулся и открыл глаза, Экубо не заметил. Тело оказалось настолько чувствительным, что наблюдать за Рейгеном, как он обычно делал, не получилось. Да и столько выжидать, как раньше — тоже.
Что Экубо нравилось в человеческом сексе, так это прелюдия. Рейген подсел на неё, как на наркотик. Он не раз пытался оттолкнуть от себя Экубо, но едва тот начинал ласки, как Рейген отзывался всем телом. Экубо с удовольствием слушал, как у него сбивается дыхание, как он дрожит, как пытается ударить его по рукам, а потом всё равно подставляется. Экубо растягивал это обладание чуть ли не до бесконечности, пока Рейген не сдавался. Тогда можно было грубо входить в него и заканчивать самому.
Но это случайно подобранное тело повело себя совсем по-другому, оно как будто отзеркалило на Экубо все ощущения разом.
Рейген целовал его, а Экубо, потеряв голову, целовал в ответ. Рейген лихорадочно срывал с него одежду — рвал пуговицы на рубашке, дёргал за ремень на брюках — и, не прекращая, трогал широкими ладонями. Экубо нетерпеливо стянул с него трусы, накрыл рукой головку члена, поглаживая, а когда удалось избавиться от одежды, закинул ноги Рейгена вверх, навалился и вошёл чуть ли не на сухую.
Рейген вскрикнул, выругался, а потом глухо застонал и подался навстречу.
— Хоть бы… каплю… смазки… — проговорил он.
— В следующий раз, — пообещал Экубо. Не признаваться же, что сегодня он оказался не в состоянии думать о смазке.
Рейген ломался прямо в его руках, без прелюдии, без ласк, он ломался от грубости Экубо, дёргался, мотал головой. Проникая, Экубо чувствовал его твёрдый член, влажная головка мазала по животу. Он перехватил ноги Рейгена одной рукой, а вторую положил на его член и в несколько движений заставил кончить. Рейген содрогался под ним, сжимал ягодицы так яростно, что Экубо ничего не мог с собой поделать и покатился в оргазм следом за ним. Руки враз ослабли, и он рухнул на Рейгена сверху, придавливая всем телом.
— Свали с меня, — сдавленно сказал тот.
Экубо перекатился на спину. Дыхание рвалось из него, слишком быстрое и неглубокое. Рейген рядом едва подрагивал, как будто оргазм всё ещё его не отпустил.
— Что за тело ты подцепил? — спросил Рейген.
— Охранника из супермаркета, — ответил Экубо.
— О, — удивился Рейген. — Того смазливого?
Экубо прикрыл глаза. Довольная улыбка, казалось, навечно поселилась на его лице.
— Ага, — ответил он. — И очень скоро ты будешь от нас без ума.
@темы: Mob Psycho 100
Фандом: Daya no A
Автор: Paume
Бета: Shadowdancer
Размер: ~7900 слов
Категория: слэш
Пейринг/Персонажи: Катаока Тэссин/Миюки Казуя, Такашима Рэй
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Пара снится каждому – в год, когда исполняется восемнадцать.
Предупреждение: соулмейт!АУ, Катаока старше Такашимы всего на два года
читать дальшеЭто первый выпуск его команды. Еще совсем недавно, каких-то два года назад, Катаока сам был третьегодкой и уходил из школы, сдерживая предательские слезы, а сегодняшние мальчишки, сжимающие в руках аттестаты – плачущие и смеющиеся, хмурые и болтливые – все они были его наивными кохаями.
– Спасибо, что были с нами в этом году! – дружно говорят они, и Катаока с ужасом понимает, что это не последний раз, когда ему придется сдерживать слезы. Он сжимает губы сильнее обычного, вздергивает надменно голову и коротко кивает, а потом быстро отворачивается. Находит взглядом тренера и думает, как ему удается спокойно переживать вот это – каждый год, каждую весну?
– Как ты, Тэссин? – мягко улыбаясь, спрашивает его немного позже тренер.
– Хочу купить себе темные очки, – буркает Катаока.
Тренер смеется и доброжелательно похлопывает его по спине. От него за очками не спрятаться, с досадой думает Катаока, вот кто видит его насквозь. Всегда видел.
– Ничего, – успокаивает тренер, – привыкнешь. Это школа – кто-то всегда уходит, а кто-то в это время приходит.
Он уже не треплет Катаоку по спине, а отечески сжимает плечо – и с улыбкой шагает к что-то обсуждающим второгодкам, которые почти третьегодки. Катаока застывает на месте, проговаривая про себя: «Кто-то уходит, а кто-то приходит. Кто-то приходит, а кто-то уходит». Он еще только помощник тренера, но очень скоро станет им, и от этого слишком грустно.
В день выпуска на территории школы почти негде спрятаться. В поисках тишины Катаока обгоняет встревоженного второгодку-кэтчера, заглядывает в клубную комнату и быстро сбегает оттуда – ас летней команды в одиночестве плачет у шкафчиков.
В конце концов, Катаока забирается на крышу и, сунув руки в карманы, прогуливается до когда-то собственного угла за лестничным пролетом. Он не хочет никого пугать, но уединившаяся там парочка сама упархивает – Катаока не успевает повернуть назад.
Он оглядывается на вход на крышу, а потом все-таки прячется в свой угол. Пол нагрет солнцем, Катаока стелет пиджак и садится, подтягивая колени к груди. Здесь ему легче, как и в дагауте, на тренировках, да даже в тренерской! Лишь бы не там, где прощается друг с другом когда-то идеально сыгранная команда.
Тень нерешительно заползает ему под ноги, Катаока подвигается и говорит:
– Забирайся.
Такашима – тощая, как мальчишка-первогодка, – молча втискивается ему под бок и точно так же подтягивает к груди колени: слишком короткая юбка не прикрывает их, и Катаока поглядывает на солнце, прикидывая, не будет ли Такашиме холодно.
Такашима кладет на колени руки с зажатым в них аттестатом, и Катаока недоуменно моргает.
– Ты что, – спрашивает он, – тоже?..
Такашима наклоняет голову, подставляя взгляду Катаоки белую шею и короткостриженую макушку.
– А ты не заметил? – спрашивает она у своих коленей.
Катаока пытается быстро посчитать. когда они мирно поделили это место на крыше, он еще учился. Обычно его осторожно обходили стороной – он был асом команды, которая прошла на Кошиен, да и репутация бывшего хулигана не способствовала общению… Точно, это был третий год.
А Такашима была похожа на пичугу – пряталась на крыше, сидя на портфеле, грызла яблоко и читала учебник. Катаока думал, что она, едва разглядев его, вскочит и испуганно убежит, как все. Но она глянула из-под длинной челки и просто подвинулась.
И с тех пор они сидели здесь вместе. Молча. Такашима постоянно читала, не поднимая головы, а Катаоке и так было хорошо. Весь его третий год.
Перед его выпуском Такашима обрезала волосы. Он не мог понять, что в ней изменилось, и, наверное, слишком внимательно смотрел, потому что она прервала молчание и спросила:
– Плохо?
Он моргнул и задумался, потом осторожно ответил:
– Нет, хорошо.
И только когда закончилась перемена, и они побежали вниз по классам, Катаока понял – исчезли косы, две длинные косы с розовыми резинками на кончиках.
Но Такашиме действительно было хорошо. Или же это Катаоке нравились такие прически – мальчишеские.
За прошедшие два года Такашима мало изменилась: волосы все так же коротко стриженные, коленки худые, руки маленькие и загорелые. Они давно не встречались на крыше, но кажется, что не прекращали никогда, так и сидели здесь каждую перемену.
Этого тоже скоро не станет, думает Катаока.
– Поздравляю, – выдавливает он.
Такашима сутулится больше обычного.
– Скажи, – говорит она едва слышно. – А тебе уже приснился сон?
«Сон? – глупо думает он. – Какой сон?» А потом его окатывает жаром с ног до головы. Он даже отодвигается от Такашимы, пугаясь, что она сейчас все узнает. Поймет, что ему снятся какие угодно сны, но не такие.
Такашима вдруг вскидывает голову, и Катаока, наверное, впервые смотрит в ее лицо. Так близко и так странно. Она вглядывается в него серьезными глазами, на дне плещутся слезы. Выпуск, напоминает он себе. Все плачут в выпускной, тем более девушки. Нет ничего странного, что Такашима тоже может заплакать.
– Ты мне нравился, Катаока Тэссин, – говорит Такашима, и Катаоке становится холодно под ярким солнцем. – Я даже в менеджеры пошла к вам в бейсбольный клуб, чтобы видеть тебя чаще! – Катаока пытается припомнить, видел ли Такашиму в спортивной форме во время тренировок, но память пасует, и ко всему прочему ему становится стыдно. – Но сегодня, – продолжает Такашима, – мне приснился сон. – Она глубоко вздыхает и выпаливает: – И там был не ты!
Катаока точно ее не понимает. Никогда не понимал и вряд ли поймет. Но знает, что прямо сейчас не сдвинется с места – Такашима держится за него, вцепившись в рубашку, и плачет громко, навзрыд.
– Вот дуреха, – бормочет он.
Хорошо, что она не слышит. Пусть не слышит, порыдает. Он здесь и никуда не спешит.
Такашима возвращается в Сэйдо через несколько лет. На ней уже нет школьной формы, хотя строгая юбка-карандаш все так же не прикрывает колени. У нее отросли волосы, и Катаока, в тот момент, когда она переступает порог учительской, думает, что короткая стрижка шла ей больше.
Им уже не посидеть на крыше, зато можно в конце рабочего дня небольшой компанией отправиться в раменную по соседству и не молчать – поговорить. У них появились темы для разговора, и они оба намного смелее, чем были. Все взрослеют, думает Катаока.
Такашима пьянеет очень быстро, лицо у нее краснеет, пришедший вместе с ними Оота смотрит на нее искоса и даже немного смущается. Катаока снимает и кладет рядом с собой очки, потирает переносицу, закрывает на мгновение глаза и поэтому не замечает, как Такашима тянется к нему.
– А тебе идет, – говорит она и примеряет очки, потом спускает их на кончик носа и смотрит на Катаоку поверх стекол.
Он улыбается, а она улыбается в ответ.
– Решено! – говорит твердо. – Долой линзы! Тоже буду в очках!
Когда наползает ночь, и Оота, раскланявшись, уходит домой, они вываливаются из раменной и идут по улице – само собой получается, что Катаока провожает Такашиму. Свежий воздух выветривает из них алкоголь, и к ее дому они подходят почти трезвыми.
Такашима смотрит вверх, на окна, и Катаока непроизвольно поднимает голову. В доме горит свет.
– Тебя ждут? – спрашивает Катаока.
Такашима кивает.
– А тебя? – спрашивает в ответ.
Катаока качает головой.
Такашима упирает ему в грудь острый палец.
– Мы поговорим с тобой об этом! – строго заявляет она.
Катаока кивает с серьезным видом. Такашима взмывает по ступенькам, оборачивается у двери и машет ему рукой.
Катаока думает, что она уже назавтра обо всем забудет, но Такашима помнит. А еще она въедлива, как учитель со стажем. Когда после тренировки она сидит в его кабинете и сверлит его изучающим взглядом, Катаока пытается припомнить, была ли она такой же в школе? Но в голову упорно лезет только, как у нее тряслись плечи от рыданий. Подумать только – она была в него влюблена!
– И почему ты один? – спрашивает Такашима так внезапно, что он вздрагивает. – Кто тебе приснился?
Он откидывается на спинку дивана и скрещивает руки на груди. Он ни с кем никогда не обсуждал свои сны, и вдруг отвечать Такашиме? Смех, да и только!
– Никто, – говорит он.
Такашима вспыхивает, он чувствует, что вот прямо сейчас между ними может случиться что-то непоправимое, и быстро добавляет:
– Никто, ни разу!
Такашима верит, а его, как в детстве, обдает жаром. Никто за язык не тянул – сам сказал.
– Так бывает? – недоуменно спрашивает Такашима.
Катаока готов сквозь землю провалиться. Поправляет очки, надеясь, что темные стекла скрывают его и от Такашимы тоже. Он редко задумывался о том, почему все еще без пары, ему хватало клуба и бейсбола. Может, он так и проживет до конца жизни – с клубом и бейсболом.
Но Такашима всегда думает иначе – начиная с того дня, когда подвинулась, освобождая место на крыше рядом с собой.
– Может, ты просто забыл? – спрашивает она.
– Вряд ли, – отвечает Катаока. – Обычно я помню свои сны.
– Пара снится перед важными событиями! – восклицает Такашима и смотрит на Катаоку с ожиданием.
– Мне снится игра, – хмыкает Катаока. – Может, моя пара – это бейсбол?
– Игра? – расстраивается Такашима. – Вы проигрываете?
– Не знаю, – пожимает плечами Катаока. – Это всего лишь один иннинг. Два аута, две базы заняты. Я на горке, стадион каждый раз разный, но я думаю, что мне снятся игры Высшей Лиги. Кэтчер заказывает крученые и ловит раннера при попытке украсть базу.
У Такашимы предсказуемо загораются глаза.
– И все? – спрашивает она нетерпеливо.
– И все, – говорит Катаока и усмехается. – Аут, смена сторон.
Такашима задерживает взгляд на его лице, и Катаока внезапно чувствует себя неловко. Как будто что-то упустил, о чем-то не подумал.
– А когда этот сон приснился тебе впервые? – спрашивает Такашима.
– На третьем году старшей школы, перед финалом отборочных.
– То есть тебе было восемнадцать, – говорит Такашима задумчиво.
– Нет-нет! – взмахивает руками Катаока. – Это ничего не значит! Это же просто игра. Да я там даже трибун не вижу – только кэтчера. Ни одной девушки.
– Катаока Тэссин! – изумленно выдыхает Такашима. – Как можно быть таким… недалеким?
Дуреха Такашима, думает Катаока, зачем ты все это говоришь? Как будто от того, что он мысленно умоляет ее заткнуться, можно вернуть свое неведение.
– Ты помнишь, как я подстриглась? – спрашивает Такашима, заглядывая ему в лицо.
Да замолчи же ты!
Хотя уже без разницы.
Катаока всегда думал, что это сон, приносящий победу. Огромный стадион, вопящие трибуны, подбадривание команды за спиной, бэттер, гневно бросающий свою биту в пластину дома. И кэтчер – стремительно кидающий мяч на третью базу и тут же снимающий маску – потому что аут!
– …потому что мне казалось, что мальчики тебе нравятся больше, и я хотела хотя бы так привлечь твое внимание!..
Неужели осознание пары всегда вот такое тяжелое? Катаоку гнет к дивану, он даже Такашиму уже не слышит. Закрывает глаза, а под веками – пыль бейсбольного стадиона, и кэтчер, снявший маску, бежит рядом – улыбка его сияет, как солнце.
Приходит время, и Катаока жалеет, что с ним это случилось не в восемнадцать. Одноклассники называли его тупым бейсболистом – тихо, в спину, но он слышал, и тогда ему было наплевать.
– Тупой бейсболист, – стонет Катаока сам себе чуть ли не каждое утро.
Из того, что когда-то учил по естествознанию, он помнит, что пробуждение пары связано с физиологией, что это последний кусочек мозаики, на который реагирует тело. И в восемнадцать переносить дикие всплески гормонов легче, чем в двадцать шесть. Это как заболеть ветрянкой, будучи взрослым – можно заранее выбирать себе стенку, на которую придется лезть.
Сны Катаоки меняются не постепенно, а мгновенно. Вот только что игра снилась перед важными событиями – и вдруг он видит все тот же стадион накануне обычного, будничного дня. И если бы на смене сторон все заканчивалось! Но сон решает жить по собственным законам, и Катаока словно проваливается в чьи-то воспоминания. Вряд ли восемнадцатилетки сразу же видят такие откровенные эротические сны. Катаока просыпается в мокрых перекрученных простынях, со сбившимся дыханием и ненавистью к неизвестному партнеру.
Сны выматывают его, в стыдном удовольствии он забывает, как выглядит тот, второй, не знает его имени. Обрывками вспоминает свои руки на его теле, пальцы и ладони, которые ему нравится – нравится, черт возьми! – целовать. Предательское тело отзывается на прикосновения, и Катаока даже днем не может забыть о них. У него встает от простого намека на воспоминание.
«Не думай! – приказывает он себе на тренировках. – Не отвлекайся!»
Чертов кэтчер, злится Катаока, ну подожди, попадешься ты мне.
В очередном сне чертов кэтчер позволяет опрокинуть себя на кровать и хохочет громко, заразительно, довольный тем, что попался. И непонятно, кто из них попался больше.
Тренировка давно закончилась, Катаока сидит над анкетами новых учеников и чувствует себя разбитым и старым. За окном темно, но от общежития все еще доносится слабый шум – мальчишки никак не утихомирятся.
Такашима заходит без стука, цокает каблуками по полу и кладет перед Катаокой упаковку таблеток.
– Это первое, – говорит она. – По одной на ночь в течение двух недель.
Катаока тупо смотрит на таблетки.
– Взрослый уже мальчик, – укоряет Такашима. – Неужели не знаешь, как снять побочку?
Катаока со стоном роняет голову на подставленный локоть. Благодарность к Такашиме теплая, как нагретая солнцем школьная крыша.
– Что второе? – спрашивает он.
– Нужно с ним встретиться. Раз он приснился тебе, то и ты приснился ему. Вы же пара.
Легко сказать.
С таблетками сны хоть и достают, но зато днем Катаока больше не чувствует себя озабоченным подростком. Лето надвигается так быстро, что времени у них не остается ни на что – только на подготовку к отборочным. Старый тренер ушел из команды зимой, и Катаоке жизненно важно этим летом не ударить в грязь лицом. Сэйдо сильны, они просто обязаны дойти до четвертьфинала. А там уже – как постараются.
Катаока целыми днями выстраивает для команды стратегии, его слушают внимательно – за время работы помощником тренера Катаока успел заслужить уважение. Такашима вроде бы и молчит большей частью, но ее присутствие такое же весомое, как и его собственное.
Это моя команда, думает Катаока, когда мальчишки начинают играть по-другому – вплетая в старые стратегии новые узелки, а потом и самостоятельно развиваясь. Инициатива в бейсболе – одна из самых важных составляющих. И чем ближе отборочные, тем смелее и сплоченнее становится команда.
Катаока устает. Он забывает бриться и не высыпается. Такашима часто сидит в кабинете и спит с открытыми глазами. Катаока замечает однажды, что на ней перекошена юбка, а потом до него доходит, что она просто похудела, и юбка спадает. Он дает ей выходной и, чуть ли не ссорясь, отправляет домой.
Может, и зря – потому что Такашима приходит с новыми силами. У Катаоки их как раз таки не хватает. Поэтому он, одновременно прикидывая состав на тренировочный матч с Итидайсан, рассказывает все, что помнит из своих снов.
Нет, он не знает, как зовут его партнера. Лет тридцати, наверное. Он точно играет в Высшей Лиге. То, что во сне сам Катаока играет в той же команде, не вызывает у него вопросов. Он хотел стать профи, но передумал. Кто знает, может, если бы он все-таки попытался, то играл со своим партнером и не искал бы его.
Его лицо Катаока помнит, больше ничего.
Такашима составляет список всех играющих кэтчеров Высшей Лиги Японии и Америки. А потом добавляет туда же Китай, Корею, Кубу и Бразилию. Катаока по вечерам разглядывает фотографии, но никого не узнает.
– Ты уверен? – каждый раз спрашивает Такашима. – Вот этот, посмотри, как хорошо он улыбается.
Недостаточно хорошо. И Катаока качает головой.
После Высшей Лиги Такашима перебирает странички Майнор-Лиги, отчаявшись, переходит к университетским командам. Но Катаока ни в ком свою пару не узнает, и наконец-то они занимаются только тем, что необходимо, – выходят в четвертьфинал.
Такашима незаметно забирает себе множество бумажных дел, и Катаока с легкостью ей их доверяет. Оота поначалу в ужасе рвет на себе волосы, но вскоре тоже начинает проникаться. Такашима не уступит даже профи, и ей действительно нравится тренерская работа. Она занимается новичками, скаутингом, у нее всегда свое мнение, и Катаока старается к ней прислушиваться. Лучше так, думает он иногда, чем искать неизвестно кого неизвестно где.
– Ты нарочно меня загружаешь, – улыбаясь, говорит она не раз, и раскладывает перед собой тетради то с заметками о команде, то со статистикой матчей. – Не хочешь ты устраивать свою личную жизнь.
Он подкидывает ей дел, отходит, молча закуривает. Зачем говорить о том, что и так очевидно?
Такашиму в команде любят. Для девочек она пример для подражания. Мальчики строят из себя ухажеров и пытаются провожать ее домой, и только грозный взгляд Катаоки способен их их на место.
– Как тебе не стыдно! – смеясь, укоряет его Такашима.
– Еще вопрос, кому должно быть стыдно, – отворачиваясь, чтобы скрыть улыбку, отвечает Катаока. – Кого-то муж дома ждет.
– А кого-то не ждет! – подкалывает напоследок Такашима.
На самом деле – ждет, понимает однажды Катаока. Мир во сне постепенно расширяется. Игра снится редко. Снится какой-то дом, в сумерках, ночью. Большая комната, два кресла, телевизор, кровать. Они любят друг друга в свете беззвучной городской рекламы, проникающей через незашторенные окна. Потом идут в душ, и там, под яркими лампами, Катаока безуспешно пытается запомнить своего кэтчера. Обрывки сна всплывают днем – сложенные очки на полке и контейнер для линз, и то, что в запотевшем зеркале почти не видно отражения. Смех – беззаботный, его так много, что кажется – он смеется за них двоих. Катаока помнит лишь, что улыбается. Постоянно улыбается во сне.
У меня все хорошо с личной жизнью, думает Катаока. Можно сказать, что она у меня есть.
Он давно не нуждается в таблетках. Бывает, что просыпается в мокром белье или же в неясной тоске, но его спасает утренняя пробежка, а позже – построение и сотня мальчишек, мечтающих о Кошиене.
Сотня – это очень много, понимает Катаока не на первый год своей работы и даже не на второй, а много позже. Раньше он выделял из них первый и второй состав, а остальных равнодушно списывал со счетов, – если нет горения, если нет желания чего-то добиваться, то и нечего тратить на них свое время. Но оказывается, что они похожи на волнующееся море: с каждым годом – с каждым приливом – кто-то из тех, кто уже занимался в клубе, но кого он никогда не замечал, вдруг оказывается в числе первых, и Катаока жалеет, что ничего не сделал для них раньше.
В Сэйдо в бейсбол играют все сто человек.
Он заучивает наизусть их анкеты, приглядывается к каждому, пусть поначалу лица и имена путаются в голове. И уже не Такашима подсказывает ему, из какой школы пришел новичок, а он – ей.
– Как мы изменились, – говорит однажды Такашима.
Они сидят в кабинете напротив друг друга, Катаока проверяет документы поступивших новичков, а Такашима держит в руках статистику последнего матча. Катаока поднимает голову и смотрит на нее, а она смотрит на него, и в ее глазах – тихая усталость.
– Ты не изменилась, – возражает он и снова утыкается в документы.
Она тихо смеется, он улыбается уголками губ.
Такашима стала очень красивой, думает Катаока.
Не один он так думает. Мальчишек из последнего набора хочется отогнать палкой. Они, наверное, ее вовсе не желают от себя отпускать. Придумывают на тренировках кучу глупых вопросов. И девочки туда же:
– Такашима-сан!.. Такашима-сан!..
Катаока коротко раздает указания, находит всем дело. Такашима садится на тренерскую скамью, расправляет короткую юбку, говорит насмешливо:
– Не смотри так.
Катаока отворачивается тут же, медлит, но спрашивает:
– Как – так?
– Как будто я тебе нравлюсь, – смеется она.
– У тебя жуткие коленки, – говорит он. – Всегда были. Ты не могла бы приходить на тренировки в спортивном костюме?
– Ах ты! – Такашима прикрывает рукой рот, чтобы не смеяться слишком громко. – Вот стану тренером, а не помощником, тогда и приду!
Катаока прячет улыбку и уходит на поле, а когда возвращается, то рядом с Такашимой видит первогодку-кэтчера. Как же его? А, Миюки. Такашима рассказывает что-то, и он сосредоточенно кивает, потом вдруг улыбается – широко и беззаботно, и так хорошо, что у Катаоки щемит в груди.
– Спасибо, Рэй-тян! – смеется Миюки.
– Рэй-тян? – спрашивает Катаока, приближаясь, и даже в собственных устах имя Такашимы звучит кощунственно. – Что еще за фамильярность?
Он знает, что смотрит на Миюки слишком сурово, от его взгляда даже третьегодки съеживаются, но Миюки отвечает нахальной ухмылкой и быстрым:
– Просто мы с Рэй-тян давно знакомы! – Он наклоняет голову в намеке на вежливость и то ли спрашивает, то ли ставит в известность: – Я продолжу тренировку.
Катаока провожает его тяжелым взглядом.
– Это Миюки Казуя, – говорит Такашима. – Несколько лет назад он был совсем мелким, но уже очень хорошо играл. Талантливый мальчик.
Катаока не так давно держал в руках его анкету и помнит наизусть все его показатели.
– Слишком наглый, – припечатывает он.
– Это та черта характера, которая в игре превращается в смелость.
– В рисковость, ты хотела сказать. Риск не всегда оправдан.
– Он научится, – мягко говорит Такашима.
– Ты так говоришь, как будто он тебе нравится, – обвиняет ее Катаока.
– Он мне нравится, – соглашается она.
– Как тебе не стыдно, – Катаока широко шагает и присаживается на скамейку рядом с ней, касается коленом. – У тебя есть муж.
Она фыркает в кулак:
– Он тебе тоже понравится. Миюки-кун не может не нравиться.
– Посмотрим, – хмыкает Катаока и обещает себе сделать все, чтобы с этого Миюки сто потов сошло, хорошо бы вместе с наглостью, прежде чем он займет место хотя бы во втором составе.
Но все происходит слишком быстро. Миюки и правда хорош, и Катаока, минуя второй состав, переводит его в первый.
– Сильный бросок, – перечисляет Такашима, – быстрый анализ игровой ситуации. Ко всему прочему, обрати внимание, как хорошо он сумел сыграться с Каваками.
Да, с питчерами Миюки ладить тоже умеет. Чем он только их берет? – думает Катаока, наблюдая, как в товарищеском матче с Итидайсан Миюки смело ведет вначале Каваками, а потом и Тамбу. В игре с ним питчеры сияют, их можно поднимать в основу полноценным бэттери.
Перед сном, все еще взбудораженный матчем и тем, как складывается команда Сэйдо на следующий, а возможно, и на этот год, Катаока курит, стоя у окна. Темнота утыкана светом из окон общежития, кое-кто все еще возвращается с поздней тренировки, и глухой шум проникает к нему в комнату. До начала отборочных несколько дней, и Катаока волнуется и не может заснуть так же, как и мальчишки.
Когда общежитие успокаивается, Катаока ложится тоже. Он закрывает глаза, но сон не идет. Как и всегда в начале лета, Катаока думает о горке, на которую когда-то поднимался сам. Он помнит, с каким звуком царапают пластину шиповки, и в эту ночь больше всего на свете хочет встать, пойти на поле и покидать мяч. И Такигава, и Мияути, и даже Миюки – наверняка они только-только вернулись из буллпена. «Везет же питчерам Сэйдо», – думает Катаока и улыбается.
«Интересно, – вдруг думает он, – а как бы наглец Миюки вел меня?»
«Я так давно не подавал в перчатку кэтчера. На что бы это было похоже?..»
Он проваливается в сон так стремительно, что сперва не может отличить его от реальности. По-прежнему лежит в своей постели, но уже не один.
– Мы давно не кидали мяч, – говорит его кэтчер. – Черт бы побрал эти выездные игры!
Катаока ощущает приятную тяжесть на груди, протягивает руку и треплет ему волосы.
– Хочу на горку, – шепчет он в своему кэтчеру в макушку.
Тот хмыкает:
– Все вы, питчеры, хотите на горку! Эгоисты!
Потом поворачивается на бок и обнимает Катаоку двумя руками.
Катаока просыпается с улыбкой на губах. Ощущение, что в этом сезоне все будет хорошо, расцвечивает красками не только утро и день, но и все последующие дни. Первые игры проходят отлично, Сэйдо уверенно зарабатывает очки. Пусть буллпен в их команде слабоват, но игра кэтчера основы – Такигавы – придает им силы.
И Катаока делает самую большую ошибку – перестает бояться.
Когда Такашима расшвыривает по всему кабинету присланные из клиники бумаги, а потом замирает на месте, зажмуривается и плачет, Катаока молчит. Ощущение непоправимости давит на плечи, и Катаока наклоняет голову, горбится. Такашима плачет навзрыд, как школьница. Катаока проглатывает ком в горле и глухо говорит:
– Прости. Не досмотрел.
Она тут же вскидывает на него горящий обидой взгляд.
– Не смей, – кричит, – все брать на себя!
Катаока собирает с пола разбросанные бумаги, медленно складывает их на стол, цепляется взглядом за черные слова. Ему кажется, что после сегодняшнего они точно так же, черной краской отпечатаются в его памяти. Травма. Не ушиб, не простое растяжение – это травма, которую можно было предотвратить. Он же видел, что с Крисом что-то происходит, но победы опьянили, и он мысли не допускал, что что-то может сорваться и что на полпути из команды выпадет ключевой игрок.
На следующий день они вызывают Миюки и Мияути. Взволнованный Оота маячит у них за спинами, словно отрезая все пути к выходу. Мияути сумрачный, Миюки – непривычно серьезный. Катаока долго смотрит на них и понимает, что – да, на них можно положиться. Он всегда честен с игроками, и пусть Оота предупреждающе машет руками, Катаока все равно говорит им:
– Такигава выбыл до конца года.
Мальчики подавлены, но держатся. Мияути сам предлагает Миюки на стартовую позицию. Тот даже не удивляется, кивает, словно это естественно – на первом же году стать стартовым кэтчером в такой команде как Сэйдо. Он и вести себя начинает смелее, сразу же подключается к обсуждению стратегий, без смущения делится своим мнением. Крис был не таким скорым, вспоминает Катаока, в первое время приходилось преодолевать его излишнюю вежливость.
Может, Такашима права, и очень хорошо, что Миюки такой нахал.
– Поговорите с питчерами, – говорит Катаока, когда Миюки и Мияути собираются уходить. – Только осторожно, особенно с Тамбой.
Миюки заметно взрагивает и вскидывает на Катаоку недоверчивый взгляд. Катаока чувствует внезапное раздражение. «Ты же кэтчер, – думает он, – неужели ты не понимаешь? Тамба и Крис с одного года, они не просто бэттери, они чуть-чуть больше. И для Тамбы Крис большая потеря, чем для всех нас».
Миюки кивает, мнет в руках бейсболку, потом надевает ее, забыв залихватски завернуть ее на бок.
– И передайте питчерам, что я их жду, – заканчивает Катаока, отворачиваясь.
Когда за ними закрывается дверь, Такашима негромко говорит:
– Ты сам будь осторожнее. И не только с Тамбой.
Катаока пересчитывает в уме всех второгодок из основы и кивает.
– С Миюки тоже, – говорит Такашима.
– С Миюки? – удивляется Катаока. – Считаешь, что он не справится?
– С игрой – вполне. А вот с чувствами сложнее. Ведь ему тоже дорог Крис.
– Они соперники, – возражает Катаока.
– Миюки в него влюблен, – Такашима складывает на коленях руки и переплетает пальцы. – Кто знает, может быть, через пару лет они будут видеть друг друга в своих снах.
Катаока отворачивается к окну, слишком быстро, сам не понимая, почему его так жалят слова Такашимы. Но в груди словно сворачивается огромный ком, в глазах темнеет – всего на одно мгновение, но оно пугает, Катаока сжимает кулаки и убеждает себя, что это просто от неожиданности, он никогда раньше не думал, что мальчишки в Сэйдо могут быть влюблены во что-то еще, помимо бейсбола.
На следующее утро он просыпается внезапно, смотрит в темное еще окно, а в ушах отдается полушутливым-полусерьезным эхом:
– Ты когда-нибудь меня ревновал?
Миюки играет изумительно, его мгновенно выделяет пресса, а болельщики чуть ли не с первой игры радостно скандируют его имя. Катаока наблюдает за ним и, как и все, обманывается его сияющей улыбкой.
– Все-таки Миюки первогодка, – говорит Такашима через несколько дней после их вылета с отборочных. – Ему надо подрасти, в следующем году у нас будет уже совсем другой кэтчер.
Катаока тщательно продумывает для него индивидуальные тренировки, а потом и командные – третьегодки ушли, второгодок надо вытягивать. Он расписывает ежедневник на месяц вперед. Такашима качает головой, получив его в руки, улыбается и говорит:
– Попробуем еще раз осенью, и если не в этом году – то в следующем точно.
Катаоке очень хочется щелкнуть ее по носу, но рядом Оота, и Тэцу, и Мияути, и Миюки. Слишком много посторонних, и Катаока одаривает Такашиму свирепым взглядом, но и его достаточно, чтобы Оота отодвинулся, а Тэцу и Мияути сделали вид, что ничего не заметили. Один Миюки весело таращится прямо на него.
– Индивидульные тренировки, – говорит Катаока мстительно. – Миюки.
Такашима открывает записи на странице с его фамилией и протягивает поближе. Катаока ждет, что тот хотя бы побледнеет, но нет – нахал с интересом читает и даже кивает. Его все устраивает. Катаока ловит себя на желании посильнее дернуть его за отросшие волосы.
Тренировки дают результат, но его все равно не хватает для выхода на Кошиен.
Весной приходят новички. Катаока не очень верит в чудо, он знает, что сильнейшие питчеры поступили в другие школы, поэтому сам удивляется тому, что в Сэйдо попал Фуруя. Немного позже его удивляет и Савамура. А перед самой игрой с Сенсеном – Миюки.
– Сенсен, – задумчиво говорит Такашима.
В который раз она уже это повторила? – размышляет Катаока, отвечать ему лениво.
Команда скоро явится с занятий, а пока поле пустое, они с Такашимой сидят в тени, на траве у ограды. Катаока грызет травинку и смотрит в небо, он отложил очки в сторону, чтобы темные стекла не мешали видеть синеву. Такашима сидеть на одном месте не может. Она то ложится, то наклоняется вперед, к коленям. Спрашивает:
– Думаешь, высокой горки для тренировки хватит?
Катаока закрывает глаза.
– Эй! Не спи!
В него прилетает горсть песка, Катаока переворачивается и стряхивает его с груди, отплевывается.
– Что ты делаешь, дурная женщина? – бурчит он.
– Сенсен! – напоминает Такашима.
И Маки. Питчер с самым высоким курвболом в старших школах. Пожалуй, его подачу можно показать, только если самому выйти на горку. Вот о чем думает Катаока, когда принимает решение.
Мальчишки дружно орут:
– О-о-о!
Исашики грозно замахивается битой:
– Готовьтесь, тренер! – А потом гневно: – Тэцу! В очередь становись!
Тэцу на вид невозмутим, но не может спрятать горящий азартом взгляд.
– Можно бить в полную силу?
– Если у тебя получится, – отвечает Катаока.
Он ровняет ногой горку и, легко улыбаясь, думает, что не ожидал от них такого воодушевления. Он не часто поднимается на горку и, уж тем более, никогда не признается в том, как ему этого хочется. Сейчас перед ним восторженные противники, и он не может не кинуть им свою лучшую подачу.
– Мне сложно сказать, кто из вас радовался больше, – ты или они, – насмешничает Такашима, когда Катаока провожает ее домой.
Темно, и они медленно бредут по пустым улицам.
– Больше всех обрадуется твой муж, – отвечает Катаока. – Когда ты все-таки вернешься с работы.
– Он знает, что у нас завтра матч, и что я могу задержаться.
– Почему ты мне не сообщила ничего о своих планах? Я бы вытолкал тебя домой пораньше.
– Чтобы я пропустила такое зрелище? – смеется Такашима и останавливается. Катаока тоже останавливается. – Это было замечательно, – говорит Такашима серьезно, и Катаока благодарен темноте, которая скрывает его вмиг покрасневшее лицо.
Муж встречает Такашиму за два квартала от дома, кланяется издалека Катаоке, берет ее под руку и уводит.
Катаока возвращается в школу. Общежитие еще не совсем затихло, кто-то тихо переговаривается, Катаока поворачивает к учительскому корпусу и чуть не спотыкается о чьи-то вытянутые ноги.
– Простите, тренер!
Это Миюки. Он вскакивает, поправляет съехавшие очки, приглаживает растрепанные волосы. Фонари светят тускло, и Катаока не может разглядеть его лицо.
– Спать надо в комнате, а не на улице.
Миюки неловко усмехается.
– Я случайно… – говорит. – Заснул…
– Перенеси свидание на завтра, – советует ему Катаока. – До отбоя совсем немного времени.
– А вы сами-то заснете? – дерзит Миюки.
– Мне твое свидание перенести? – спрашивает Катаока.
Миюки смеется.
– Нет, я сейчас пойду. Я вас ждал, тренер.
Катаока делает к нему шаг.
– Меня? – Тревога вспыхивает, как спичка. – Что-то случилось? С кем?
– Почему бы и не с вами? – едва слышно бормочет Миюки. – Для разнообразия?..
– Сейчас не время для шуток, – говорит Катаока, и в его голос проскальзывает гнев.
Но Миюки не страшно. Катаока иногда задается вопросом: бывает ли ему страшно хоть когда-нибудь? Миюки не боится и просто предлагает:
– Хотите, я половлю вашу подачу?
«Хочу, – думает Катаока. – Прямо сейчас».
– Иди спать, – говорит он. – Иди, Миюки.
– Хочешь, я половлю твою подачу?
Они на полпути к стадиону, и Катаока знает, что не будет играть. Его кэтчер будет, а он сам – нет.
– Хочу, – отвечает он. – Прямо сейчас?
Во сне все черно-белое, как будто бог – это мангака. Но стоит Катаоке дождаться, когда к нему обернется его кэтчер – и вспыхивают цвета. Асфальт сияет под солнцем – мокрый после дождя, стекла проезжающих мимо машин бликуют так, что хочется зажмуриться, трава пронзительно зеленеет. У его кэтчера желтые солнечные очки и оранжевая бейсболка – залихватски сдвинутая на бок. «Можно ли ослепнуть от его улыбки?» – думает Катаока и просыпается.
Спустя несколько дней, в финале, в одном ауте от Кошиена, Сэйдо проигрывают Инаширо.
Пыль стадиона стынет коркой на мальчишеских лицах, старит их, слезы прокладывают по щекам глубокие морщины. Катаока до скрежета сжимает зубы – только чтобы не заплакать вместе с ними. Он выходит из дагаута, поднимает лицо к солнцу и крепко зажмуривается, запечатывая слезы. Потом расправляет плечи и окидывает взглядом поле.
– На построение, – почти беззвучно, одними губами велит он.
Вряд ли мальчики его слышат, скорее, чувствуют – обостренно, как будто все еще защищаются из последних сил.
– Вставайте, – говорит Тэцу и помогает подняться с колен Харуичи. – Надо построиться.
Он выглядит совершенно спокойно, только лицо мокрое и наполненные слезами глаза сверкают, как расплавленный песок.
Савамура бредет к середине поля следом за Крисом.
Они собираются медленно, совершенно обессиленные, подавленные радостью противника и криками стадиона.
Катаока пошел бы с ними, но ему там не место, остается только смотреть в спины.
Как это знакомо. Повторяется последние несколько лет, можно было бы уже привыкнуть, но нет, не получается. Наоборот – кажется, что сегодня в груди тянет сильнее, как будто горечь накапливается с каждым турниром, превращается в камень, давит, давит. «У тебя никогда не получится». Никогда – это как конец.
Мальчишки выстраиваются под солнцем, и Катаока знает, о чем они сейчас думают. Что вместе с отзвучавшим «Гейм сет!» закончились их жизни. «Никогда» поставило свою точку, жирную, издевательскую, а недосягаемое небо равнодушно скрепило ее печатью.
Может, они и правы, думает Катаока и кланяется вместе со всеми, прижав бейсболку к груди. Эта жизнь в самом деле закончилась, никто из них уже не будет прежним. Нет более стремительного взросления, чем поражение. Катаока знает об этом, третьегодки знают, второгодки догадываются, а первогодки – просто горюют, но тоже скоро поймут.
Позже, когда они вернутся в школу, поражение ударит в них снова. Катаока надеется, что они не сломаются, пусть плачут, но не опускают руки. И не молчат, кричат, как сейчас.
– Спасибо за игру!
Они стоят неровной шеренгой под палящим солнцем, надломленные Сэйдо. Тэцу чуть покачивается, но спину держит. Может быть, Миюки именно поэтому тоже стоит ровно – потому что Тэцу рядом. А может – наоборот, и это Тэцу нашел в себе силы, потому что Миюки даже не плачет. Его вообще не узнать, как будто он повзрослел больше всех. Год назад Катаоке казалось, что его, такого легкого, даже питчеры вынесут своими подачами. А сейчас он крепко стоит на ногах, вскинув голову, – такой же надежный, как Тэцу. Давно уже не ребенок.
Камень в груди Катаоки превращается в раскаленный песок и забивает легкие. Катаока безуспешно пытается вдохнуть, спускается в дагаут первым, цепляется за стены. Такашима возникает у него на пути.
– Тэссин? – спрашивает встревоженно. – Что?
Он отодвигает ее в сторону и наконец-то справляется со своим дыханием.
– Жарко, – говорит ей послушно выпивает стакан воды, пока мальчишки похоронно спускаются под крышу.
– …сумку держи... – слышит он. – …Сакай, твоя перчатка...
И тихий, неумолкающий плач.
Катаока старательно отворачивается от мальчишек. Только разве это поможет?
Как часто во сне он смотрел в спину своему кэтчеру – не сосчитать. Он помнит ее до мельчайших подробностей – по-юношески тонкая талия, широкие плечи, привычка чуть сутулиться. Он помнит, какая у него гладкая кожа, и как спортивное белье обтягивает предплечья, подчеркивая силу и молодость.
«Странно, почему я решил, что мой кэтчер старше?»
Катаока не хочет смотреть на Миюки, но невольно ищет его взглядом. Миюки пытается улыбнуться – губы подрагивают, но это все равно улыбка, и в ней плещется слабая насмешка. И Катаоку всего изламывает – это Миюки, без сомнения, его кэтчером станет Миюки. Не сейчас, и не через год, а лет через десять. Сейчас же это всего лишь сходство, Миюки похож на кэтчера Катаоки, как похож набросок на великолепную картину, как утро похоже на яркий день – будущее в нем только угадывается.
Этот Миюки не вызывает в Катаоке никаких новых чувств – он всего лишь ребенок, а Катаока – всего лишь его учитель.
Катаока очень надеется на это.
Поздно вечером в общежитии воцаряется тишина – может, мальчишки и не спят, но послушно лежат в кроватях. Катаока курит у окна и забывает стряхивать пепел в горшок с почерневшими цветами. Догоревшая сигарета опаляет пальцы, Катаока выкидывает ее и в темноте комнаты пишет заявление об уходе.
На следующий день он сообщает, что не сможет привести команду на Национальные, а значит, Сэйдо следует искать нового тренера.
Руководство школы объяснение вполне удовлетворяет. И Оота не задает вопросов.
А вот Такашима рвет и мечет. Ей одной непонятно.
– Ты не имеешь права, Катаока Тэссин! – кричит она.
Катаока знает, что все сделал правильно, поэтому спокойно слушает ее и молчит.
– А как же остальные?! – спрашивает Такашима. – Да я никогда не поверю, что ты сам отказываешься от них!
Она оказывается рядом совсем внезапно, Катаока не успевает отстраниться. Такашима бережно снимает с его лица очки и пытливо заглядывает в глаза.
– Почему?
Признание ему не дается, даже несколько слов. Он смотрит на Такашиму, ее глаза близко-близко, в них тревога, негодование, паника, злость. Он пытается сказать, но губы дрожат. И тогда она просто обнимает его за шею и притягивает к себе. Катаока утыкается лицом в ее плечо, и его отпускает. Он судорожно плачет, а она долго-долго гладит его по волосам.
– Миюки, – говорит Тэцу, глядя прямо и непреклонно.
Катаока не спрашивает, почему именно Миюки. Коротко кивает, принимая решение третьегодок, и невольно вспоминает, как они стояли на поле после поражения – плечом к плечу, капитан и его преемник, с прямыми спинами, поддерживая друг друга и команду из последних сил.
Уже тогда, под ликующие вопли стадиона, Катаока знал, что следующим будет Миюки.
– Я передам ему, – говорит Катаока, и Тэцу с облегчением выдыхает.
Наверное, он до последнего не верил, что Катаока согласится с его выбором.
– Но почему Миюки! – восклицает Оота, когда Тэцу уходит.
Ему отвечает Такашима. Она сидит на диване, как обычно выставив бесстыдные коленки, и баюкает в руках новый блокнот для записей – сезон закончился, они все начинают заново.
– Потому что Миюки смотрит в будущее дальше всех, – говорит Такашима.
У нее сухой голос, и Катаока слышит в нем неприятное высокомерие, больше похожее на обиду.
Пусть.
Он терпеливо слушает ее весь день, до позднего вечера, она говорит о команде, о новом сезоне, о первогодках, о втором составе. Он провожает ее домой, и по пути она пытается заглянуть ему в глаза, у нее просящий взгляд, она не хочет, чтобы он уходил из Сэйдо.
Он отворачивается.
Она сердится, и Катаока думает, что ей идет. И может, так и надо? Может, сердитая Такашима позаботится о Сэйдо лучше, чем та, которая была до этого?
Он возвращается в общежитие, когда все уже спят. Стоит под душем недолго – вода едва теплая. Проходит вдоль темных окон, за которыми все еще переживают поражение мальчишки – спят тяжело, или же молча пялятся в черный потолок. Катаока надеется, что они уже не плачут.
Окна столовой отбрасывают на дорожку слабый свет. Катаока останавливается, прислушивается, а потом осторожно толкает дверь.
Вначале ему кажется, что там никого нет, и кто-то просто забыл выключить телевизор. Он приоткрывает дверь шире и долго смотрит на уснувшего за столом Миюки. На экране – бесконечный матч с Инаширо. Миюки лежит щекой на тетради, очки перекосились и неприятно впиваются дужкой в висок, из руки выпадает и никак не может выпасть остро заточенный карандаш.
Катаока опускает руку, и дверь медленно закрывается перед его лицом. Катаока смотрит в нее, потом хватается за ручку, резко распахивает и с силой захлопывает.
В комнате на пол глухо падает карандаш, отодвигается стул, вдруг громко орет телевизор и под чертыхания наконец-то умолкает.
Катаока заворачивает к себе до того, как в столовой гаснет свет.
Во сне он говорит:
– Казуя…
Его кэтчер вспыхивает румянцем, как будто понимает, что Катаока произносит его имя впервые.
На тренировках Катаока приказывает отрывисто:
– Миюки!
Миюки очень старается, изо всех сил. Быть капитаном и отвечать за питчеров – это тяжело, у него сразу не получается, он допускает досадные промахи, не может уследить сразу за всеми, никак не договорится с Зоно и Курамочи. Но Катаока не сомневается: Миюки не отступит, он тянет на себе все, что Катаока на него взвалил – и вытянет.
– Четвертый бэттер! – протестующе восклицает Такашима. – Ты его совсем не бережешь, – обвиняет она. – Ему и так тяжело.
– Справится, – говорит Катаока.
– Иногда мне кажется, – шепчет Такашима, – что ты ему за что-то мстишь.
– Нет, – отвечает Катаока. – Но где-то ты права. Я предвзят. Он мне не нравится.
Такашима так изумлена, что забывает спросить, за что же.
Наверное, Миюки чувствует его отношение, он почти не задает вопросов, лишь старается выполнить все распоряжения Катаоки – изо всех сил старается. За ним тянется вся команда.
Катаоке осталось провести с ними совсем немного времени – школа готова отпустить его сразу после Осеннего турнира. Но ощущения скорой свободы у него нет. Наоборот, его затягивает еще сильнее. Пусть мальчишки сыграют достойно, думает он и с головой погружается в работу.
Когда стремительно заканчивается лето, Катаоке кажется, что он не успел, что мог уделить тренировкам больше времени и подготовить команду к турниру намного лучше. А турнир – вот он уже, совсем близко, вот он уже начался, и команда только чудом не вылетает в первом же матче.
– Послушай, Катаока Тэссин, – решительно говорит однажды Такашима. – Ты не хочешь уходить из Сэйдо, признай это наконец! Ты можешь отвести их на Кошиен! Это под силу и тебе, и команде. – А когда Катаока делает вид, что не слышит ее, Такашима сдергивает с него бейсболку. – Эй! – восклицает она. – Нечего злиться!
Но он злится. На себя, на команду, на нового тренера. Но больше всего – на Миюки. И не может понять, за что.
Миюки раздражает его безотчетно.
Во сне Катаока мысленно оправдывается перед своим кэтчером: «Мне не нравится, что он так похож на тебя!».
«Это нечестно», – говорит он, разглядывая Казую – в уголках губ у него четкие ямочки. И такие же ямочки – но чуть нежнее – у Миюки.
Казуя льнет к нему, обнимает, и Катаока сдается и признает: «Еще слишком рано».
Казуя насмешливо хмыкает, и Катаока усмехается тоже, на душе становится легче, и он спокойно спит, иногда и вовсе без сновидений.
Миюки сгорбившись сидит на скамейке у автоматов. Завтра финал, игра с Якуши – и во многих окнах общежития уже не горит свет, все отдыхают и набираются сил.
Катаока прошел бы мимо, но ему не нравится, как Миюки крутит в ладонях банку с водой – слишком медленно, будто его что-то беспокоит.
Катаока останавливается и смотрит на него сверху вниз. Миюки вначале его не замечает, а потом вскакивает, моргает усталыми глазами – очки искажают его взгляд, и кажется, что он только что спал.
– Хватит сидеть, – говорит Катаока и кивает на общежитие. – Пора спать.
– Вам бы тоже, тренер.
Миюки улыбается быстрой улыбкой, знакомой до боли. Катаока сжимает губы – недовольно, и улыбка Миюки слегка увядает. Но не исчезает.
– Вы когда-нибудь разрешите мне половить вашу подачу, тренер? – спрашивает Миюки, и Катаока вдруг остро понимает, что тот до одури, до опьянения устал.
«Идиот!» – хочет сказать Катаока. И молчит.
Миюки едва заметно пошатывает, но он все равно улыбается.
«Чертов мальчишка», – думает Катаока беспомощно. Он делает к нему шаг, кладет на плечо руку и подталкивает к общежитию. Говорит тихо:
– Завтра. После игры.
Миюки напрягается под его ладонью, а потом резко расслабляется, идет послушно, шепчет:
– Спасибо, тренер. А то Рэй-тян сказала…
И качает головой.
Катаоку прошибает холодом до самого сердца. Такашиме не откажешь в проницательности, но не могла же она!..
– Что она сказала? – спрашивает он.
Миюки спит на ходу и не слышит, Катаока твердо сжимает губы и доводит его до комнаты.
Ему самому не спится, он долго лежит, закинув руки за голову и думает о предстоящей игре. Команда не просто сплотилась, ощущение, что они сделали невозможное, каждый прыгнул выше головы. И кто больше – непонятно.
Темнота плывет перед глазами, Катаока падает в сон, как в бред. В этот раз все очень ясно, он чувствует запах мыла и горячие брызги падающей воды, звуки умирают стеклянным эхом, дыхание бьет в уши – то ли собственное, то ли чужое, а может, одно на двоих.
Кафельная стена ледяная, тело Казуи, припирающего его к ней, – теплое, твердое, скользкое от мыла. Катаока стонет сквозь стиснутые зубы и сжимает кулаки, царапая ногтями стену. Казуя не выпускает его запястья, сжимает над головой и шепчет в ухо:
– Только мне, никому больше… – толкается бедрами, вырывая у Катаоки еще один стон. – Только я буду ловить твою подачу…
Катаока просыпается рывком, облизывает пересохшие губы. Рассвет робко заглядывает в окно, мальчишки идут на пробежку, снаружи доносятся их негромкие голоса.
– Где Миюки? – спрашивает кто-то тихо – так тихо, что Катаока с трудом различает слова.
– Спит, – говорит Курамочи – его Катаока всегда слышит. – Потом подойдет. Только вякни мне что-нибудь, Савамура! – повышает он предупреждающе голос.
– Он проснется от твоего ора, – бурчит Зоно.
Они проходят под окном Катаоки и удаляются к полю.
Такашиму Катаока ловит во время официальной разминки. Подхватывает под локоть и уводит в сторону. Оота не замечает или только делает вид. А вот Очиай провожает их неприятным взглядом, пощипывает бородку, молчит многозначительно.
– Ну что он на нас уставился? – сердится Такашима, а потом смотрит на Катаоку: – Что случилось?
– О чем ты говорила с Миюки? – спрашивает Катаока.
Такашима, кажется, не понимает, и Катаоке хочется встряхнуть ее посильней. Такашима сдается:
– Ну да, я с ним поговорила. Я решила, что это проблема и вам надо как-то ее решать. Как капитан Миюки должен налаживать отношения не только с командой, но и тренером. Ты же не объяснил мне, почему он тебе так не нравится. Я решила, что Миюки сам знает.
У нее лицо провинившейся девочки-менеджера. Катаока от облегчения готов ее обнять.
– А я-то подумал...
«…что он теперь знает, что я ухожу из-за него…»
– Что подумал? – быстро спрашивает Такашима. Катаока молчит. – У вас не получилось договориться?
Катаока разворачивается и идет назад, к дагауту.
– О! – восклицает Такашима с удовольствием. – Значит, все-таки получилось? – Она догоняет Катаоку и заглядывает в лицо. – И о чем вы говорили?
– О пользе сна, – бурчит Катаока и одаривает попавшегося на пути Очиая свирепым взглядом.
Тому хоть бы хны – усмехнулся да отвернулся.
– Сегодня команда в отличной форме! – радуется Оота, и Катаока тоже смотрит на поле.
Мальчишки слаженно разминаются. Это невероятно, но у них есть все шансы на победу в финале.
Миюки выводят в аут раз за разом. Больше ничего странного нет – только плохая игра. Миюки бежит наравне со всеми, смеясь, управляется с питчерами, легко вскакивает за мячом, следит за игрой – все как обычно.
Вчера он мог получить травму, думает Катаока. Мог? Или получил?
Не он один видит, что с Миюки что-то не так. Но все молчат, переглядываются разве что, пытаясь понять – травма? Вместо того чтобы сковать команду, напряжение дает толчок, и каждый игрок, выходя на поле, превосходит сам себя.
Катаоке страшно понимать, насколько сильны эти мальчишки.
Молчание давит, Катаока почти готов остановить Миюки, но его опережает Зоно. Он первым не выдерживает. Или же догадывается одним из последних.
– Миюки, ты в порядке? – спрашивает он.
Курамочи пытается его заткнуть, бросая опасливые взгляды на Катаоку, но тут подхватывается Савамура, и всеобщее молчание разбивается на осколки, его уже не собрать.
«Это их игра», – думает Катаока, когда Миюки заверяет всех, что в порядке.
Даже если не в порядке, самое большее, что может сделать Катаока, – это заменить его на Оно. Или помочь команде настроиться, дать совет. Но собраться и выиграть он не в состоянии. Сейчас сердце Сэйдо – это Миюки. Поэтому он продолжает играть.
Вместе с врачом приходит Такашима. Катаока просит судей о перерыве и загоняет Миюки на осмотр.
– У меня ничего не болит, – врет Миюки.
Никто ему не верит. Врач кидает на Катаоку беспомощные взгляды.
– Почему ты не сказал нам вчера? – восклицает Такашима.
Катаока согласен с Миюки – ничего бы это не изменило. Сегодня без Миюки выиграть нельзя, а его травма за сутки не лечится.
Поражение откатит их всех назад. Придется начинать все заново. Катаока всего на мгновение задумывается об этом и вспоминает, что его самого в Сэйдо уже не будет. Если они проиграют, то это будет его последняя игра.
А если выиграют и двинутся дальше – на турнир Дзингу, на Весенний Кошиен, – Катаока пойдет вместе с ними.
Миюки неторопливо застегивает пуговицы на форме, а потом поднимает голову и смотрит на Катаоку в упор. Он не говорит ничего, но Катаоку пробирает ужасом, потому что таким взглядом на него, бывает, смотрит во сне его кэтчер, Казуя. Сходство мимолетное, но такое разительное, что Катаока отчетливо понимает, о чем Миюки думает. О том же самом – что Катаока уйдет. И еще – о том, что не допустит этого.
Своей непреклонностью он уже давно заразил всю команду.
– Они не отпустят тебя, – говорит Такашима, когда мальчишки уходят в дагаут готовиться к следующему иннингу.
Катаока снимает очки и долго протирает стекла.
– Ему же нет еще восемнадцати? – спрашивает он наконец.
– Кому? – удивляется Такашима. – Миюки? Будет в следующем году.
Катаока смеется. На одно мгновение ему показалось, что Миюки уже увидел сон, но нет – только в следующем году. Наверное, к тому времени он подрастет достаточно, чтобы Катаока начал видеть в своих снах не Казую, а его самого.
Он смеется, Такашима смотрит на него с недоумением, а потом резко понимает. Хватает ртом воздух, отшатывается на мгновение и спрашивает беспомощно:
– Это он? Он?
Катаока не отвечает, он уходит в дагаут, Такашима едва не бежит следом, кричит:
– Мы поговорим с тобой об этом!
Он отмахивается, и Такашима возвращается на трибуны. Она вытянет из него ответы на все вопросы, но это случится чуть позже, не сейчас.
Сейчас Сэйдо сражается за него, и Катаока растроган так, что в горле стоит ком.
«Хорошо», – думает он, когда Миюки отбивает свой первый хит.
«Пусть будет, как ты хочешь», – думает он, выдыхая с облегчением, когда Миюки добирается до украденной второй базы.
«Я останусь».
Стадион взрывается криками.
«Я подожду, когда тебе приснится сон».
Игра окончена.
«Я подожду еще – когда перестану вас различать».
Они строятся на поле, Катаока смотрит в их спины, Курамочи поддерживает Миюки, Зоно просто стоит рядом и дергается в бесполезных попытках помочь.
«Я дождусь того времени, когда не станет отдельных Казуи и Миюки. Будет просто – мой кэтчер».
Миюки ковыляет в дагаут, лицо у него посеревшее от боли, но губы все равно кривятся в улыбке, Курамочи, кажется, вот-вот взорвется:
– Ума у тебя нет! Заткнись уже!
Если бы у Миюки были силы, он бы сейчас хохотал.
Они добираются до дагаута, Катаока отступает, пропуская их внутрь, Миюки бросает на него быстрый взгляд: в нем столько веселья, что Катаока, еще не услышав, знает, о чем он скажет.
– Тренер, – скажет Миюки. – Сегодня я не совсем в форме, но завтра – клянусь – мы с вами обязательно сыграем!
@темы: Daiya no A
Фандом: Daya no A
Автор: Paume
Бета: Shadowdancer
Размер: ~22000 слов
Персонажи/Пейринги: Миюки Казуя/Нарумия Мэй, Харада Масатоши, Карлос/Ширакава, канонные и оригинальные персонажи в количестве
Категория: слэш
Жанр: рабовладельческая АУ, ER, ангст, драма
Рейтинг: R
Предупреждения: ДРАМА, насилие, унижение, безысходность, "бедные-бедные все" (с)
Краткое содержание: Миюки внезапно становится рабом, а Мэй рабовладельцем.
Спасибо Скотч, за то, что читала онгоингом, ждала и хвалила, без тебя этого текста не было бы. ))
Спасибо Shadowdancer, за самую конструктивную критику, я постаралась поправить все-все, надеюсь, что получилось. ))
Спасибо Riisa, если бы не ты, я бы не закончила. ))
Спасибо всем, кто читал в процессе, люблю вас!

читать дальше– Продано!
Миюки схватили за руку чуть выше локтя и увели с помоста. Он не сопротивлялся, шел, словно в густом тумане, едва различая человеческие лица. Его провели мимо кафедры, где ведущий аукциона уже объявлял следующий лот, а потом вытолкали в маленькую неприметную дверь за сценой: Миюки пришлось пригнуться, чтобы не удариться о притолоку.
Комната была холодной. У окна стоял стол, за которым сидел человек в форме и что-то писал, не поднимая головы.
– Раздевайся, – приказал он, и только тогда по голосу Миюки понял, что это женщина.
Он помедлил, тяжело осознавая, что от него хотят. Женщина его не торопила, стремительно заполняла бумаги, ворочая листы.
В этот момент дверь напротив распахнулась, и в холод кабинета ворвался сияющий Мэй.
– Казуя! – воскликнул он. Миюки отшатнулся, но Мэй этого словно не заметил. – Как ты? С тобой все в порядке? – Он быстро осмотрел его ладони, закатал рукава и пощупал синяки на руках, задрал до шеи рубаху, провел пальцами по ребрам. – Отощал-то как. Что, совсем ничего не ел? – Потом одернул на нем одежду и повернулся к женщине: – Я его забираю?
– Подпишите документы, – сказала женщина и обратилась к Миюки: – Снимай всю одежду.
Миюки наконец-то понял ее и взялся за подол рубахи.
– Эй-эй! – протестующе воскликнул Мэй. – Что он, раздетый пойдет?
Женщина поджала губы и ответила:
– Вы хозяин, вы и беспокойтесь об этом. А одежда выдается только на время аукциона, я обязана ее забрать.
У Мэя сделалось такое озадаченное лицо, что Миюки даже улыбнулся – слабо, уголками запекшегося рта, с трудом вспоминая, что еще совсем недавно улыбался постоянно.
– Вот одежда, – сказал от дверей Масатоши.
Мэй с облегчением обернулся.
– Маса-сан! – воскликнул он.
– Прости его, Миюки, – извинился Масатоши и протянул пакет. Миюки кивнул, развязывая веревку на холщевых штанах. Белья на нем не было, но он даже не смутился. Кажется, привык. Достал из пакета джинсы и майку и, дрожа от холода, принялся одеваться.
– Как ты? – нерешительно повторил вопрос Мэя Масатоши.
– Мне нужна ваша подпись! – громко позвала женщина. Мэй умчался к ней, а Миюки заторможенно кивнул Масе, не зная, что говорить.
– Какой сегодня день? – разлепил он губы.
– Четверг, – ответил Масатоши, а потом посмотрел на него внимательнее и уточнил: – Пятое марта.
Миюки кивнул, соображая.
– Восемнадцать дней, – подсказал ему Масатоши.
– Спасибо, – сказал Миюки, аккуратно складывая на стоящую у стены скамью казенную одежду.
Мэй подошел к ним, что-то старательно засовывая в карман.
– Ну что? – легкомысленно спросил он. – Справились? Пойдем?
Женщина быстро поднялась из-за стола.
– Нарумия-сан, – строго сказала она. – Мне кажется, вы не осознаете своей ответственности. Почему вы спрятали ошейник? Я же сказала, что вы обязаны надеть его на раба.
– Я сделаю это дома.
– Нет, – ответила она и подошла к ним. – Сейчас.
Мэй упрямо надул губы. Масатоши наклонился к нему и тихо произнес:
– Не время спорить. Просто давай сделаем это, покончим с формальностями и поедем домой.
Мэй надменно вскинул голову, но достал из кармана тонкий кожаный ремешок, подергал застежку и посмотрел на Миюки.
– Я чувствую себя рабовладельцем, – пожаловался он.
Миюки впервые за долгое время осмелился заглянуть кому-то в глаза, и как хорошо, что это был Мэй.
– Теперь ты он и есть, – сказал он и наклонил голову, подставляя шею.
– Ну, у нас всегда были рабы, – оправдывался Мэй, застегивая на нем ошейник, – но я никогда еще никого не покупал. – Миюки выпрямился, Мэй поднял руку и пальцем зацепил ремешок: – А ничего так смотришься. Мне нравится.
Мэй улыбнулся, а Миюки вдруг пробило холодным потом. С губ сорвалось:
– Спасибо, господин.
Мэй удивленно посмотрел на него, и улыбка его завяла.
***
Миюки не мог бы сказать, сколько времени прошло с того дня, как его выдернули с занятий в университете и привезли в суд, а там очень быстро, за закрытыми дверями, зачитали приговор – он даже опомниться не успел, как оказался в распределительной камере.
Он долго пытался осознать, за что попал сюда. «Это шутка?» – думал он и какое-то время даже ждал, что люди вокруг признаются в розыгрыше.
Но дни сменяли друг друга, а ничего не происходило.
Он пытался спрашивать, но ему не отвечали. Он настаивал, что это какая-то ошибка – его не слушали. Дважды его выводили из камеры на медицинские осмотры. Люди в военной форме заполняли кучу бумажек, проставляли ленивыми росчерками высокие баллы его здоровью, писали «вынослив», «годен к тяжелому труду», «психологически устойчив» и не обращали на него ровно никакого внимания. И даже когда он шарахнул о стол подставку с ручками и карандашами, на него не посмотрели. Всего лишь уронили на пол, заламывая руки и вытаскивая вон из кабинета.
– Строптив, – сказал кто-то над головой.
– Ничего, – ответили равнодушно, – хозяин усмирит.
«Нет», – с холодной яростью думал Миюки в тот день, сидя в своей камере. Принять зачитанный в зале суда приговор он не мог. Какое бы преступление ни совершил отец, оно не могло быть настолько тяжелым, чтобы наказание пало и на него, Миюки, тоже.
«Нужно что-то делать».
И Миюки отказался от еды. Надзиратели не спустили ему даже единственного ужина, набились в камеру так, что дышать нечем было, держали в несколько рук и запихивали в рот несоленую кашу. Миюки сопротивлялся, давился, но ничего не мог сделать.
Они ушли, оставив на полу перевернутую пустую алюминиевую миску. Миюки отодвинулся от нее и заорал от злости. А потом успокоился и замолчал. Он молчал, когда надзиратели начали читать ему и еще каким-то бедолагам правила, по которым теперь следовало жить, слушал внимательно – и тут же эти правила нарушал. В ответ его наказывали чем дальше, тем жестче.
Он сопротивлялся, казалось, целую вечность, пока вдруг не понял, что теперь так будет всегда.
Он перестал быть человеком, и стоило наконец-то это признать.
Мир вокруг потускнел и съежился, Миюки отчетливо увидел четыре стены, в которые был заключен, теперь уже недостижимых людей и собственное будущее – безо всякого просвета.
Уезжая после аукциона в машине Мэя, он смотрел в окно и впервые за последнее время – такое долгое, почти как целая жизнь – думал о том, что все снова перевернулось. Снова без его участия, снова неясно и непонятно. Присутствие Мэя вселяло надежду, что что-нибудь все-таки удастся вернуть. Хотя бы какую-то видимость свободы. И в то же время – Миюки слишком хорошо его знал.
Масатоши молча вел машину, Мэй с ногами забрался на сиденье впереди и насупленно смотрел вперед, а Миюки чувствовал, что просыпается. Сквозь привычную уже апатию пробивалось любопытство, пусть и было тяжело, но уже хотелось думать и прикидывать, что же произойдет дальше. И кажется, снова хотелось жить.
***
В доме Мэя, у самого порога, их встретил невзрачный человечек, тусклый и незаметный. И Мэй, и Масатоши пролетели мимо него, даже внимания не обратив. А у Миюки невпопад стукнуло сердце, ноги моментально стали ватными, он притормозил, а потом и вовсе остановился – человечек смотрел на него тяжелым взглядом, и не понять, кто он такой, было невозможно. Именно так смотрели на Миюки в последнее время – как на вещь, для которой подбирают нужную полку.
– Казуя! – позвал Мэй.
Миюки попятился.
Мэй уже поднимался по лестнице в комнаты. Он наклонился к перилам и посмотрел на Миюки.
– Что ты там застрял? Иди скорее.
А у Миюки словно ноги к полу приросли. Человечек отвернулся, кивнул, разрешая, проскрипел:
– Вечером явишься, я покажу тебе твое место.
Он ушел вглубь холла и скрылся за выкрашенной в цвет стен дверью – такой же незаметной, как и он сам.
Миюки тяжело двинулся вперед. Мэй нетерпеливо притоптывал ногой, ожидая его на лестнице, Миюки посмотрел на него снизу вверх и понял, что он никого не видел. Масатоши – тот хмурился, разглядывая Миюки и ту дверь, за которой скрылся человек. А вот Мэй все пропустил. Как будто жил совершенно в другой реальности.
Миюки поднимался за ними по лестнице, смотрел, как Мэй прыгает через ступеньки, и вспоминал, что именно так все и есть. Мэй строит реальность под себя, иногда она очень отличается от действительности. И, кажется, он пока не понимает, что Миюки – уже не Миюки, а просто Казуя, лишенный прав, приравненный к движимому имуществу, существо, полностью принадлежащее ему, Мэю.
***
– На тренировки я тебя завтра не потащу, – заявил Мэй, когда они все втроем оказались в его комнате. – Тебе надо поправиться, хотя бы наесться. Маса-сан, позаботишься об этом?
Масатоши кивнул.
– Попрошу командного врача назначить диету.
– Какие тренировки? – спросил Миюки.
– В моей команде, конечно же, – весело сказал Мэй и широко усмехнулся. – Зачем же еще я тебя покупал?
Миюки сделал к нему даже не шаг, а стремительный рывок. Масатоши едва успел перехватить его, заломил назад руку, закричал:
– Миюки, он питчер! Питчер!
– Сволочь, – сказал Миюки и расслабился. – Сволочь он. И ты тоже.
Питчер! Самый действенный аргумент, чтобы заставить Миюки остановиться.
Масатоши заботливо отпустил его руку, спросил осторожно:
– Успокоился?
– Не надо на меня сердиться, – сказал Мэй.
– Да, – кивнул Миюки. – Я знаю. Это неразумно.
Мэй заулыбался, словно ему комплимент сделали.
– И не вспыхивай так, – попенял он. – Я просто не мог не воспользоваться таким шансом. Миюки Казуя в моей команде – разве такое когда-нибудь могло произойти?
– Вот что, – перебил их Масатоши. – Надеюсь, вы не покалечите сейчас друг друга в разборках, я тогда пойду к врачу. Миюки?
– Я буду держать себя в руках, – пообещал Миюки.
– А меня почему не спрашиваешь? – надул губы Мэй.
– Его я тоже буду держать… – сказал Миюки. – …в руках.
Мэй расцвел, а Масатоши хмыкнул и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Мэй тут же протянул к Миюки руки и заявил:
– Я готов!
Глаза его сияли.
Миюки начал негромко смеяться, а потом, когда смех спазмом скрутил ему горло, вдруг понял, что рыдает, и что Мэй – эгоистичный, сволочной Мэй – этого не увидит, если успеть успокоиться. Но успокоиться не получалось, поэтому Миюки просто протянул в ответ руки, а когда Мэй кинулся ему в объятия – наклонился, пряча лицо.
Рыдания были сухие, вырывались тяжелым дыханием, Мэй, не понимая, настойчиво лез руками Миюки под майку, и это было так знакомо, так верно, что Миюки снова засмеялся, прямо ему в макушку.
– Я ужасно соскучился, – пожаловался Мэй.
«И я», – признался себе Миюки. Да он вообще уже не думал, что когда-нибудь увидит Мэя, тем более – прикоснется.
А Мэй был все таким же – мелким и нахальным, быстрым, настойчивым и ласковым, сопротивляться ему не было возможности, да и не хотелось. Они в два шага преодолели расстояние до кровати и со всего размаху повалились на нее, сминая идеально расстеленное покрывало. Миюки перевернулся на спину, а Мэй ловко оседлал его бедра и снова полез под майку. Он сдвинул ее вверх, обнажив Миюки живот и грудь, смотрел короткое время на его синяки, осторожно поглаживая пальцами, – Миюки от внезапного стыда хотелось зажмуриться, – а потом наклонился и принялся целовать мелкими быстрыми поцелуями.
Мэй никогда не отличался тактичностью, но в этот раз он промолчал, а дальше вел себя так, как будто ничего и не видел. Как будто ничего особенного не случилось. Как будто еще утром они сидели вместе на парах, а потом Мэй все-таки добился своего и затащил Миюки к себе домой, в свою постель.
– Мягко у тебя, – сказал Миюки, накрывая Мэю голову ладонью.
– Ты про кровать? – весело спросил Мэй и щекотно подышал в кожу. Миюки дернулся и засмеялся. – А ты что думал? – прерывая себя поцелуями, спросил Мэй. – Это же не твоя студенческая квартира, хотя на футоне тоже хорошо было.
– Всегда хотел попробовать на кровати, – млея, пробормотал Миюки.
Мэй резко выпрямился и наставил на него указательный палец:
– Вот! А ты вечно сопротивлялся! Теперь, – пригрозил он, – не отвертишься. Я тебя каждую ночь!..
Миюки скинул его сильным движением бедер, перевернул на спину и навис сверху.
– Ты меня? – почти промурлыкал он. – А не наоборот?
Мэй облизнул губы, его стояк уже жестко упирался Миюки в бедро, а на шее от возбуждения собрались капельки пота.
– Пусть наоборот, – быстро закивал он и попросил: – Только прямо сейчас. Пожалуйста!
***
Миюки просыпался медленно, нехотя. Очертания комнаты оставались размытыми, Миюки крепко зажмурился пару раз, выныривая из сна, и только потом вспомнил про очки. Он похлопал вокруг себя ладонью, наткнулся на край кровати, на тумбочку рядом, нащупал очки. Одно стекло было с мелкой трещиной, Миюки пытался протереть его уголком пододеяльника, пока не понял, что это не пятно. Обычно он тщательно следил за своими очками, а трещина…
Память вернулась стремительно, напугав до нервной дрожи. Он резко сел в постели и огляделся.
Мэя в комнате не было. За окном густели сумерки – то ли рассвет, то ли наступающий вечер. Миюки выскочил из постели и наклонился за сваленной на полу одеждой. Он одевался быстро, крутил головой по сторонам, пытаясь сориентироваться. В ванной вода не шумела, было тихо, балкон закрыт. Мэй точно ушел, оставив его отсыпаться.
На журнальном столике у стены с огромным черным экраном стояло блюдо с нарезанными фруктами. Миюки подошел за яблоком и увидел там записку.
«Осваивайся, – написал Мэй. – У меня дела в городе. Скоро буду».
Есть хотелось зверски, Миюки налег на фрукты и остановился только тогда, когда понял, что начинает болеть живот.
За это время на улице стало совсем темно. Значит, не утро. Значит, день только заканчивается.
Миюки, скрестив ноги, сел на пол перед журнальным столиком и попытался подумать. Было сытно, тепло, тело все еще помнило сладость секса, и мысли никак не хотели собираться. Хотя тревога все равно не уходила, пульсом билась где-то на краешке сознания и не давала расслабиться окончательно.
Мэй пришел сегодня на аукцион и заплатил за Миюки. Привез к себе, затащил в постель, беспокоился в меру своего эгоизма. Избавляло ли это хотя бы от части проблем?
Миюки посмотрел на блюдо с остатками фруктов, взял еще кусочек яблока, затолкал себе в рот и только тогда поднялся.
Он вышел из комнаты и оказался в длинном, похожем на гостиничный, коридоре с бордовой ковровой дорожкой на полу, заглушающей звук шагов. Когда Миюки шел здесь следом за Мэем, коридор не казался таким бесконечным. А сейчас он даже пугал – безлюдностью и отсутствием дверей.
Коридор заканчивался лестницей, с резными перилами, отполированными до блеска, и все с той же бордовой дорожкой, аккуратно закрепленной на каждой ступеньке.
Миюки спустился в холл и огляделся. Потом подошел к самой дальней от входа стене и попытался нащупать замаскированную дверь. Если бы Миюки не увидел сегодня, как человек в нее входит, ни за что бы ее не нашел, тем более, что светильников на стене не было, и свет сюда не добирался. Миюки пальцами ощутил тонкие швы, а опустив руку, наткнулся на небольшое углубление. Стоило легко нажать, и дверь открылась.
Миюки на одно мгновение остановился на пороге, а потом, усмехнувшись, шагнул внутрь. Какая ирония, подумалось ему. Он так долго сопротивлялся, пусть и пассивно. А один лишь шаг все изменил. Никто не заставлял его заходить в эту дверь. Никто не стоял над душой, никто не раздавал тычки, не орал, не грозил наказанием. Он сделал это сам, отрезал себя от свободы окончательно и навсегда.
***
Здесь плохо работала вентиляция, стояли запахи кухни и санузла, вместо дверей каждая комната закрывалась железной решеткой. Может быть, поэтому никто громко не разговаривал. Когда Миюки проходил мимо, люди замолкали, провожали его взглядами, а потом шептали в спину. У них у всех были ремешки на шеях, Миюки подергал собственный – ему показалось, что он затянут слишком туго, так, что горло постоянно перехватывало.
В доме Мэя было слишком много рабов. Он прошел четыре больших комнаты, в каждой у стен стояли трехъярусные полки, на которых кое-где уже спали. Миюки никто не окликал, ничего не спрашивал, и он шел вперед по узкому коридору, пока не уперся в кухню, вытянутую, холодную, с длинными столами и с такими же длинными скамейками. Пол сверкал чистотой, на полках ровными рядами была расставлена посуда – алюминиевые тарелки, кружки, стаканы с ложками, огромные кастрюли и сковородки.
– Явился? – неприветливо поинтересовались у Миюки.
Он обернулся и увидел, что у раздаточного окна стоит полная пожилая женщина, ремешок терялся в складках у нее шее.
– Все уже давно поужинали, – сказала она. – Можешь сейчас взять яблоко, а завтра, будь добр, не опаздывай.
Миюки кивнул. Яблок ему уже не хотелось, во рту до сих пор стояла оскомина.
– Как тебя звать? – спросила женщина, доставая с полки корзинку с яблоками.
– М-м… Казуя.
Женщина выбрала яблоко побольше, протянула Миюки и задержала взгляд на лице:
– До утра дотерпишь, Казуя? А то какой-то ты совсем бледный.
Он кивнул, а потом запоздало понял, что она ждала его здесь и, кажется, немного переживала и сочувствовала.
– Спасибо, – выдавил он из себя и поклонился.
– Да на здоровье, – снова недовольно сказала она и отвернулась, чтобы поставить яблоки на место.
Миюки подскочил к ней, поддержал корзину.
– Шагай уже, – несильно толкнула она его локтем, – справлюсь. Тебя еще Тадао ждет в складской.
***
Тадао сидел за столом над огромной канцелярской книгой и, когда Миюки вошел, даже не поднял головы. Глянул только искоса и кивнул.
Миюки остановился посреди складской, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он совершенно не представлял, что делать.
Вокруг были навалены какие-то узлы с вещами, стопки таких же огромных книг, как и перед Тадао. Лампа горела одна – настольная, и углы терялись в темноте. Пахло пылью и сыростью.
– Для чего, говоришь, молодой хозяин тебя купил? – проскрипел Тадао.
Миюки вздрогнул, посмотрел на него внимательно и, почувствовав внезапную гадливость, резко ответил:
– Играть в бейсбол.
Тадао оторвался от книги и поднял голову. Взгляд у него был страшный – равнодушный и пустой.
– Понятно, значит будешь работать с Кайсаки. Утром пойдешь на поле с ним.
– Мне еще рано на поле, – ответил Миюки. – Мне требуется отдых. – Тадао все смотрел на него, и Миюки с трудом договорил: – Хозяин так приказал.
– Вот как, – покачал головой Тадао. – Значит, подберем тебе работу полегче.
Он снова уткнулся в книгу. Миюки какое-то время смотрел на его лысину, а потом спросил:
– Куда мне идти… спать?
– Тебе еще рано спать, – ответил Тадао, а потом, не отрываясь от книги, показал пальцем в угол: – Вон там, плиточка.
Миюки недоуменно оглянулся:
– Что?
– Плиточка, – терпеливо повторил Тадао, поправил немного настольную лампу и осветил угол. – Штаны свои только подтяни повыше и можешь становиться.
В углу на полу лежала каменная плита, с неровными краями и рельефной поверхностью.
Миюки растерянно смотрел на нее и не понимал, что надо делать.
– И откуда ты на мою голову? – устало вздохнул Тадао и вдруг резко прикрикнул: – Голыми коленями в угол становись! Ну!
Миюки от неожиданности отшатнулся к стене, страх почти привычно вцепился ему в горло. Он глубоко вдохнул и, стараясь ни о чем не думать, подчинился.
– Сразу бы так, – проворчал Тадао и шумно перевернул страницу.
Плитка была невысокой, как раз, чтобы удобно лечь под колени. Но каждая ее горбинка впилась в кожу и, казалось, была готова добраться до костей.
Миюки уперся лбом в стену и крепко зажмурился. Он размеренно сжимал и разжимал кулаки, каждый раз, как голос Тадао вкручивался в его голову.
– Казуя, – говорил Тадао. – Родился свободным. Ох, и проблем с тобой будет, одной плиточкой не обойдешься.
«Дыши», – с едва сдерживаемой ненавистью приказывал себе Миюки.
– У нас-то все свои, только девок хозяин изредка покупает, для гостей. А так мы одна семья, с младенчества все друг друга знаем, работаем на благо хозяев.
Миюки казалось, что он закаменел в этом углу, стараясь не ерзать коленями.
– Всю жизнь в работе. Ты работал, Казуя?
– Я… учился.
«Вместе с Мэем», – не решился добавить он.
– Не работал, значит, – огорченно сказал Тадао. – Ну, может, быстро втянешься. Ты парень крепкий, как я посмотрю.
– Я буду играть, – почти прошептал Миюки.
Тадао его услышал и рассудительно возразил:
– Ну, это сейчас. Годик, наверное, пока молодой хозяин не наиграется. А потом другую работу тебе дадим.
«Он не наиграется, – подумал Миюки, а потом подумал: – А вдруг?»
– Хозяин мне сказал, что ты судебный?
– Это так называется? – спросил сквозь сжатые зубы Миюки.
– Если через суд в рабство отдали, то да. Я судебных никогда не видел раньше. У нас таких не бывало. Будут тебя расспрашивать, ты рассказывай, быстрее освоишься.
– Спасибо за советы, – процедил Миюки.
– Что там у тебя? Может, еще одну плиточку сверху на коленки положим, а? Вон они, стопочкой у нас стоят.
Миюки не мог бы сказать, от чего его затрясло больше – от ярости, унижения или боли. Или от страха – если положить себе на колени еще хотя бы один камень, он вряд ли сможет выдержать боль так спокойно.
– Послушания тебе не хватает, да, – Миюки показалось, что Тадао даже головой качает, огорченно. – Над этим я буду работать. Это моя работа, чтоб ты знал, Казуя, за порядком здесь следить. Я первый человек после хозяина.
– Раб, – сказал Миюки.
– Что? – ласково переспросил Тадао.
Миюки сжал зубы, сдерживаясь, но повторил:
– Ты раб.
– Да нет, – ответил ему Тадао. – Я уже почти не раб, выслужился. С меня ошейник в конце года снимут. А с тебя не снимут никогда. С судебных не снимают.
***
Миюки хотел бы вернуться назад к Мэю, но его не пустили. Все двери уже были заперты, и за Миюки закрыли грохочущую решетку, когда он шагнул в свою теперь не то комнату, не то камеру.
– Наверх забирайся, – тихо буркнул невидимый в темноте человек, лежащий на самой нижней полке, – надо мной. Для одежды там крючок есть, не сваливай все в кучу.
Третья полка. Там было так мало места, что Миюки не рисковал переворачиваться на бок – ему казалось, что тогда он телом касается потолка. Футон на полке был жестким, ни одеяла, ни подушки – то ли для Миюки их не положили, то ли они просто не полагались. Воздух был спертым, нездоровым. Миюки немного поспал днем у Мэя, поэтому какое-то время просто бездумно лежал с закрытыми глазами, закинув руки за голову. Ему хотелось пить, есть, в душ и побольше пространства. Потолок давил, беспокойное дыхание множества людей постоянно выдергивало из дремы. Наверное, он сам дышал точно так же – тяжело и неровно, открывая рот, как рыба.
А потом внезапно пришло утро. Миюки все-таки забылся подобием сна и какое-то время не понимал, что его настойчиво дергают за руку. Он подхватился и ударился о потолок.
– Тшш! – прошептали рядом. – Не шуми. Забирай одежду и спускайся, я тебя подожду.
Вокруг все еще стояла темень, Миюки тихо спрыгнул с полки и вышел в коридор, где в самом конце под потолком тускло мерцала одинокая лампочка. Человека, который его ждал, Миюки разглядеть все еще не мог, разве только что он был высоким, выше почти на голову.
– Идем, – сказал человек, и Миюки, ежась от холода, пошел за ним. Сон быстро выветривался из головы.
Человек свернул в открытый проем, щелкнул выключателем. После коридорного полумрака свет, пусть и неяркий, заставил Миюки зажмуриться.
Зашумела вода. Миюки проморгался и увидел, что они в душевой кабинке – широкой, рассчитанной на двоих, но только с одной лейкой, под которую становятся по очереди. Человек сложил свою одежду на скамейку и встал под воду, быстро ополаскиваясь без мочалки и мыла.
Миюки последовал его примеру, сложил одежду, очки и нерешительно замялся. Человек посторонился, пропуская его.
– Давай, – сказал он, – места хватит.
Вода шла едва теплая, и Миюки потер руками шею, больше разогреваясь, чем действительно моясь.
Кто-то легко прошлепал по коридору, завернул в открытую душевую, сказал приглушенно, но весело:
– Доброе утро, Кайсаки! Доброе утро, новенький-чьего-имени-я-еще-не-знаю!
Миюки только-только хотел умыться, но вместо этого фыркнул в полные ладони воды.
– И тебе доброе утро, Попрыгун, – снисходительно ответил Кайсаки. – Опаздываешь?
Третий вклинился под душ между ними, и Миюки чуть отодвинулся в сторону.
– Я не Попрыгун, – объяснил ему пришедший, голос у него был совсем молодой, почти мальчишеский, слушая его, Миюки хотелось улыбаться. – Я уже почти не прыгаю, меня зовут Юми.
– Его зовут Попрыгун, – невозмутимо сказал Кайсаки и, закончив, пошел одеваться.
– А меня Казуя, – произнес Миюки.
– Кайсаки-Казуя-Юми! – воскликнул Попрыгун. – Хорошо же, что нас теперь трое, правда?
– Кайсаки-Новичок-Попрыгун, – с насмешкой ответил Кайсаки. – Я все еще один. Заканчивайте быстрее, и так воды много вылили.
Миюки надел очки и взял у Кайсаки полотенце.
– У нас не очень много времени, – сказал Кайсаки. – Я по ходу буду рассказывать, не знаю, что там тебе Тадао наболтал, но у меня свои правила. Полотенца лежат здесь, – он показал на два ящика у скамейки. – В одном чистые, в другой кидаешь мокрые. Из спальни надо приходить с одеждой подмышкой, одеваемся после душа. Это утренний душ, обычно разрешают только умываться, но нам как самым ранним можно и целиком, только быстро. Вечером уже пойдем с мылом, Тадао тебе выдал кусочек?
– Нет, – помотал головой Миюки.
– Тогда напомнишь мне вечером, я своим поделюсь. Мыло лежит здесь, взять может любой, но не стоит даже пытаться, ясно? За воровство можно и в расход пойти.
– Ясно, – ответил Миюки.
Юми выключил воду и пришел за своим полотенцем. Рядом с Кайсаки он выглядел совсем ребенком. Кайсаки – крепкий, широкоплечий мужчина лет под сорок, наголо обритый, с хмурым взглядом, а Юми – невысокий, тощий – только тонкие косточки выпирают отовсюду. Кайсаки держался не просто уверенно, а степенно, как уважающий себя человек. А Юми недаром называли Попрыгуном, он ни в какую не останавливался, все крутился – и вытираясь, и одеваясь. И так и норовил вставить свое слово.
– Мы раньше всех встаем и почти последними ложимся, – важно говорил он Миюки, когда они, выключив свет в душевой, шли по коридору. – Зато нам можно днем отдохнуть. Ты умеешь спать днем, Казуя?
– Не отвечай ему, если надоедает, – учил Кайсаки, выводя их куда-то во внутренний двор. – Попрыгун кого угодно достанет.
– А вот и нет! – подпрыгивал от возмущения Юми, и Миюки ловил себя на мысли, что хочет улыбаться.
Было совсем рано, когда они добрались до бейсбольного поля – небо только-только начало сереть.
– Здесь свет можно не экономить, – сказал Кайсаки, заходя в зал с инвентарем.
– Да! – подхватил Юми. – Здесь столько света палят, что наша уборка капля в море.
Кайсаки открыл подсобку, и Юми ринулся вперед, выхватывая швабру и ярко-зеленое пластмассовое ведро с тряпками:
– Я в буллпен!
– Ну уж нет, – отпихнул его Кайсаки. – Сегодня начнем с поля, покажем новичку, как надо его ровнять.
«Да я знаю», – хотел сказать Миюки и хорошо, что промолчал.
Потому что даже в школе с ее ограниченным бюджетом это было легче.
Здесь в покосившемся сарае, спрятанном за рядом новых, стоял старый ручной каток, тяжелый и неповоротливый. Они тянули его по полю вдвоем с Юми, пока Кайсаки ходил и проверял, в каком состоянии подушки баз, а потом насыпал на песок белые линии.
– Хорошо, что тебя к нам добавили, – пропыхтел Юми, – теперь мне нескучно будет эту громадину таскать.
– А что еще нас ждет, кроме громадины? – спросил Миюки.
– О! – воскликнул Юми. – Много чего! И обязательно – буллпен!
***
Солнце поднялось стремительно, рассвело, и Миюки вместе с Юми пошли к забору собирать мячи.
– Скоро соревнования, – важничая, объяснял по пути Юми, – и команда хозяина тренируется до самого поздна. А по темноте не все мячи собрать можно, так что мы с утра.
– Это легкая работа, – уже в буллпене трещал Юми, вручая Миюки тряпку. – Мне, например, нравится мячи вытирать. Не то, что с громадиной таскаться.
А еще оказалось, что это последняя работа перед завтраком. Кайсаки зашел в буллпен, проверил, что они усердно чистят мячи, согнувшись над ящиком, сказал, что пойдет проверит, все ли в порядке.
– Справитесь, можете отдохнуть немного, потом на завтрак пойдем.
Мячи закончились быстро, Юми оттащил ящик в подсобку, а Миюки сложил стулья у стены и присел на скамейку.
Он устал, и это была неправильная усталость. Такая, от которой хочется болеть. Он привык изматывать себя по утрам бегом и бодрящим комплексом упражнений, чтобы мышцы сладко ныли, а день не казался прожитым зря.
Миюки посмотрел на свои ноги, обутые в простые мокасины, которые вручил ему вчера Масатоши, вздохнул и поднялся.
Юми в это время усиленно воображал себя питчером. Он стоял у горки, в одной руке сжимая воображаемую перчатку, а в другой – настоящий мяч, и пытался принять стойку.
Миюки прошел в подсобку и осмотрел инвентарь. Передвинул ящики и нашел то, что нужно – запасы формы и несколько пар неплохих кроссовок.
Из буллпена в это время послышался удар мяча в сетку.
– Страйк! – крикнул сам себе Юми.
Миюки вышел из подсобки и сел на скамейку переобуться, а Юми снова размахнулся и кинул мяч.
– Страйк!
Миюки покачал головой и наклонился, завязывая шнурки. Потом встал и пружинисто подошел к Юми.
– Дай сюда мяч, – сказал он.
Юми вдруг встревожился, прижал руку к груди и воскликнул:
– Зачем это?
– Покажу кое-что. Ну?
Очень неохотно, но Юми вложил мяч в протянутую руку.
– Смотри, – сказал Миюки и по-особенному обхватил мяч пальцами, – вот так вот будешь кидать, и у тебя получится фастбол.
Миюки вернул мяч, и Юми послушно поменял хватку.
– Так?
– Ага. Теперь кидай.
Юми наступил ногой на пластину, поднял ногу.
– Стой-стой, – Миюки присел перед ним на корточки и немного подправил стойку. – Ну, давай.
Юми кинул мяч, и сетка с глубоким вздохом прогнулась под ним.
– Страйк! – крикнул Юми счастливо.
Миюки улыбнулся.
– Ну, до страйка тебе еще расти и расти, но в принципе неплохо. Сколько тебе лет? Шестнадцать?
– Неа, только тринадцать, но я крепкий, поэтому меня с фермы в дом и забрали.
– С фермы? – переспросил Миюки и подумал: «Тринадцать? Это даже не старшая школа…»
– Ага, – кивнул Юми, убегая за мячиком и возвращаясь, – у нас дети на ферме растут, в поместье за городом, а здесь только взрослые. Надо очень постараться, чтобы в дом попасть. Меня все дразнят, потому что я самый младший, но не обижают.
– Ясно, – сказал Миюки. – Хорошая у тебя подача, плечо крепкое, тренируйся.
– Спасибо, Казуя! – воскликнул Юми.
«Зачем только?» – спросил сам себя Миюки и пошел к выходу.
– А ты куда? – окликнул Юми.
– Тоже… потренируюсь.
Долго Миюки не продержался. Он жил без тренировок меньше месяца, но стресс сделал свое дело. Он ввалился в буллпен весь взмокший, тяжело дыша походил вокруг и упал на скамейку, глотая ртом воздух.
– Казуя! – закричал Кайсаки. – Какого черта ты делаешь? Нам уже надо идти. Это что на тебе… хозяйская обувь?
Миюки нагнулся и принялся расшнуровывать кроссовки.
– Да, – ответил он, – позаимствовал ненадолго.
Он глянул исподлобья и увидел, что Юми испуганно жмется в углу, а Кайсаки смерчем несется на него, Миюки.
Первый удар он парировал, а второй швырнул его на пол и заставил зашипеть сквозь зубы.
– Рехнулся? – орал Кайсаки. – Я тебе что говорил про воровство?
Он саданул ему ногой под ребра, и Миюки, чтобы не допустить травмы, крепко вцепился в нее, дернул на себя – Кайсаки упал и, кажется, немного успокоился.
– Я не украл, – сказал Миюки. – Я позаимствовал. Мне – можно.
Кайсаки, лежа на полу, закрыл локтем лицо и глухо сказал:
– Кто будет разбираться – отправят в расход и все.
Миюки отпустил его, и Кайсаки медленно поднялся.
Теперь они оба тяжело дышали и сверлили друг друга недовольными взглядами.
– Я обязан буду рассказать об этом Тадао, – предупредил Кайсаки, – а теперь заканчивай, завтрак ждет.
***
Командный врач явно косила под Такашиму Рэй. Миюки вначале даже подумал, что Рэй-тян ушла из Сэйдо, но нет – здешняя девушка оказалась всего лишь жалкой пародией. И реакция ее оказалась совершенно предсказуемой: она поправила на переносице элегантные очки и, сморщив носик правильной формы, возмутилась:
– Как вы могли обратиться с этим ко мне, Нарумия-сан!
Мэй от удивления раскрыл рот, Масатоши отвлекся от телефонного разговора, а потом и вовсе положил трубку.
Девушка требовательно смотрела на них и категорически не замечала Миюки.
– Она имеет в виду, – негромко пояснил Миюки, – что лечение раба унижает ее достоинство как врача.
Девушка покраснела от гнева, но все равно сделала вид, что не слышала ни единого его слова.
– О… – протянул Мэй, все еще чрезвычайно озадаченный.
– Это не просто раб, мисс Окада, – вмешался Масатоши, – это игрок нашей команды.
– Харада-сан! – воскликнула мисс Окада. – Поймите меня правильно! У него же ошейник! Я просто не могу! Есть специальные фельдшера, а я спортивный врач, у меня диплом и категория, я…
– Она не будет марать руки, – прокомментировал Миюки.
– В доме Нарумии-сана наверняка есть врач для рабов! – отрезала мисс Окада и поджала губы, всем видом показывая, что разговор окончен.
– Да, – пробормотал Миюки, – это явно была плохая идея.
Он непроизвольно подергал на шее тонкий ремешок и усмехнулся. Странно, что вот так вот – невесело – смеяться получалось у него совсем легко. Ни злости, ни ярости он не чувствовал, то ли чувства притупились, то ли он действительно смирился. Немного было жаль эту глупую девушку, дипломированный врач, а попробовала перечить Мэю.
– То есть вы отказываетесь? – спросил Мэй.
Масатоши предупредительно кашлянул у него за спиной, но мисс Окада не вняла.
– Я забочусь о своей репутации, – сказала она строго.
– Как жаль, – скривил губы Мэй.
Мисс Окада непонимающе хлопнула ресницами, потом сняла очки и покрутила в руках.
– Простите?.. – уточнила она.
– Вам придется заботиться о своей репутации в другом месте, – скучно сказал Мэй. – Я вас увольняю. Всего хорошего, мисс Окада.
Когда они остались в кабинете втроем, Масатоши его упрекнул:
– Ты был слишком категоричен.
– Если врач не хочет лечить, то вряд ли его можно заставить, – ответил Мэй. – Надо найти нового и поскорее.
– А если и он откажется? – спросил Миюки.
Мэй остановился возле стола с аккуратно разложенными карточками игроков – мисс Окада заполняла их, когда они пришли – и легкомысленно пожал плечами:
– Кто-нибудь все равно согласится.
– Тогда ты рискуешь здоровьем команды, – сказал Масатоши, а Миюки добавил:
– Из-за одного… недочеловека.
Мэй быстро развернулся к нему и в два шага оказался рядом. Он вскинул руку и крепко ухватился за ошейник, потянул на себя, заставляя Миюки наклониться вперед.
– Вот это, значит, нам мешает? – процедил он.
Мэй с силой дернул за ошейник, и Миюки чуть не стукнулся лбом о его лоб. У него даже дыхание перехватило – то ли от рывка, то ли от внезапной надежды. Ремешок был обычным, на простой застежке, если подумать, он так легко снимается!..
«С судебных не снимают», – проскрипел в памяти голос Тадао.
Миюки мотнул головой, вырываясь, но Мэй и так его уже отпустил, отвернулся и обращался к Масатоши:
– Можно подобрать врача из выпускников, они вряд ли будут о себе такого высокого мнения…
Миюки тяжело сглотнул, ему показалось, что ремешок стал теснее и слишком сильно сжал горло.
– На худой конец, просто выдадим Казую за свободного, я сниму ошейник перед осмотром. Можно было даже сейчас так сделать, почему ты сразу об этом не подумал, Маса-сан?
– Мэй, – негромко позвал Миюки, но Мэй не слышал никого, кроме себя. – Мэй! – повысил Миюки голос. – Нарумия Мэй!
Тогда тот замолчал и обернулся.
– Статья сто восемнадцать гражданского кодекса, – напомнил Миюки. – Нельзя раба выдавать за свободного. Ты разве забыл? Мы совсем недавно это учили.
Мэй упрямо вскинул голову. Все он помнил, подумал Миюки, да вот только не для него правила написаны.
– Маса-сан, – спросил Миюки, – он тебя хоть на горке слушается?
– Вот пойдешь с ним играть, узнаешь, – пробурчал Масатоши.
Мэй гневно сверкнул глазами, но ничего не сказал.
– Пойдем, половишь мою подачу! – заявил он сразу же, как они вышли на улицу.
– Мы хотели дать Миюки отдохнуть, – напомнил Масатоши.
Мэй капризно вытянул губы:
– Но он же все равно пришел! Казуя, ты же никогда еще не ловил мою подачу!
– А со стороны она не такая прекрасная? – хмыкнул Миюки и согласился: – Ну пошли.
Мэй впереди всех помчался в буллпен, и Миюки, оказавшись с Масатоши наедине, наконец-то спросил:
– И как ты на все это смотришь?
Масатоши ответил неторопливо, выделяя каждое слово:
– Как капитан команды я не могу проигнорировать игрока твоего уровня. Как клинапа ты меня не обыграешь. Как кетчер я впервые оказался рядом с потенциальным соперником, и мне интересно посмотреть на твое с Мэем беттери. А кроме всего прочего, – с досадой добавил он, – если ты знаешь, как его отговаривать, научи и меня, пожалуйста.
***
Весь день Миюки преследовали взгляды.
Пока Мэй собственноручно застегивал на нем защиту, Миюки спиной чувствовал, как восторженно смотрит Юми и как угрожающе молчит Кайсаки. Возле буллпена нет-нет, да появлялись другие игроки. Перед каждым Мэй приосанивался и лепил такую подачу, что у Миюки начинала ныть рука. Масатоши без устали объяснял, что он здесь делает, и каждый так и норовил взглядом проникнуть сквозь защиту, чтобы разглядеть на его шее тонкий рабский ошейник.
Миюки не оглядывался, но чувствовал, как гнев понемногу заполняет его, и отдавал его Мэю вместе с мячом. Ему казалось, что они так и перекидываются – заточённым в мяч гневом, и с каждым любопытным его становилось все больше, а подачи – все резче. Пока в какой-то момент Миюки не пропустил мяч.
Добротный фастбол, без каких-либо изысков, он должен был закончиться в перчатке, а вместо этого мяч отскочил и покатился вбок.
Миюки подхватился, шагнул за ним, выпрямился и вдруг понял, что место кетчера его уже не защищает, и здесь, возле самого выхода – он как на ладони. Тренировка оборвалась мгновенно, стоило ему только выйти из-под тени навеса. Прямые взгляды устремились на него, и Миюки большого труда стоило не потянуться к ремешку на шее. Он сжал мяч в руке, ударил его о перчатку и, вдохнув поглубже, нашел в себе смелость и обвел ответным взглядом команду Мэя.
Инаширо.
Еще совсем недавно у него была тетрадь, где хранилась вся собранная по ним статистика. Миюки помнил ее до мельчайших подробностей. О каждом игроке он знал столько, сколько они сами о себе не знали. С некоторыми он играл раньше, еще в школе, за кем-то внимательно следил во время телетрансляций. Он готовился к тому, что однажды будет играть против них.
«Как жаль, что не сложилось», – подумал он с горечью.
Сейдо прислали ему приглашение как раз накануне ареста, но Миюки не успел на него ответить.
Сейчас, стоя в буллпене частного бейсбольного поля Инаширо, позволяя разглядывать себя, Миюки понял, что крепко сжимает губы не от гнева или ярости, а от безысходности, чтобы не дрогнуть, не завыть, не закричать. И что вовсе не ошейник давит ему на горло, а невозможность игры против лучшей команды Токио…
– Казуя! – нетерпеливо притопнул ногой Мэй.
…и питчера номер один префектуры Канто.
Он коротко поклонился – всем сразу, а потом повернул назад, к Мэю.
– Я не кинул и пятидесяти подач, – недовольно сказал Мэй, – с чего вдруг ты упустил мяч?
Он стоял у пластины и взбивал ногой песок, смотрел под ноги, кривил губы, сжимал перчатку у груди. И ждал.
Миюки не стал бросать ему мяч, подошел близко и вложил в протянутую перчатку.
– Увидел тебя, – объяснил Миюки.
Он вернулся в зону кетчера и снова присел, занимая позицию. Чужие взгляды больше не беспокоили его. Он смирился с ними, как и с теми, которые украдкой бросали на него Кайсаки и Юми. Ничего в них не было тревожного, самое обычное любопытство. Пусть и смотрели на него теперь не просто как на хорошего кетчера, а как на человека с ошейником на шее, людское любопытство не поменялось. Миюки принимал его раньше, и принял сейчас.
Важнее стало другое.
Мэй крутанул мячик в перчатке и громко спросил:
– Ты готов?
– А как же, – ответил Миюки, для устойчивости опираясь коленом в землю.
– Это чейндж-ап! – предупредил Мэй.
Песок пылью взмыл вокруг него, когда Мэй поднял ногу, всем телом собирая силу для броска. У него удивительная подача, подумал Миюки в тот миг, когда Мэй пружиной распрямился и выбросил вперед руку. Мяч полетел к нему крошечным белым солнцем и ударил в перчатку тяжело, с ясным звуком.
Так звучат все подачи Мэя, понял Миюки, чисто, без фальши.
Он посмотрел на горку, где Мэй держал открытой перчатку и снова в нетерпеливом ожидании ногой подбивал песок.
Миюки кинул ему мяч, Мэй взмахнул рукой, выхватывая его из воздуха, крутанулся на месте, наступил на пластину и, чуть согнувшись, замер перед очередным броском. Он держал спину ровно, а глаза широко открытыми. Сам – как четкий, ясный звук.
Миюки поднялся на ноги и сказал:
– На сегодня хватит.
Мэй аж подскочил на горке:
– Эй! Я еще не закончил!
– Кроме буллпена есть много других занятий, – ухмыльнулся Миюки. – Побегать вдоль ограды, потренировать банты.
Мэй покраснел:
– Я пятый беттер, какие еще банты!
– Всякие, – откликнулся Миюки, – розовые, желтые, синие.
Он принялся расстегивать на себе защиту, с усмешкой слушая, как Мэй жалуется на него Масатоши:
– Так нечестно! Я только разогрелся! Маса-сан, иди ловить мою подачу!
– Я понял, зачем тебе понадобился еще один кетчер, – не двинувшись с места, сказал в ответ Масатоши. – Чтобы ты мог больше подавать?
– А-а-а! – злобно заорал Мэй и выбежал из буллпена.
Миюки снял защиту и сложил на скамейку. Постоял немного и сел рядом.
Как много он забыл за эти три недели своей не-жизни. И как хорошо, что вспомнил.
Мэй был похож на самую смелую подачу – брошенную без утайки, на поражение. Именно за это Миюки его когда-то и полюбил.
***
Они столкнулись нос к носу в первый учебный день в университете, изучая расписание преподавателей.
Миюки заметил Мэя краем глаза и подумал: «Коротышка». А потом: «Еще и крашеный».
Мэй сделал незаметный шаг и оттеснил Миюки в сторону – очень ловко и оттого смешно.
– Тебе места не хватает? – спросил у него Миюки.
Мэй обернулся и они впервые открыто посмотрели друг на друга.
– Оу! – не мог сдержаться Миюки. – У тебя голубые глаза!
И только тогда до него дошло, что вот этот мелкий блондинчик, яростно задравший подбородок и прожигающий его ледяным до синевы взглядом – это Нарумия. Мэй Нарумия, ас Инаширо.
– Серьезно? – удивился Миюки. – На юридическом факультете?
Хорошо, что к расписанию подошли еще несколько студентов. Потому что иначе они наверняка бы подрались.
А так Мэй надулся и открыл тетрадь для записей. И только несколько минут спустя вдруг обернулся и посмотрел на Миюки совершенно по-другому, по-детски даже – широко открытыми изумленными глазами.
– Я знаю! – закричал он. – Ты Казуя! – Миюки моргнул от неожиданности, а Мэй направил на него палец и повторил: – Миюки Казуя! Я прав?
– Эм, – сказал Миюки. – Ну да.
– У тебя хватило денег на Тодай? – спросил Мэй.
– А по лбу? – искренне поинтересовался Миюки.
На самом деле он готовился как проклятый весь последний год и вырвал чуть ли не зубами спортивную стипендию в Тодае, и экзамены сдал на один из лучших результатов. Если бы не стипендия – вряд ли он вообще попал бы в какой-либо университет. Лишних денег в доме не было уже несколько лет, у Миюки сносилось игровое снаряжение и почти порвалась перчатка, но говорить об этом Мэю он вовсе не собирался.
«И вообще, откуда он меня знает?» – запоздало удивился Миюки.
Они не пересекались в играх. Мэй был слишком хорош и играл в частной молодежной Инаширо уже несколько лет, сразу после средней школы – Миюки внимательно следил за его развитием. Сам Миюки хоть и показывал отличный уровень, но с командой своей муниципальной школы не мог взобраться достаточно высоко, поэтому ему оставалось только тренироваться и наблюдать за всеми сильными игроками Токио. Он планировал сыграть против каждого из них, и Мэй в этом списке стоял первым.
– Спортивная стипендия? – продолжил угадывать Мэй. – Что, и правда будешь играть за университетскую команду? Но это же скучно!
«Это ненадолго», – мысленно возразил ему Миюки. Он отвел себе ровно год на то, чтобы показать себя в хорошей команде – а бейсбол в Тодае не шел ни в какое сравнение с тем, который существовал в его старшей школе. Показать так, чтобы профессиональный спорт обязательно обратил на него свое внимание. А если не обратит, то ему останется отличное университетское образование.
– Кому скучно, – ответил он, – а кому и нормально. Не всем же быть гениями.
– Да ладно, – усмехнулся Мэй, – не стоит прибедняться. Миюки Казуя, кетчер – да ты лучший кетчер прошлого года среди старших школ. Со школой тебе только не повезло.
Миюки враз расхотелось продолжать разговор. Он захлопнул блокнот и развернулся.
– Эй! – Мэй нарушил все личные границы и вцепился ему в локоть, удерживая на месте. – Я много знаю о тебе, это правда. Я всего лишь хотел пригласить тебя в Инаширо. – Миюки обернулся, и Мэй рассмеялся, глядя в его лицо: – Не надо столько удивления! Мне нужна сильная команда, и я всегда ищу для нее сильных игроков. Пойдешь в Инаширо?
– С ума сошел? – на автомате ответил Миюки. – Если я сейчас уйду из команды университета, то лишусь стипендии и не смогу учиться.
«И тогда уж точно не сыграю против тебя».
У Мэя обиженно вытянулось лицо. Миюки не стал ждать, ушел в аудиторию, пока не началось первое занятие.
Он тогда не знал, что от Мэя так просто не отделаться.
***
У Мэя было подвижное лицо, быстрая смена настроения и теплые руки. Миюки сам не заметил, как они оказались вместе почти на всех учебных курсах, Мэй садился рядом с ним, и Миюки часто ловил себя на том, что наблюдает, как он хмурится, кривится, улыбается, скучает или загорается, слушая преподавателя.
Посылать Мэя с его навязчивым «пошли ко мне в команду» стало уже почти ритуалом. И чтобы он побыстрее затыкался, Миюки опытным путем научился особенной хватке – закидывал руку ему на плечи и совсем чуть-чуть потягивал к себе. Мэй не просто замолкал, он замирал под рукой Миюки, а потом склонял голову ему на плечо.
Они взялись за руки на пятый день занятий, когда Мэй оперся на край скамейки между собой и Миюки. Ладонь у него была теплая и не давала сидеть спокойно. Миюки чувствовал ее бедром, плотные брюки от нее не защищали. Он мог бы отодвинуться, но почему-то такой вариант ему даже в голову не пришел. Он просто опустил сверху свою ладонь, накрыл ею кисть Мэя и, нерешительно дрогнув, все-таки вплел в нее свои пальцы. Мэй глубоко вздохнул и расслабился.
Еще через два дня Миюки посмотрел на незапертую кабинку в туалете, куда только что зашел Мэй, и, воровато оглянувшись по сторонам, зашел следом. Кажется, они так и не закрылись, целовались, забыв об осторожности, сорвав со стены держатель для туалетной бумаги.
Еще через день они не смогли остановиться и продолжили в студенческой квартире Миюки, прямо на полу, даже не расстелив футон.
Мэй потом долго ворчал, что всю спину себе угробил.
– Ну прости, принцесса, – смеялся Миюки, – кто-то был слишком нетерпелив.
В следующий раз он расстелил футон и, глядя в совершенно шальные голубые глаза, осторожно пробовал проникнуть пальцем внутрь Мэя.
Мэй колотил руками по футону, и Миюки боялся, что он случайно ударит слишком сильно и травмирует свою руку. Но держать его, и гладить, и понимать, что уже там, внутри, – все это было слишком. Так слишком, что Мэй потом скривил губы и сказал:
– Скорострел.
Миюки тихонько ткнул его локтем под ребра. Сердиться не было никаких сил.
День заканчивался, и в квартире было уже почти темно. Они лежали на узком футоне, крепко прижавшись друг к другу, чтобы не скатиться на пол. Мэй спокойно дышал Миюки в шею. Миюки бездумно смотрел в потолок. Сперма засыхала у них на бедрах, неприятно стягивая кожу.
– С завтрашнего дня у меня начинаются плотные тренировки, – сказал Мэй. – Через две недели пойдут официальные матчи.
Это было почти извинение. «Я не смогу приходить».
– А на занятия? – спросил Миюки.
– Тоже… скорее всего.
– Зачем тебе Тодай? – спросил Миюки. – Ты даже учиться толком здесь не можешь, разве твоя карьера уже не сложилась?
Мэй вздохнул и потерся носом о его плечо.
– Совершенно незачем. Отец настоял. По его мнению, бейсбол – это временное явление. Блажь. И как только меня отпустит, я тут же пойду по его стопам, в политику, например.
– И что, отпустит? – засмеялся Миюки.
Мэй фыркнул ему в плечо и затрясся от смеха, потом понемногу успокоился и пожаловался:
– Отец разрешает мне играть, спонсировать свою команду, выбирать тренера и игроков. Но я думаю, что однажды он поставит меня в такие условия, что мне придется поступить, как он хочет. Ненавижу политику, Казуя.
«Да, – мысленно согласился Миюки, – ты слишком честен. Тебе нужна другая игра. И команда, на которую можно положиться».
***
Масатоши был единственным из команды Мэя, с кем Миюки познакомился до ареста. Он возник на пороге, когда Миюки собирал разлетевшийся на мелкие кусочки бывший еще несколько минут назад дорогим телефон и пытался понять, в какой момент он так влип, что Мэй, не сдерживаясь, швыряется чем попало, а потом уходит орать на себя в ванную именно в его квартире.
Масатоши вежливо поздоровался, разглядывая помятого Миюки, а потом спросил:
– Где… эта принцесса?
Пусть они и столкнулись лицом к лицу впервые, Миюки знал, кто к нему пожаловал. Поэтому кивнул в сторону ванны:
– Успокаивается.
Он пропустил Масатоши в квартиру, предложил место на единственном стуле и лимонад.
В ванной наступила тишина, и Миюки мгновенно представил, как Мэй зажимает рот руками, чтобы не выдать себя ни единым звуком.
Масатоши оглянулся на дверь в ванную и, повысив голос, сказал:
– Если с ним все будет в порядке, то я не стану ждать. – Он тяжело посмотрел на Миюки и уточнил: – С ним же все будет в порядке?
Миюки сложил куски телефона на стол, сунул руки в карманы и не ответил, лишь ухмыльнулся. Масатоши помрачнел.
– Много проиграли? – спросил Миюки.
Мэй ничего не объяснил, когда завалился к нему, и все, что знал Миюки – это что играли они с Сейдо.
– Мы не проиграли, – ответил Масатоши и посмотрел на стол, где лежал разбитый телефон. – Твой?
– Нет, мой не трезвонил, – с долей презрения сказал Миюки.
Масатоши нахмурился еще сильнее:
– Это тренер его разыскивал. Не я.
– То-то пришел ты, а не тренер, – уколол Миюки. – Зачем искали? Подумаешь, пропустил раннера, перебесится сейчас и пойдет новый телефон покупать.
– Это не просто раннер, а Юуки Тецуя, – ответил Масатоши.
Он произнес это имя с большим уважением и посмотрел на дверь в ванную с нескрываемым сочувствием, которое означало лишь одно – что у Мэя практически не было шансов выбить этого беттера. Миюки тоже посмотрел на дверь и подумал, что Мэй совершенно не умеет проигрывать, даже один ран, и конечно, это интересно – увидеть однажды, что он будет делать в случае полного поражения, но сам Миюки хотел бы оказаться от него подальше в этот момент.
Масатоши не стал долго задерживаться, вежливо выпил стакан лимонада, вздохнул, что-то решая для себя. Потом пошел к выходу.
Миюки отправился его проводить.
Масатоши остановился у самой двери и медленно, взвешивая каждое слово, произнес:
– Миюки Казуя.
«Эй-эй!» – хотел было воскликнуть Миюки и вытолкать его побыстрее, чтобы он не успел договорить, чтобы никогда не знать, что…
– Первый раз вижу, чтобы Мэй психовал из-за хитов у кого-то дома, – сказал Масатоши. – Он обычно сам по себе… Миюки Казуя, – повторил Масатоши и пообещал: – Я обязательно запомню.
Миюки закрыл за ним дверь, постоял немного, крепко сжав зубы, а потом закричал:
– Ты! Блондинка! Выходи немедленно! – И добавил тихо: – Иначе худо будет.
***
Масатоши и представил его команде. Мэй ускакал с тренировки, крикнув короткое: «На учебу!», и Миюки, оставшись на поле без него, вдруг почувствовал себя очень неуютно. Даже ошейник снова начал жать.
Он не знал, стоит ли продолжать тренировку, может ли он выйти с битой и попросить мячи для отбивания. Мэй не задумывался о таких тонкостях, ему хватало того, что Миюки ловил его подачи. Что будет после, его не интересовало.
Поддержка Масатоши была как нельзя кстати. Он нахмурился, глядя, как Мэй быстро стягивает мокрую майку и бежит переодеваться, а потом переключил свое внимание на растерявшегося Миюки. Кайсаки из своего угла делал ему знаки, чтобы снимал защиту и шел к ним с Юми, потому что работы много и вообще Миюки не своим делом занят. Миюки почти решил, что так будет лучше, но подошел Масатоши и сказал:
– Пойдем-ка, познакомлю тебя с командой. А то от Мэя не дождешься.
И Миюки пошел.
Надежная крепкая команда, поддерживающая своего аса в каждом начинании, они даже встретили его беззлобно. Хотя, по сути, Мэй отдал ему позицию кетчера, которую по праву несколько лет подряд занимал Масатоши.
Карлос прямо спросил, за что ошейник. Миюки нервно схватился за ремешок и понял, что этот жест уже входит у него в привычку.
– Ни за что, – ответил он грубо.
Карлос недоверчиво усмехнулся, но промолчал, зато Ширакава сузил глаза и высокомерно заявил:
– Какое, наверное, интересное «ни за что».
Миюки окинул его колким взглядом с ног до головы и раздвинул губы в широкой ухмылке.
– И мне ужасно интересно! – нарочито вежливо ответил он и постарался, чтобы еще один интерес – о том, кто ставит на место прекрасную стерву Ширакаву и каким образом, – отчетливо прочитался на его лице.
Ширакава вспыхнул до корней волос, поняв все совершенно правильно, Миюки в нем и не сомневался. О реакции остальной команды он, правда, подумал поздновато и постарался скрыть внезапное беспокойство. Но Карлос закинул руку Ширакаве на плечи и улыбнулся широко, у стоящего рядом Масатоши дрогнул уголок губ, а кто-то вообще, не скрываясь, фыркнул насмешливо и тепло. И у Миюки мгновенно отлегло от сердца.
Весь день он тренировался в группе защиты, и еще даже солнце не скатилось к горизонту – а он едва переставлял ноги.
– Заканчивай, – приказал ему Масатоши.
«Хороший капитан», – подумал Миюки и пошел переодеваться.
Он присел на скамейку и подумал, что вот сейчас, еще одну минуту посидит – и отнесет снаряжение в подсобку. И мгновенно заснул.
***
– Казуя, Казуя, – тихо звал его Юми.
С Миюки слетел сон, и он резко сел на скамейке.
На поле было тихо, солнце опустилось совсем низко, длинные тени стелились по земле. Юми сидел на корточках и опасливо смотрел на Миюки.
– Я отнес снаряжение, – сказал он робко. – Казуя, а ты по-настоящему бейсболист?
– Конечно, – кивнул Миюки, поднимаясь. – Долго я спал? Ты почему меня не разбудил?
– Господин Харада не позволил. Он даже Кайсаки прогнал. Сказал, что ты должен отдохнуть. На самом деле, он прав, мы же с Кайсаки днем отдыхали, а ты нет. А потом Кайсаки уже сам не разрешил тебя будить, – с сожалением добавил Юми. – И ты проспал ужин. А еще тебя ждет Тадао, мы с Кайсаки справимся на поле сами, а ты иди, пожалуйста. Тадао, он звереет, когда что-то не по его случается.
Миюки наклонил голову, с ужасом чувствуя, как предательски потеют ладони. Это было похлеще ломки в младшей школе, когда семпаи чуть ли не всей командой указывали ему его место. Он не думал, что однажды снова будет кого-то так бояться.
В помещениях за неприметной дверью опять была тишина, люди тенями скользили между проемами с отодвинутыми решетками. В душевой шипела вода, и Миюки остро ощутил, как хочет ополоснуться – после целого дня тренировок – и обязательно сменить одежду. Он сглупил, не остановился на улице и не умылся под общими краниками, теперь ему казалось, что пропотевшие штаны и майка стали тяжелыми, как защита.
– Казуя! – воскликнул Тадао, отложил в сторону свои писульки и встал ему навстречу. – Заходи!
Миюки насторожился и с неровно бьющимся сердцем переступил через порог складской. Непроизвольно кинул взгляд в угол, и Тадао, заметив это, довольно засмеялся:
– Испугался, что ли? Нет, голубчик, сегодня ты так у меня постоишь. Ты проходи, проходи, у нас с тобой, оказывается, больша-ая проблема.
Миюки остановился посередине комнаты, а Тадао снова сел за стол, сложил руки домиком и озабоченно уставился на него.
– В этот дом, – сказал Тадао наставительно, – кого попало обычно не берут. Только самые ответственные из нас переезжают с фермы в город. Здесь нет послаблений, здесь сложно работать, но здесь хозяин, а значит, у каждого есть возможность выслужиться. Это очень важно, я хочу, чтобы ты это понял.
Он замолчал, требуя от Миюки ответа.
– Я понял, – сказал Миюки. – Но мне же не выслужиться, верно?
– Да-а, – протянул Тадао, – а ты у нас исключение. Мы все живем по правилам, и я думал, что ты понимаешь хотя бы простейшие. Но нет.
– Кому они нужны были, эти кроссовки, – пробормотал Миюки.
Тадао его не услышал, но не стал допытываться, а поднял вверх палец и заявил:
– Вот! Ты даже сейчас огрызаешься. Не понимаешь. – И подытожил: – Значит, будем учиться.
Он задумался, склонив облысевшую голову, Миюки хотел бы посмотреть на что-то другое, но лысина притягивала взгляд, – в ней отражался свет и так и подмывало щелкнуть по ней пальцами и послушать, каким звуком она отзовется.
– Как ты называешь молодого хозяина? – спросил Тадао почти участливо.
– Хозяин, конечно же, – без запинки ответил Миюки.
– А Кайсаки мне сказал, что ты держишь себя с ним панибратски и зовешь просто по имени.
– Он соврал, – не моргнув глазом заявил Миюки.
– Неуважение к хозяевам, ложь и воровство, – констатировал Тадао. – Не будь молодой хозяин в тебе так заинтересован, тебя бы уже пороли без передышки, а там уже посмотрели бы, может, и в расход. От гнили только так и избавляются.
– Как жаль, что он во мне заинтересован, – понизив голос, сказал Миюки.
– Очень, очень жаль, – согласился Тадао. – Но тебе стоит знать, что в этом доме последнее слово принадлежит не молодому хозяину, а его отцу. Поэтому я бы на твоем месте не был так самоуверен.
«Уел», – подумал Миюки, но ухмыльнулся все с тем же нахальством.
– Не стоит разочаровывать хозяев, – сказал Тадао. – Выбить из тебя гниль я пока не могу, заметь, пока! Молодой хозяин – человек увлекающийся, даже если он будет носиться с тобой год, однажды это время закончится, и тебе стоит всегда об этом помнить. Однажды ты перестанешь быть исключением. По воле хозяина или же по вине несчастного случая…
«Вот и угроза», – подумал Миюки и сжал губы, стараясь скрыть презрение.
– А ведь несчастье с каждым может случиться, – продолжал рассуждать Тадао. – У нас как-то рабынька была, самое место ее на ферме, но уж больно хозяину приглянулась, взял ее в дом. И так она загордилась, что забыла свое место. И что ж ты думаешь – несчастье с ней случилось, платье загорелось, рабы вокруг бестолковые собрались, долго потушить не могли.
– А ты, Тадао, не боишься, что бестолковость не даст тебе выслужиться? – спросил Миюки негромко.
– А я толковый, Казуя, несчастья при мне не случаются, – покладисто объяснил Тадао. – Так что, осознал?
Миюки опустил голову и сжимал и разжимал кулаки, что-то сказать у него не получалось.
– Что тебе важно? – продолжил Тадао. – Руки? Плечи? Ноги? А может, у тебя вдруг зрение начнет падать? Не боишься?
«Боюсь».
– Отвечай! – рявкнул вдруг Тадао.
Миюки вздрогнул и со злостью выкрикнул:
– Да! Боюсь!
– Вот и хорошо, – ласково улыбнулся Тадао. – Вот и замечательно. С этим разобрались, друг друга поняли. Закрепим пройденный урок. Молодого хозяина надо так и называть – хозяин. Или господин. Поэтому давай-ка ты потренируй свой язык.
Тадао вернулся к столу и выудил из ящика небольшую деревянную пирамидку со стрелкой, поставил на стол и что-то в ней подкрутил. Тук-тук-тук – зазвучала пирамидка. Ровно, как часы.
– Это метроном, – объяснил Тадао. – На счет три ты громко скажи «хозяин». Давай.
Раз-два-три, посчитал Миюки.
– Хозяин!
– Что-то ты тихо, – посокрушался Тадао. – Давай погромче. И на каждый счет три говоришь сначала «хозяин», потом «господин». Понятно?
Раз-два-три!
Вместо ответа Миюки крикнул:
– Хозяин!
– Вот и хорошо, – повторил Тадао, вернулся за стол к своей книге, и больше на Миюки уже не смотрел.
@темы: Daiya no A
Фандом: Daya no A
Автор: Paume
Персонажи: Юи, Окумура, Фуруя, Миюки, Савамура и др.
Размер: мини, 1800 слов
Жанр: юмор, романтика
Категория: джен и совсем чуть-чуть преслэша
Рейтинг: PG
Краткое содержание: День рождения Фуруи
Примечание: Подарок для Кроличек, на Spokon Secret Santa 2015
читать дальшеУ Юи среди школьных тетрадей бережно хранилась тоненькая стопочка прошлогодних вырезок из газет и журналов. Сейчас, в Сэйдо, он почти не доставал их, помнил наизусть, да и вживую на семпаев смотреть было куда интереснее, чем на их фотографии. Он назубок знал, когда у кого из них дни рождения, но в бесконечных тренировках ухитрился потерять счет времени. И о том, что июнь подходил к концу, узнал однажды на тренировке, отдыхая после пробежки.
Семпаи еще бегали с базы на базу, а первогодки, и Юи в том числе, едва дышали, сидя в стороночке на травке. Тренер Катаока резко выкрикивал команды, и семпаи прибавляли скорости. Юи с завистью смотрел на них.
– Господи, – простонал рядом Сето, – когда же он уже утихомирится?
Катаока словно услышал его, обернулся и обвел первогодок грозным взглядом. Сейчас поднимет всех и заставит бежать еще, подумал Юи. Нет, не стал. Юи вздохнул с облегчением, потом поднялся и отошел к сетке – прислонившись к ней, сидеть было удобней. Он вытянул ноги и положил на колени руки, ладонями вверх. Мозолей за дни, проведенные в Сэйдо, добавилось.
– То ли еще будет, – пробормотал Юи себе под нос.
Сетка рядом прогнулась, Юи с любопытством повернул голову – Окумура тоже разглядывал свои ладони, и Юи не стал с ним заговаривать. Он, конечно же, задал бы ему тысячу и один вопрос, но еще в первый день понял, что они отскакивают от Окумуры, как мелкие камешки. Оставалось только ждать, пока тот скажет что-нибудь сам.
Так они и сидели рядышком, разглядывая ладони и искоса поглядывая друг на друга. Окумура обернулся к сетке первым – едва только заслышав за оградой шаги. Узнал их еще издалека, с завистью подумал Юи, поворачиваясь тоже. Потому что по тропинке шли Савамура и Коминато.
– Может, коробку конфет? – спрашивал негромко Коминато.
– И биту, перевязанную бантиком, – бурчал в ответ Савамура.
– Новую перчатку? – предлагал Коминато.
– Ему дед подарил.
Они остановились, совсем немного не дойдя до Юи и Окумуры, и посмотрели на поле.
– Стоило только отойти! – дернулся Савамура. – И он уже на горке!
Юи посмотрел на горку – Фуруя ногой ровнял перед собой землю, крепко прижимая к груди перчатку.
– Ты бы тоже там был, – сказал успокаивающе Коминато. – Но нас с тобой отпустили, или забыл?
– А?! Нет, не забыл.
Савамура решительно зашагал вперед и снова остановился – уже напротив Юи и Окумуры.
– Что, первогодки, спеклись уже? – прокричал он вроде грозно, но совсем беззлобно.
Окумура опустил голову, а Юи улыбнулся широко и скороговоркой ответил:
– Тренер не хочет нас сильно нагружать, Савамура-семпай, а куда вы идете?
– Как это куда? – потрясенно воскликнул Савамура. – За подарком! Для Фуруи! У него же в воскресенье день рождения!
– …как вы могли об этом не знать, – насмешливо закончил Окумура, когда Савамура и Коминато отошли от них достаточно далеко.
– Я помнил, – сказал Юи растерянно, – но неужели уже в это воскресенье?
Окумура бросил на него непроницаемый взгляд, потом едва заметно искривил губы и тихо спросил:
– Не верится, правда? Кажется, что год уже в Сэйдо.
Юи кивнул и поднялся.
– А ты помнил про день рождения?
– Меня предупредили заранее, – надменно ответил Окумура, тоже поднимаясь. Честно говоря, Юи не представлял, как Окумура уживается с капитаном, а уж как тот его предупреждает, вовсе не поддавалось воображению.
– Ты и подарок приготовил? – спросил Юи.
Окумура кивнул.
– И что?
– В воскресенье увидишь, – хмыкнул Окумура и пошел на поле, где как раз строились все первогодки.
Догоняя его, Юи уже думал о том, что же сам подарит. Что может обрадовать Фурую-семпая?
Вечером, после мучительных размышлений, Юи все-таки рискнул спросить совета. Он пошел к автомату с напитками и сел на скамейку. Миюки-семпай как раз возвращался из душа – самым последним, поэтому в одиночестве. Юи подхватился, едва его завидев, и предложил банку с чаем. Миюки не отказался, сел на скамейку, пил чай и поглядывал на Юи с насмешливым любопытством.
– У Фуруи-семпая скоро день рождения, – начал Юи, – и я хотел у вас спросить, семпай…
– А! – перебил его Миюки. – Ты, наверное, хочешь подарить Фуруе что-нибудь особенное?
Юи покраснел мгновенно, злясь на Миюки, и в то же время восторгаясь его прозорливостью. Не важно где – на поле или здесь, у автоматов, – Миюки оставался пока что недостижимым идеалом.
Думая о подарке, Юи воображал кучу разных вещей – от носков с оранжевыми полосками до закладки в учебник. Но Миюки, оглянувшись по сторонам, наклонился к нему и громким шепотом сказал:
– Белый плюшевый медведь!
Потом выпрямился, кивнул сам себе и довольно добавил:
– Только никому не говори, а то тебя опередят с подарком.
Плюшевый медведь?! Он что, серьезно?!
Миюки допил чай, метко выкинул банку, поднялся, похлопал Юи по плечу:
– Я спать, а то долгий день был. Спокойной ночи, Юи.
Не просто плюшевый, а белый.
Миюки как раз скрылся за поворотом, когда Юи с запозданием вспомнил, что хотел спросить, что же подарит он сам.
Стоя у магазина с игрушками и перебирая в кармане мелочь, Юи не мог избавиться от мысли, что над ним жестоко посмеялись. С Миюки-семпая станется. И в то же время…
Белые мягкие мишки сидели среди игрушек и невозмутимо смотрели черными глазами-пуговицами. И Юи готов был поспорить на что угодно, что Фуруе они нравятся. Очень нравятся.
Он не успел вручить свой подарок в воскресенье утром, потому что Фуруя еще с вечера договорился с Миюки и ушел в буллпен слишком рано. Юи и проснулся-то только от ощущения свежего воздуха, который порывом ворвался к ним в комнату вместе с тихим стуком захлопнутой двери. А на тренировке было вовсе не до подарков, они снова бегали и бегали. Правда, за завтраком, в столовой, Фурую официально поздравил тренер, но тут же напомнил о том, что соревнования не за горами и надо больше времени уделять тренировкам.
Юи уже начинал думать, что так и не получится вручить Фуруе медведя именно сегодня, что семпаи не отпустят его до поздней ночи, может, соберутся все в капитанской комнате, как они обычно делают, а Юи не дождется и заснет в обнимку с плюшевой игрушкой. Думать об этом было грустно.
Семпаи ввалились комнату целой толпой, Юи соскочил с кровати, когда дверь открылась, и попятился назад, когда понял, что места в комнате категорически не хватает. Нисколько не стесняясь, на кровать плюхнулся Курамочи-семпай и потянул Юи за руку:
– Не стой столбом, щас подарки вручим, поиграем и разойдемся.
С другой стороны от Юи присел молчаливый Окумура, а рядом с ним улыбающийся Сето.
Фурую вытолкали на середину, Савамура-семпай сразу полез в тумбочку, обиженно спросил:
– Что, даже сладкого нам не приготовил?
Миюки оттолкнул Савамуру в сторону и захлопнул тумбочку.
– Сладкое есть вредно, хочешь, чтобы тебя обсыпало, как младенца?
Коминато-семпай дернул Савамуру за рукав и напомнил:
– Ты хотел быть первым.
Савамура выпрямился, шагнул к Фуруе и на вытянутых руках поднес свой подарок.
– От нас с Харуиччи, – громко возвестил он. – С днем рождения, Фуруя!
Юи показалось, что его огрели чем-то тяжелым по голове. «Я мог бы догадаться, – подумал он, – Савамура-семпай и Коминато-семпай знают Фурую так же хорошо, как и Миюки-семпай. Они друзья! Мне надо было искать другой подарок!»
Фуруя вначале стоял неподвижно, а потом забрал из рук Савамуры большого белого медведя. Савамура тут же выхватил его назад и с воплем: «Пусть живет на твоей кровати!» – посадил в изголовье. Юи ревниво проследил, как Савамура поправляет медведя, чтобы он не заваливался на бок.
Курамочи вдруг громко засмеялся и тут же уткнулся лицом Юи в плечо, заглушая себя. Юи посмотрел на Фурую и почувствовал, что вместо обескураженности в нем просыпается огромное удивление – Зоно-семпай, пряча смущенный взгляд, протягивал Фуруе белого плюшевого медведя.
– С днем рождения, Фуруя, – пробормотал он.
Фуруя нерешительно взял медведя, Зоно тут же спрятался за спинами остальных гостей.
– Эй, Савамура! – крикнул Миюки. – Сади и этого на кровать!
И вот тогда только Юи взглянул на Миюки. Курамоти к этому времени уже сполз за спину Юи и ржал так, что кровать тряслась – то ли он был в курсе затеи Миюки, то ли просто первым догадался. А Миюки как ни в чем не бывало смотрел на ребят и Фурую и крутил в руках свой собственный подарок – аккуратно запакованную коробочку с бантиком.
– Ну, кто следующий? – невинно поинтересовался он.
Никто не двигался с места, не подходил, чтобы поздравить Фурую, и Юи понял, что у каждого – каждого! – за спиной спрятан белый плюшевый мишка. Юи пошарил позади себя и схватил медведя за лапу.
– Я! – сказал он и поднялся. – Фуруя-сан, я поздравляю вас с днем рождения! – Он смело протянул ему очередного медведя и добавил: – Мой мишка совсем не такой, как те, что уже сидят на вашей кровати. Здесь на этикетке написано, что он с самого Хоккайдо!
Фуруя порозовел, но медведя взял, пробормотал благодарности и принялся разглядывать этикетку.
И после этого осмелели все остальные.
– А мой медведь маленький, – сказал Канемару и протянул Фуруе брелок с болтающимся на нем пушистым зверем непонятного вида.
– А мой поет колыбельную!
– А у меня фигурка на чашке!
– А у меня – чехол на телефон!
Савамура подскакивал к Фуруе за каждым подарком и деловито раскладывал их по местам – игрушки на кровать, все остальное на стол. Фуруя словно нехотя принимал подарки, Юи смотрел на него, не отрываясь, и видел, что он неумолимо краснеет.
– Как мило, – обронил сидящий рядом Окумура.
Юи даже вздрогнул – от того, как точно Окумура озвучил его собственные мысли. Если бы еще не так равнодушно…
– Теперь мой подарок, – сказал Окумура и встал.
Миюки как раз расстался со своей яркой коробочкой, а Фуруя отдал ее Савамуре. Повеселевшие ребята гомонили и устраивались в комнате – кто на кровати, кто на стуле, кто на полу. Савамура стянул одного из подаренных мишек и прилаживал его под себя, чтобы удобно было на полу сидеть, а Коминато его забирал, приговаривая:
– Оставь медведя, Эйдзюн-кун, пусть он на кровати будет, это же подарок Фуруе.
Окумура подошел, взял Фурую за руку и вложил в нее яркий бейсбольный мячик. На мячике был нарисован медведь. Ребята в мгновение ока собрались вокруг Фуруи, кто-то присвистнул, Савамура восторженно завопил, Фуруя даже улыбнулся и покрутил мячик в пальцах. А Окумура обернулся и посмотрел на Миюки. Юи тоже посмотрел на Миюки. Как тебе? – хотелось спросить ему. Удалась твоя шалость?
Но Миюки не видел ни Юи, ни Окумуру. Он вообще смотрел так, что становилось горячо – непонятно почему, и смотрел он не просто на Фурую, а на мяч в его ладони. Юи метнул взгляд на Фурую, на Миюки, на Окумуру. Окумура кривил губы в намеке на усмешку, и столько в нем было превосходства, что Юи снова посмотрел на Миюки.
Миюки моргнул, потом зажмурился, а когда открыл глаза, все равно продолжал смотреть на Фурую, словно прилип взглядом. Юи сделал вперед крошечный шажок, только чтобы увидеть то же самое и, может быть, понять… Если понимает Окумура, то и он тоже – должен!
Ребята успокоились и рассаживались, звали Фурую, но тот все еще стоял посреди комнаты и немного рассеянно перекатывал в пальцах мяч. Швы полосками мелькали в его пальцах, в длинных гибких пальцах питчера. «Странно, – подумал Юи, – я уже не один раз принимал подачу Фуруи, но ни разу не видел так близко, как он держит мяч».
Фуруя переложил мяч из руки в руку, будто примеряясь, как будет ронять его в перчатку, и Юи внезапно пробрало. Не то чтобы он понял Миюки или Окумуру, если быть точнее, то он ухитрился забыть о них мгновенно и напрочь. Потому что у Фуруи были самые красивые пальцы на свете, и Юи понял, что готов любоваться на них всю оставшуюся у него вечность.
@темы: Daiya no A
Фандом: Giant Killing
Автор: Paume
Бета: Alpha_Ultra
Размер: 1311 слов
Персонажи: Пепе/Цубаки, Карлос/Цубаки, Зельберто/Цубаки
Категория: слэш
Жанр: юмор, романтика, флафф
Рейтинг: R
Краткое содержание: Бразильцы хотят от Цубаки майку, а Цубаки не понимает!
читать дальшеОтель поражал воображение своими размерами. Цубаки шел по коридору, открыв рот. Изумление, что ETU заслужили своей игрой такое великолепие, никак не проходило. Цубаки растерянно поглядывал на ключ от номера, пытался запомнить цифры на брелке, но стоило посмотреть по сторонам, и он снова их забывал. Мимо номера прошел дважды, и только на третий раз, развернувшись у лифта, остановился у нужной двери. Он был налегке, все вещи уже занесли в номер. И расселили их не по двое-трое, как раньше, а по одному. Королевский прием – а все потому, что они добрались до финала.
Цубаки счастливо вздохнул и повернул в замке ключ. Дверь отворилась без скрипа, Цубаки шагнул через порог, окидывая взглядом огромную комнату с диваном, креслами, столиком с фруктами, с огромным экраном на стене. В глубине был еще один вход – в спальню с роскошной двуспальной кроватью.
– Вау! – не удержался от возгласа Цубаки.
– Вау! – заорал кто-то в коридоре.
Цубаки даже подпрыгнул от неожиданности. Он оглянулся и почувствовал острое желание исчезнуть. Он заторопился, закрывая дверь, но все равно не успел. Трое не просто влетели, они вломились в его номер, и Цубаки отступил от них, попятился, налетел на журнальный столик, чуть не опрокинул его, задел кресло и со всего размаха упал в него.
Как он мог забыть – в этом же отеле остановилась команда Нагои! А значит, и эти трое – Карлос, Пепе и Зельберто.
– Д-добрый вечер, – вежливо произнес Цубаки.
Они так плохо знали японский, что даже приветствие не поняли. Хотя Цубаки в последнее время начинал думать, что они просто невоспитанные.
И как всегда при встрече, они начали дергать себя за майки.
Однажды Цубаки, краснея от смущения, спросил у тренера – зачем его преследуют бразильцы из Нагои. Тацуми взглянул мимо него на небо и задумчиво ответил, что каждый справляется со своей известностью сам, как может.
И с чьей известностью, интересно, Цубаки должен был справиться? Со своей или Карлоса-Пепе-Зельберто? Эти трое тарабанили исключительно на своем языке, и Цубаки даже не старался что-то понять.
– Ну чего вам? – беспомощно спросил он, когда бразильцы остановились перед ним, тряся растянутые майки и быстро-быстро что-то объясняя. – Да не понимаю я.
И тогда один из них, Зельберто, вдруг поднял вверх палец и что-то воскликнул.
– Тебя осенило? – пробормотал Цубаки.
Пепе и Карлос дружно воскликнули что-то одобрительное, а дальше они все трое синхронно стянули с себя майки и щедрым движением швырнули на журнальный столик.
– А? – Цубаки вжался в спинку кресла и стыдливо прикрыл глаза.
Правда, долго не смотреть он не мог. Тем более, что бразильцы ринулись к нему, обступили кресло со всех сторон и начали гомонить прямо в уши. Тела у них были мускулистые, и Цубаки, осознав, что пялится на то, как прямо у него перед глазами перекатываются мышцы на их животах, сглотнул.
Он попытался встать с кресла, но Пепе вдруг нарушил всякую дистанцию и положил руку Цубаки на плечо. Цубаки вздрогнул, как от ожога, и с ужасом посмотрел вверх.
– О! – воскликнул тут же Карлос и опустил свою руку на второе плечо Цубаки.
Вначале Зельберто растерялся так же, как и он сам, но потом широко улыбнулся, наклонился к нему и схватил за майку. И Цубаки в панике подумал о том, что ему все это показалось.
Они трогали его, не умолкая ни на мгновение. То ли от легких прикосновений, от того, что майку пытались стянуть и дергали туда-сюда, или от того, что голоса их сливались в языческое заклинание, но Цубаки вдруг стало жарко. Он потянул на себя майку и попытался вывернуться из-под чужих ладоней. Зельберто что-то произнес таким обиженным тоном, что Цубаки стало стыдно.
– Ну что вы от меня хотите? – спросил он, поднимая голову.
Пепе и Карлос с двух сторон настойчиво вцепились в его майку и потянули вверх. И Цубаки сдался, поднял руки. Они стянули с него майку, и Цубаки зябко повел плечами, а потом прикрылся руками.
– И что дальше?
Пепе быстро сгреб его майку, Карлос начал с ним спорить, Зельберто молча хмурился, потом перевел взгляд на Цубаки и как будто завис. Пепе посмотрел на Зельберто и тоже замолчал. Карлос воспользовался моментом и выхватил у него из рук майку и замер. Теперь они молчали втроем.
Цубаки почувствовал себя неуютно.
– Что? Ну что? – спросил он и поежился.
Зельберто провел по его плечу пальцем, медленно и так нежно, что Цубаки затрясло. Он широко распахнул глаза, но даже спросить ничего не успел. Карлос выдохнул какое-то слово, показывая на него, Зельберто кивнул, а Пепе протянул к Цубаки уже даже не палец, а руки.
Карлос кинул его майку рядом со своей, на журнальный столик, и быстро опустился на колени перед креслом. Цубаки от страха захотелось забраться в кресло с ногами. Карлос сказал что-то подбадривающее и положил руки ему на бедра.
Цубаки готов был сбежать, но в это время назад зашел Зельберто и пригвоздил его к месту, всего лишь опустив на плечи руки. Цубаки вскинул голову, и Зельберто тут же наклонился и поцеловал его.
«Что?» – заорал мысленно Цубаки, а потом даже мысли его растворились в прикосновениях.
Пепе бормотал что-то восхищенное и водил по его груди ладонями. Зельберто удерживал его в кресле и целовал то в губы, то в щеки, звонко чмокал в ухо, когда Цубаки крутил головой. От поцелуев звенело в голове.
А Карлос запустил руки под резинку штанов Цубаки и почти вплотную добрался до паха. А когда все-таки добрался, то Цубаки даже воскликнуть «Что же это такое!» не мог.
Жар накатывал на него волнами, тело словно плавилось, голова кружилась, шея ее не держала, Цубаки откинулся затылком на спинку кресла и под натиском чужих рук забывал дышать. Он не заметил, что Карлос оттянул резинку штанов, просто понял, что прямо сейчас ему надрачивают член, и стояк уже такой, что хочется только кончить и лениво растечься в кресле. Цубаки точно знал, что стонет, но Зельберто касался его губ на каждый звук и ловил их губами, Пепе дышал ему в грудь восхищенной скороговоркой, и от его дыхания по телу растекалась тягучая слабость.
Карлос раздвинул ему колени и устроился между ними, придвинувшись вплотную. Цубаки думал, что ему уже не будет жарче, но когда Карлос наклонил голову и взял ртом его член, стало так горячо, что Цубаки вздрогнул. Они в шесть рук удержали его на месте, и гладили, не переставая, когда Цубаки содрогался, кончая Карлосу в рот, и ему казалось, что тот высосет его до самого дна стыдными, длинными глотками.
А может, они так и сделали – высосали. Вытянули из него все силы – это уже точно. Потому что Цубаки безвольно сник в кресле и с трудом понимал, что они все еще здесь, что-то говорят, Пепе водит по его груди руками не переставая, Зельберто гладит по голове, а Карлос осторожно заправляет член назад в трусы и штаны.
А потом все успокоилось, и дыхание у Цубаки начало выравниваться. Карлос все так же сидел у него между коленей и вопросительно смотрел в лицо. Цубаки посмотрел на него в ответ, и ему даже стыдно не стало.
Пепе громко вздохнул, и это было похоже на сожалеющее «Эх!». Зельберто что-то ему сказал, и Цубаки по тону понял, что тому пообещали еще раз. «Еще раз?» – подумал он с внезапной паникой. А потом вспомнил, как ему только что было здорово, и наконец-то залился краской стыда.
Карлос поднялся с колен и взял со столика майку Цубаки.
«А свои?» – хотел спросить Цубаки, и тут до него дошло.
Он закрыл лицо руками и согнулся в кресле. Бразильцы озабоченно заговорили вокруг. Пепе постучал его по плечу, и Цубаки наконец-то его понял.
«Эй, приятель, с тобой все в порядке?» – вот что говорил Пепе.
– Да, – кивнул он и рассмеялся в сложенные ладони.
Он отодвинул от себя Карлоса, успокаивающе похлопал по руке Пепе и встал. Они его не держали, смотрели на его майку, тянули каждый к себе.
– Подождите-ка, – сказал Цубаки. Они недоуменное посмотрели на него, и Цубаки постарался сказать так, чтобы получилось, будто он говорит каждому в отдельности: – Подождите.
Он пошел к сумке, расстегнул замок и вытащил два своих запасных комплекта формы. Отличные майки там были. Цубаки отнес их бразильцам, и пока они вопили от восторга, посмотрел на три майки на журнальном столике и подумал, что если ему не найдут еще одну запасную форму, то он запросто выйдет в одной из них.
Бразильцы точно оценят.
Название: Только победа!
Фандом: Giant Killing
Автор: Paume
Бета: Alpha_Ultra
Размер: 900 слов
Персонажи: Гото, Хата, Тацуми
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Фанаты ETU говорят свое «нет» Тацуми, а Гото опять расхлебывает.
читать дальшеОчередной проигрыш дался нелегко не только команде. Ребята разошлись по домам озверевшие от полосы неудач, а Гото еще несколько часов до хрипа доказывал руководству клуба, что Тацуми никого не подставляет, что у него есть стратегия и что он обязательно поможет команде пережить трудные времена и стать лучше. Хотя говорить – это одно, а верить становилось все сложнее. Не будь это Тацуми, Гото уже давно бы сам настаивал на его увольнении.
На воздух Гото вырвался поздно – ночь стояла над клубом, звезды слабо помаргивали с неба, было холодно в неспокойной тишине. Завтра их всех ждал очередной матч, и Гото не хотел не то что загадывать – он не хотел о нем сейчас даже вспоминать.
Он и о Тацуми не хотел сейчас думать, но пришлось. Потому что на удивление из его комнаты не доносилось ни звука, не мерцал за окном экран, словно Тацуми спал. Такого быть не могло, и Гото, вдруг встревожившись, пошел к нему. Дверь не была заперта, легко открылась, когда Гото нажал ручку.
Тацуми не было не только в комнате, его не было на территории клуба, его не было вообще нигде.
Гото оббежал каждый закоулок, несколько раз пронесся по полю, забежал в раздевалки и подсобки. Он поднял на ноги сторожа и вызвал охрану. Тацуми как сквозь землю провалился.
Гото остановился подумать только через час поисков, у огороженного сеткой поля. Вцепился пальцами в сетку – она зазвенела под его напором, – прислонился к ней лбом и глубоко вздохнул.
В любой другой день он вряд ли бы так волновался, но после сегодняшнего проигрыша он сам выходил из автобуса, чтобы усмирять возмущенных фанатов. Поэтому исчезновение Тацуми – это было плохо. Очень, очень плохо.
Гото ударил по сетке кулаком, послушал, как она всплакнула, и повернул к городу. Не то чтобы он знал, где искать Хату, но попытаться хотя бы пройтись по местам, где собираются ярые болельщики ETU, стоило. Может, он вообще напрасно подумал на Хату, может, Тацуми по своему обыкновению затевает что-то, понятное только ему. Но Гото уже места не находил от тревоги, поэтому просто ждать не мог.
Он нашел Хату в мелком полупустом баре. И не только Хату. Никто из фанатов особо не прятался, сидели за большим столом, тыкали пальцами в экран на стене и изредка что-то мрачно выкрикивали. На экране шел повтор сегодняшнего матча. ETU проигрывала с позором.
Вначале Гото показалось, что Тацуми нет среди них, и от сердца отлегло, но потом беспокойство навалилось заново. Гото посмотрел на экран – ETU пропустили очередной гол – и подумал, что хотел бы сесть за стойку и чего-нибудь выпить. И не мотаться, разыскивая того, кто, может, и не терялся вовсе.
– Видишь?! – выкрикнул кто-то из собравшихся фанатов. – Ты это видишь?
– Вижу, – откликнулся знакомый голос.
Гото, как ошпаренный, повернулся и наконец-то разглядел Тацуми. Тот сидел в самом конце стола, прижатый к фанатам с обеих сторон. Перед ним лежал лист бумаги, а рядом пританцовывал Хата – он ударял по столу кулаком, а потом показывал на экран, потом снова со злостью бил. Гото на миг показалось, что он пьян, это осложнило бы все дело. Но нет – Хата был трезв как стеклышко, единственное, от чего у него крышу сносило – это злость.
Зато Тацуми – вот кто был пьян.
Его не просто зажимали с двух сторон – его держали, чтобы он не свалился со стула. И спаивали тут же, подносили к лицу чашку и упорно ждали, пока Тацуми, поморщившись, покорно ее не осушал.
– Ты не достоин этой команды! – яростно наклонился к нему Хата и в очередной раз ударил по столу.
– Дрянная команда, – кивнул Тацуми пьяно, прикрыл глаза и качнулся назад. Его тут же подхватили за спину и поддержали.
– Ты! Ты! – возмущенно выкрикнул Хата. – Ты топишь ее!
Гото сделал к нему шаг, но Хата, как бы велико не было его негодование, держал себя в руках. Он всего лишь с силой опустил ладонь на белый лист бумаги перед Тацуми и потребовал:
– Подпиши!
Тацуми помотал головой и сказал:
– Еще дайте саке. Хорошо как.
– Ты не имеешь права тренировать ETU, – низким, хриплым голосом сказал Хата, и на эти слова отозвались все сидящие за столом, Гото показалось, что волна угрозы пронеслась над головой Тацуми.
– Не-а, – пьяно ответил Тацуми, – имею. Саке мне!
Хата со злостью соскреб бумагу со стола и разрешил:
– Наливайте еще.
Он отвернулся от Тацуми и наткнулся взглядом на Гото. Но не растерялся ни на мгновение, вскинул подбородок и торжествующе растянул губы.
– Хватит, – сказал Гото негромко.
Он не просил, он требовал. Хата обернулся к Тацуми, кинул быстрый взгляд и сказал:
– Да, пожалуй, этого действительно хватит. Можешь ничего не подписывать, Тацуми. Тебя и так завтра выкинут из клуба.
Хата мотнул головой, и остальные фанаты начали подниматься из-за стола. Те двое, что поддерживали Тацуми, встали тоже, и Тацуми качнулся и съехал на бок, а потом и вовсе свалился под стол. Хата хохотнул и посмотрел на Гото. «Ну, что же ты? – говорил его взгляд. – Беги, спасай своего чудо-тренера!»
Гото не двинулся с места. Тацуми копошился под столом, и все с ним было в порядке. Почти.
Болельщики прошли мимо Гото плотной небольшой толпой. Гордо вышагивали и чуть ли не плевали ему под ноги. Гото сжал губы, с силой, до боли. А когда они дошли до выхода, сказал:
– Никто его не выкинет.
Хата с сарказмом воскликнул:
– Ха!
Гото повернулся к нему лицом. К нему и ко всем, кто еще не вышел и стоял в ожидании. Им всем недоставало веры. Не только фанатам, но и самому Гото тоже. Их спасла бы победа, но случится ли она, Гото и сам не знал. Поэтому он вдохнул полной грудью, собирая по крупицам остатки своей веры, и сделал самое большое, на что был способен – он не дрогнув пообещал:
– Тацуми останется с нами. Потому что завтра мы победим.
Фандом: Giant Killing
Автор: Paume
Персонажи: Цубаки/Кубота
Категория: слэш
Рейтинг: PG
читать дальшеКогда Цубаки с Куботой, ему не надо останавливаться и тяжело сосредотачиваться. Он неуловим и легок. Вдвоем они скрываются от чужих любознательных взглядов, их даже оклики не догоняют. Их нет, совсем нет.
Они вываливаются в коридор, оставляя позади толпу журналистов, и бегут по ковровым гостиничным дорожкам. Впереди у них весь вечер и даже ночь, пока команды отдуваются на интервью и на ужине и расходятся по номерам. Домой они поедут только утром.
Кубота бежит впереди, и Цубаки никогда не знает, куда он повернет, захочет ли прокатиться на лифте, тыкая во все кнопки подряд, или же побежит по лестнице – вниз или вверх.
Кубота неуловим. Как и его взгляд – никогда не понятно, куда Кубота смотрит, глаза бегают и, кажется, что не останавливаются ни на мгновение. Цубаки хочет его поймать – и взгляд, и самого Куботу. Предсказать, настигнуть, толкнуть.
Кубота оглядывается на бегу и сворачивает к лифтам. Цубаки краем глаза замечает оторопевшего портье, улыбается ему извиняюще и припускает вслед за Куботой – тот уже стоит в лифте и быстро жмет на кнопки. Это игра, почти как футбол, только для них двоих.
Цубаки успевает и протискивается в закрывающиеся двери. Кубота поворачивает к нему радостное лицо. Глаза его лихорадочно горят и шарят по лицу Цубаки, что-то выискивая. Почему-то хочется улыбаться в ответ на эту странную, необыкновенную радость.
Они никогда не говорят друг с другом, им достаточно тех девяноста минут на одном поле, когда каждый из них рвется к мячу, ни на единое мгновение не оставляя без внимания противника. На поле Цубаки не спускает глаз с Куботы, а отворачиваясь, чувствует на себе его блуждающий взгляд. Это как разговор, почти общение, потому что подстегивает, заставляет быть лучше, быть лучшим.
Иногда Цубаки думает, что Кубота гениален до безумия. Но когда они оказываются вдвоем, неважно где – в лифте, или в номере, или на балконе прячутся за портьерами – он сам без оглядки поддается этому безумию.
Кубота жмет на кнопки, и Цубаки жмет тоже. Они едут то вверх, то вниз, останавливаются на каком-то этаже – полутемном и, может быть, даже нежилом. Но Кубота вдруг срывается и выбегает из лифта, и Цубаки неожиданно даже для себя ловит его у самых дверей, прижимает к стене и тяжело дышит в лицо. Лифт недолго задерживается, тренькает тихонько, закрываясь, и уезжает.
И тогда, в пустом коридоре, у стены, слабо освещенной ночными светильниками, Кубота перестает куда-либо рваться и замирает. Он смотрит прямо, и глаза его не убегают, они устремлены на Цубаки, только на него, только для него.
Безумие заразно, думает Цубаки, прежде чем его притягивает неподвижный взгляд. От него невозможно оторваться, как невозможно оторваться от Куботы.
Это почти игра. И как было бы хорошо, если бы она никогда не кончалась.
@темы: Giant Killing
Фандом: Daiya no A
Автор: Paume
Бета: olya11
Размер: ~5700 слов
Персонажи: Миюки Кадзуя, Курамоти Ёити
Категория: джен
Жанр: АУ, драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Кадзуе десять лет, и он умеет исполнять чужие желания, а Курамоти дважды по десять, и он, вообще-то, ничего не хочет.
Предупреждение: драма; вы уверены, что это смерть персонажа?
Примечание: текст по артам: раз, два
читать дальшеКадзуя только развернулся, как дверь захлопнулась прямо перед его лицом, заставив отпрянуть. Позади были ступеньки, и он чуть было не упал, но взмахнул руками и удержался.
Одежда намокла мгновенно, с козырька бейсболки закапало. Кадзуя рассерженно запрокинул голову и посмотрел в небо. Ничего особенного он там не увидел. Был поздний вечер, тучи висели низко, черные, как и все вокруг. Ливень штриховкой резал воздух, и от него было больно лицу.
Кадзуя поежился, сунул мокрые руки в еще не настолько мокрые карманы и придвинулся назад к двери. Пусть козырек над ней и был узким, но какое-никакое — а укрытие.
Лысый его как будто ждал — он тут же распахнул дверь и заорал:
— Я тебя куда отправил? А ну пошел на прогулку!
И в этот раз уже спихнул с крыльца.
Кадзуя слетел по ступенькам, цепляясь за перила — не хватало только расшибиться, — и шлепнулся в грязь. Струи дождя, как мелкие гвоздики, приколачивали его к земле. Но он все равно поднялся.
— Сделай так, чтобы дождь закончился, иначе будешь до утра гулять! — крикнул Лысый и захлопнул дверь.
— Ага, разбежался, — пробурчал Кадзуя. — Замечательный же дождик.
Он побежал по садовой дорожке, чтобы хоть капельку согреться и ни в коем случае не думать о том, что хорошо бы дождь закончился.
Ровно неделю назад он решил, что больше не будет хотеть того же, что и другие. От чужих желаний тошнило, кружилась голова, а как-то раз грудь словно стиснуло, он долго не мог вздохнуть, и даже Лысый забегал в тревоге.
Кадзуя не знал, сколько из своих десяти лет он не отличал чужие желания от собственных и сколько раз болел только из-за того, что исполнял их. Раньше его умели убалтывать, но в последнее время он начал различать свое и чужое, как будто кто-то проводил тонкую линию, разграничивая и нашептывая: это не твое, молчи, терпи, не желай.
И Кадзуя перестал желать.
Два дня назад его отдали на попечение Лысому, вот уж кто не выбирал методы внушения. Кадзуя потер шею, по которой за эти два дня попало столько раз, что любой другой уже задумался бы… над своим поведением.
— Не дождетесь, — неподвижными от холода губами прошептал Кадзуя. — Лей, дождик, лей.
Он пробежал по дорожке, свернул к саду камней, попрыгал через лужи, один раз поскользнулся, забираясь на камни, нашел в глубине сада чашу фонтана — она белела в темноте, и Кадзуя долго пытался понять, что это такое.
А потом он выскочил к высокой ограде и пошел вдоль нее. Где-то далеко пролаяли собаки, и Кадзуя подпрыгнул на месте, боязливо оглядываясь. Он совсем забыл про собак, а этот дом охраняли строго — Кадзуя вечно боялся выходить в сад без сопровождения.
Он почувствовал, как от страха быстро забилось сердце, и ускорил шаг, стараясь поскорее выйти к воротам. Там, в пропускной будке, наверняка кто-нибудь сидит, может, даже Свистун. А Свистун Кадзую никогда не обижал. Иногда только рассказывал, чего бы ему хотелось, и вопросительно смотрел на него. Кадзуе было неловко, но он совсем не желал, чтобы Свистун нашел клад и уехал жить в Америку, Свистун нужен был ему самому.
Кадзуе показалось, что собаки залаяли ближе, а в глубине сада раздался шорох, как будто они неслись к ограде, почуяв его.
Он ускорил шаг, а потом, подгоняемый паникой, и вовсе побежал.
Лай вдруг затих — так же внезапно, как и начался. И Кадзуя подумал, что ему могло и показаться. А уж если кто-то из оставшихся в доме захотел, чтобы Кадзуя испугался, то лай мог быть просто чьим-то издевательским желанием, которое он случайно исполнил.
— Лейся, дождик, — мстительно сказал Кадзуя.
В пропускной будке светилось окошко и тарахтел телевизор. Кадзуя поднялся на цыпочки, чтобы рассмотреть, кто там сидит, но никого не увидел. Он обошел будку и остановился, не поверив своим глазам. Узкая дверь с окошком была распахнута настежь, в будке никого не было, зато была открыта калитка. Кадзуя несмело шагнул вперед, внимательно оглядываясь по сторонам, а потом вдруг пригнулся и, крадучись, вышел за калитку.
Никто его не окликнул.
Кадзуя оглянулся на будку, ворота и темный сад, в котором затерялся богатый старинный дом. Дождь лил не стихая, вокруг не было ни души, и Кадзуя сорвался с места и побежал по дороге прочь. Ему казалось, что у него выросли крылья и он не бежит, а летит.
Никто не погнался за ним, не крикнул вслед, вообще никто ничего не заметил.
Кадзуя пробежал по подъездной дороге и выскочил на большой перекресток — сияющий рекламой, пустынный из-за дождя, — настоящий городской перекресток.
— Йоху! — воскликнул Кадзуя и даже подпрыгнул. — Замечательный дождик! — крикнул он громко. — Не заканчивайся!
***
Курамоти заметил мальчишку случайно, и только тогда, когда тот кошкой прыгнул под стойку. До этого он сидел тихонько в самом углу, закрытый поломанным стулом, и никто не обращал на него внимания. И двигался он так стремительно, что никто не успевал его заметить.
У Курамоти хоть и был наметанный глаз, но вначале он все равно увидел лишь его рывок к столикам, к брошенным без присмотра тарелкам, и только потом разглядел самого мальчишку. Тот уселся в углу, скрестив ноги, и ел быстро и с удовольствием, прямо руками, вытирая пальцы о стащенное у официанта полотенце. Лет семи-восьми на вид, в сдвинутой на бок бейсболке и явно большой ему одежде.
«Чей-то беглец?» — подумал Курамоти с интересом.
Он сходил к стойке за очередной порцией пива, внимательно приглядываясь к мальчику. Тот замер, когда Курамоти оказался слишком близко, вжался в угол и действительно почти слился с тенью.
Курамоти восхищенно присвистнул — мальчишка знал толк в конспирации. Он не стал возвращаться к столику, а сел у стойки, повернувшись лицом к залу. Музыка гремела в ушах, освещение сумасшедше мигало, Курамоти не спеша потягивал пиво, а мальчишка потихоньку расслаблялся и даже немного ожил — наклонился к стакану с водой, стоящему перед ним на полу. Курамоти наблюдал за мальчишкой краем глаза, поэтому когда в зале вдруг погас, а потом вспыхнул яркий свет, испытал то же чувство удивления и страха, что и все остальные посетители клуба.
Только этого не хватало — попасть в самую гущу чьих-то разборок, подумал с досадой Курамоти, наклоняя голову и прикрывая ее руками.
Пришедшие никого не трогали, окриками потребовали тишины, забегали по залу, словно кого-то искали. Курамоти вспомнил про мальчишку и украдкой посмотрел в его сторону.
Мальчишка сосредоточенно прятался в углу, при ярком свете он оказался чуть старше и не таким оборвышем. Из зала его не было видно, но если бы кто-то подошел к стойке…
На середину зала выволокли охранника, дежурившего у входа.
— …ребенок... — услышал Курамоти обрывок требований.
— Я не видел! Какой ребенок, это же клуб для взрослых! — в страхе частил охранник.
На него наставили оружие, и кто-то из посетителей в панике взвизгнул.
— Видео показало мальчика, — громко заявил один из пришедших. — Мальчик лет десяти. Где-то в зале есть мальчик. Осмотритесь все! Нам ничего больше не надо — только мальчик!
«Вот шустряк», — подумал Курамоти и снова скосил взгляд в сторону мальчишки.
Тот перестал жаться в угол, зато полез под стойку, в узкий проем между нею и полом.
«Застрянет? — азартно подумал Курамоти, а потом: — Интересно, что ты натворил?»
Автоматная очередь прозвучала внезапно, перечертила едва сдерживаемое беспокойство и запустила панику. Люди закричали и ломанулись кто куда — на выход, в туалеты, к окнам.
«А вот это уже серьезно».
Курамоти перемахнул через стойку и мягко приземлился на пол рядом с тихо сидящим мальчиком. Он схватил его в охапку и зажал рот, не давая ни дать деру, ни закричать. Глаза мальчишки вспыхнули не паникой — яростью, он не стал вырываться, а со всей силы ударил Курамоти пяткой в живот. Курамоти на мгновение задохнулся, но мальчишку не отпустил, навалился сверху и произнес в ухо:
— Я не сдам тебя, просто посиди тихо.
Мальчишка понял его с первого же раза, и Курамоти мимоходом удивился его собранности. Он осторожно убрал руку от его рта и, не спуская глаз с мальчишки, медленно сел, привалившись к стойке спиной.
Мальчишка стрельнул взглядом вдоль прохода, но Курамоти не повелся, сказал:
— Там никого нет, бармен выбежал отсюда сразу же, как погас свет, и сейчас прячется в подсобке.
— Чего тебе надо? — неприветливо спросил мальчишка.
Курамоти пожал плечами и ухмыльнулся:
— Пока — ничего.
Мальчишка медленно нагнулся за слетевшей с головы бейсболкой и процедил сквозь зубы:
— Вы бы не лезли, дяденька, за меня вряд ли вам денег дадут.
— Ух ты, важная какая птица! — воскликнул дурашливо Курамоти. — Высшая награда за твою поимку причитается, что ли?
«Пуля?» — прикинул он и почувствовал, как волнение поднимается в груди, заставляя думать быстрее и предвкушать очередное необычное дело.
Мальчишка посмотрел на него с неожиданной снисходительной жалостью, и Курамоти показалось, что прямо сейчас он делает самую огромную ошибку в своей жизни.
Общая истерика в зале спала, пара человек еще пытались кричать, но потом повисла зловещая тишина. Только тяжелые шаги ударяли об пол, все ближе и ближе к стойке.
Курамоти нервно облизнул пересохшие от волнения губы.
— Они нас не найдут, — сказал он. Было не похоже, чтобы мальчик боялся, но Курамоти понял, что сам он не может не бояться за него. — Дойдут до стойки и повернут назад, не станут заглядывать. Они тупые лбы, иначе не стали бы стрелять в зале, полном людей.
— Не найдут? — спросил мальчик, и по тому, как неуверенно он это сказал, Курамоти понял, что ему все-таки страшно.
— Нет, — соврал он и подумал, что хоть шансов у них меньше процента, а все равно — очень хочется, чтобы их не обнаружили.
Вот бы и в самом деле не нашли?
Мальчик вздрогнул всем телом, схватился за живот, кувыркнулся на колени и ударился об пол лбом.
— Здесь никого нет! — крикнули над головой у Курамоти.
Шаги отдалились, Курамоти кинулся к мальчику, перевернул на спину, приложил ухо к груди — сердце билось быстро, как у птицы.
***
На лбу вспухла шишка. Кадзуя пытался потереть ее, и каждый раз голова отзывалась болью. Это же надо было так расшибиться, огорченно подумал он.
Его кинуло в откат слишком внезапно, он и представить не мог, что сможет так быстро настроиться на чье-то желание. Но странный парень как будто сам читал его мысли, или же они просто подумали об одном и том же одновременно, — и Кадзуя исполнил его желание мгновенно. Может, и откат получился слишком сильным именно поэтому. Кадзуя помнил, как его согрело теплом от самого горла до пальцев на ногах, а потом ударило в грудь, он испугался и забыл, где верх, а где низ, а потом и вовсе перестал что-либо видеть. Наверное, именно тогда он и упал, лбом в пол.
А когда снова начал осознавать себя, понял, что его несут на руках.
То есть, сначала не понял. Это было так непривычно. Его никогда не носили на руках. Лысый, если спешил куда, мог перекинуть через плечо — как мешок. Или вовсе зажать под мышкой — неудобно и до боли неприятно. Лысый был здоровый, а Кадзуя — мелкота залетная. И незнакомый парень тоже был большой. У него были большие руки, а через его куртку Кадзуя чувствовал, как он глубоко дышит и как напрягаются мышцы у него на груди, когда он прижимает Кадзую к себе покрепче, или перехватывает поудобнее, когда поворачивает или просто ускоряет шаг, или отворяет дверь.
Кадзуя не стал показывать, что с ним уже все в порядке, так и держался расслабленно, не открывая глаз, иногда только подглядывал и тут же зажмуривался. Шагал парень неровно, спешил, иногда бежал, и Кадзуя жалел, что не может запомнить дорогу.
В клуб он пробрался, затерявшись под ногами большой компании, когда живот уже сводило от голода и он был готов рискнуть безопасностью ради любой еды. Парень тоже подвернулся вовремя, Кадзуя позволял ему нести себя и ждал момента, чтобы улизнуть.
Уличный воздух вдруг закончился, в нос ударил запах гнилого мусора, парень начал подниматься по лестнице, и Кадзуя встревожился, потому что его явно несли в квартиру.
У дверей парень очень осторожно присел на корточки, перехватил Кадзую одной рукой за спину, поддержал коленями и достал из кармана ключи, не вставая, отпер квартиру, ключи закинул внутрь и только потом снова поднял Кадзую на руки, занес в комнату и положил на что-то мягкое.
Кадзуя приоткрыл глаз — он лежал на футоне, а парень, повернувшись к нему спиной, запирал дверь и звонил кому-то по мобильному.
На одно мгновение Кадзуя испугался, что его прямо сейчас и сдадут. Он чуть было не вскочил, но вовремя вспомнил, что парень только что унес его от Лысого с компанией. Поэтому он успокоил дыхание и стал ждать, что же будет дальше.
— Алло! Док, это Курамоти, — сказал парень приглушенно. Трубка ответила ему недовольным рыком. — Да, поздно, знаю. Прости, буду должен. У меня тут… человек без сознания... — От неожиданности Кадзуя распахнул глаза, пристально всматриваясь в парня. — Нет, я не знаю, что с ним. То ли ударился сильно… лбом приложился… да. Или плохо стало, не знаю… Что? — парень обернулся и посмотрел на Кадзую. Взгляд у него был встревоженный, голос тоже. — Был в порядке, мы с ним даже говорили…
Курамоти осекся и опустил руку с телефоном. Кадзуя запоздало зажмурился, а потом сдался и открыл глаза, потрогал болючий лоб, нащупал шишку и, шипя, сел на футоне. Улыбнулся широко и пропел:
— Привет, дяденька!
И даже рукой помахал.
Курамоти поднес к уху телефон, сказал:
— Спасибо, док. Он пришел в себя, — и нажал отбой.
Он постоял немного, разглядывая Кадзую, а потом двинулся вперед. Кадзуя, не переставая улыбаться, быстро-быстро пополз назад, уперевшись в стену, встал на ноги и зыркнул по сторонам, прикидывая, куда бежать, если что. Хорошо, что Курамоти остановился не доходя до него. Сунул руки в карманы, покачивался с пятки на носок и разглядывал исподлобья.
— Я… пойду? — дружелюбно спросил Кадзуя и попытался бочком пробраться к дверям.
— И куда? — точно так же дружелюбно поинтересовался Курамоти и ненароком развернулся, перекрывая все пути к выходу.
Кадзуя неопределенно махнул рукой, от улыбки уже щеки болели, но выдать, насколько ему страшно, было еще хуже.
Курамоти в ответ красноречиво хмыкнул.
— Куда-нибудь? — предположил Кадзуя. — Главное, что у вас меня не будет, правда? И никто к вам за мной не придет, и стрелять не начнет, да, дяденька?
— Надо же, — сказал в ответ Курамоти, — какого племянничка я подобрал.
Он совсем не слушал Кадзую и никуда не собирался отпускать.
Может, и продаст, подумал Кадзуя. Пару лет назад, еще до того, как к нему приставили Лысого, Кадзую уже продавали. И, вообще-то, ничего страшного в этом не было. Кадзуя увидел, каких денег он стоит, потом его долго никуда одного не отпускали — даже в туалет, но постепенно все успокоилось, а сейчас, когда он научился не поддаваться чужим желаниям, Лысому даже разрешили его колотить.
Ну, продаст меня этот Курамоти, подумал Кадзуя рассудительно. Но точно не сейчас.
Он две ночи спал в коробках возле мусорных баков, и футон на полу вдруг показался очень заманчивым. А утром можно снова убежать.
***
Курамоти не стал выяснять подробности, где носило мальчишку до того, как он попался ему в клубе. Вонял он, как помойный котенок, и был настолько же грязен. Поэтому Курамоти первым делом затолкал его в ванную. Мальчишка не сопротивлялся, хотя поглядывал с опаской, изредка сверкал обезоруживающей улыбкой, и Курамоти чувствовал, что поддается его обаянию.
Пока мальчик, стыдливо отвернувшись, мылся, Курамоти закинул всю его одежду, и даже бейсболку, в стиральную машину. Мальчик так явно приуныл, что у Курамоти вырвалось:
— Не переживай, до утра высохнет, тогда и удерешь от меня.
Мальчик покраснел, но спустя мгновение уже сверкнул улыбкой и продолжил размазывать по себе мыльную пену.
Когда он вымылся, Курамоти завернул его в большую простыню и помог вытереть голову. Мальчик послушно стоял перед ним и крутил вокруг себя простыню, потом вскинул голову и довольно воскликнул:
— Я как привидение, да?
Курамоти рассмеялся, подхватил его на руки — он был очень худой и оттого казалось, что руки и ноги у него несоразмерно длинные, — и сказал:
— Какое ты привидение! Ты гусеница!
Мальчик с хохотом попытался вывернуться, Курамоти, удерживая его двумя руками, вынес из ванной и положил на футон.
— А теперь — спать! — строгим голосом сказал он.
Но мальчик на строгость не повелся, он улыбался, пока не заснул, и даже тогда губы изредка подрагивали, словно ему снилось что-то очень хорошее.
Тогда Курамоти даже приблизительно не представлял, какие проблемы принес домой вместе с ним.
Под утро он проснулся от неясного ощущения беды, широко распахнул глаза и резко сел. Было еще очень рано, на улице только начало светлеть, мальчик крепко спал, раскинув руки. Он соскользнул во сне с футона и лежал под окном на полу. Курамоти тоже только что спал на полу, только по другую сторону от футона — запасного у него не было.
Курамоти поднялся, перешагнул через мальчика и остановился у окна. На темной улице уже не горели фонари, до восхода оставался почти час. Черную «тойоту» Курамоти разглядел каким-то шестым чувством. Ее спрятали от любопытных глаз, но те, кто в ней сидел, курили, и огоньки от сигарет рассекали темноту.
Двое, прикинул Курамоти.
Все еще надеяться, что явились они не по его душу, было опасно.
Мальчик проснулся быстро и бесшумно. Открыл широко глаза, когда Курамоти потряс его за плечо, и спустя мгновение уже поднялся.
Одежда его не высохла. Курамоти с досадой ощупал штаны и майку, мальчик подошел к нему и рассудительно сказал:
— Не страшно, на мне досохнет.
— Нет, подожди, — ответил Курамоти, отодвинул мальчика в сторону и отворил шкаф. Где-то в глубине лежала коробка, Курамоти поспешно вывалил на пол все свои вещи и достал ее.
— А что это? — опасливо спросил мальчик.
Курамоти отшвырнул крышку и вынул футболку — она лежала сверху.
— Форма, — сказал он коротко. — Она тебе будет большевата, — он кинул на него взгляд, — но не намного. Одевайся.
Мальчик заглянул в протянутую коробку и спросил:
— Настоящая?
Курамоти усмехнулся:
— Настоящее некуда.
— Бейсбольная? — выдохнул мальчик.
— Скорее, — поторопил Курамоти. — У нас нет времени.
Это была самая первая форма Курамоти, та, в которой он выступал за свою школу, когда начал играть в бейсбол. Он быстро вырос из нее, поэтому она и сохранилась. Зачем Курамоти таскал ее за собой с квартиры на квартиру, он не мог объяснить. Он давно не открывал коробку, и ткань пахла лежалым, но, наверное, оно того стоило — хотя бы ради восторга, с которым одевал ее странный неунывающий мальчик.
— Кто-то караулит тебя внизу, — сказал Курамоти.
Мальчик поежился и тут же вскинул голову и ослепил Курамоти светлой улыбкой.
— Клан Хаттори. Они меня ищут.
— Кто? — изумился и почти испугался Курамоти. — Ты что-то у них украл? — спросил он и подумал: «Лучше сразу вернуть».
— Да, — кивнул мальчик. — Я украл себя.
— Вот так прямо себя! — не поверил Курамоти. — Ты разве вещь?
Мальчик даже задумался, потом помотал головой и снова улыбнулся.
— Нет! — убежденно сказал он. — Я больше! Я Кадзуя.
***
Кадзуя не переставая трогал свою новую одежду, разглядывал пуговицы и поправлял ремень на штанах. Бежал за Курамоти и старался так помахать руками, чтобы почувствовать: вот он, вот — в настоящей бейсбольной форме!
— Здесь поедим, — сказал Курамоти, заворачивая в небольшую раменную, и только тогда Кадзуя опомнился.
Он сел за стол напротив Курамоти, подождал, пока тот сделает заказ, и спросил:
— Куда мы идем?
Курамоти посмотрел на него так, как будто впервые увидел. Кадзуя встревожился, быстро зыркнул по сторонам и даже немного приподнялся, готовый тут же дать деру.
— Раз нас ищут, — ответил Курамоти. — то стоит отсидеться где-нибудь несколько дней. У меня есть такая типа берлога, не здесь, в Токио, там и поживем пока.
У Кадзуи вспотели ладони, когда он понял:
— Мы поедем в другой город?
— Пешком не дойдем, — улыбнулся Курамоти.
— На поезде? — воскликнул Кадзуя.
— Нет, автобусом.
— А, — сразу сник Кадзуя. — На автобусе я ездил.
Им принесли еду, Кадзуя взялся за палочки и снова опомнился — он только что хотел убежать и опять об этом забыл. Курамоти быстро ел, Кадзуя завороженно смотрел, как мелькают его палочки, и все не мог взять в толк, почему постоянно отвлекается даже просто от мыслей о побеге.
— Это не тебя ищут, а меня, — сказал он.
— Может быть, — кивнул Курамоти.
— Ты можешь меня отдать, — пряча взгляд, предложил Кадзуя.
— Могу, — снова согласился Курамоти. — Но не буду. Не люблю, когда от меня хотят чего-то добиться силой. — Он придвинул тарелку поближе к Кадзуе. — Ешь давай, потом наговоришься.
И Кадзуя послушался.
Он решил пока остаться, но очень внимательно следить за Курамоти. И как только тот решит, что за него дают хорошую плату, — вот тогда и бежать.
Курамоти шел быстрым шагом, часто оглядывался на Кадзую, останавливался с досадой, ждал. Кадзуя старался не отставать, но они все шли и шли, и он устал. Спина у Курамоти была большая и широкая, куртка мялась при ходьбе, и через какое-то время Кадзуя уже знал, в какую картинку соберутся на ней складки. Линия. Треугольник. А на повороте — целый кораблик. Свистун однажды нарисовал ему такой — палочкой на песке. А Лысый затоптал и прогнал Кадзую в дом.
Курамоти завернул за угол и тут же шагнул назад, одной рукой толкнул Кадзую к стене. Кадзуя не ожидал этого и поэтому ударился спиной так, что дыхание перехватило. Он сумел подавить вскрик, только зажмурился от боли.
— Нет, показалось, — сказал себе Курамоти. — Пошли.
Он дернул Кадзую за шиворот:
— Эй, ты в порядке?
Кадзуе показалось, что он ослышался.
— Я? — переспросил он. — Д-да.
— Я тебя сильно толкнул, что ли? — Курамоти присел перед ним на корточки и положил руки на плечи, заглядывая в глаза. — Живой? Ничего не болит?
Кадзуя вывернулся, отодвинулся.
— Все хорошо, — сказал он, чувствуя себя очень неловко, и отвернулся. — Пойдем дальше. Долго еще?
— Да нет, — ответил Курамоти, поднимаясь. — Мы уже на месте.
Они вышли к большой автостанции, и вот там, когда Курамоти пошел к автомату за билетами, Кадзуя понял, как сильно попал.
Он сел в сторонке на пол, то ли потому, что устал, то ли потому, что закружилась голова, и смотрел, как Курамоти тыкает пальцем в экран автомата.
Автобус — тоже неплохо, подумал Кадзуя. Но поезд он даже не видел ни разу, только по телевизору, и было бы здорово… Кадзуя закрыл глаза и представил длинную череду вагонов.
А потом негромко выругался Курамоти, и тут же Кадзую знакомо ударило в грудь. Он не ждал отката, поэтому не сумел вовремя среагировать и опрокинулся на спину, приложился ощутимо затылком и бестолково уставился в потолок.
— Кадзуя!
Курамоти подбежал к нему, опустился на колени, помогая подняться. Кадзуя вдруг сильно разозлился, молча вырвался, встал на ноги. Курамоти посмотрел на него снизу вверх, и Кадзуя точно знал, что он сейчас скажет.
— Билетов нет, — развел руками Курамоти.
— Решил прокатить меня на поезде? — недовольно спросил Кадзуя.
— Можно попробовать, — улыбнулся Курамоти.
Кадзуя снова пошел за ним, но теперь ему все стало ясно. Это не усталость валила его с ног, это откаты. Он их не замечал, потому что по отдельности они слишком легкие для него, но за день наслоились, как толстый пирог. Кадзуя всегда был быстрым, он не мог так сильно отставать от Курамоти, надо было сразу догадаться, что что-то не так. А Курамоти, оказывается, нет смысла даже озвучивать свои желания, потому что они вместе хотят одного и того же — чтобы никто не попался им на пути, чтобы дождь не начался, чтобы зеленый свет скорее загорелся — потому что надоело ждать. Это даже не исполнение чужих желаний, потому что они все — его, Кадзуи, собственные. Просто ничего бы не случилось без Курамоти.
«Надо потеряться, — думал Кадзуя, шагая за ним, как привязанный. — Прямо сейчас. Иначе заболею».
Он остановился, Курамоти постепенно отдалялся, куртка морщилась у него на спине.
«Интересно, — подумал Кадзуя, пускаясь вдогонку, — а на поезд билеты будут?»
***
В какой-то момент Курамоти взял мальчика за руку — чтобы не отставал, слишком часто приходилось его ждать. Мальчик вначале настороженно шел с ним вровень, ладошка в руке Курамоти была как деревянная, а потом расслабилась, и даже пальцы едва ощутимо сжались вокруг ладони.
Мальчик был странный, недоверчивый, но с обескураживающе широкой улыбкой. На вид — маленький, но его быстрому уму мог позавидовать и взрослый.
— Сколько тебе лет? — спросил Курамоти.
— Десять? — спросил в ответ мальчик и посмотрел на него снизу вверх.
— Это ты должен знать, — проговорил Курамоти.
Мальчик пожал плечами, похоже, его это мало интересовало.
— Где твои родители? — попытался узнать Курамоти.
Мальчик напрягся, ответил негромко:
— У меня их нет.
Курамоти показалось, что он над ним издевается.
— С кем ты живешь?
Мальчик фыркнул:
— Сейчас — с тобой, а вчера сам по себе.
— В какую школу ходишь?
— Куда? — удивился мальчик.
«Ладно, проехали», — сказал себе Курамоти и спросил:
— За какую команду ты болеешь?
— За Тигров! — воскликнул мальчик. — И за Янкиз! Лысый часто смотрит матчи и мне разрешает смотреть, не прогоняет.
Лысый — это тот идиот, который начал пальбу в клубе. И чем больше Кадзуя о нем рассказывал, тем меньше он нравился Курамоти. О себе он рассказывал охотно, но Курамоти все равно казалось, что его водят за нос. Он готов был поверить, что мальчика действительно держали в изоляции от всего мира и следили чуть ли не за каждым шагом. Он не сомневался, что мальчик сумел удрать из-под такого присмотра, он явно был на это способен.
Но что в нем такое, в этом Кадзуе, Курамоти не понимал. А еще он чувствовал, что мальчик ловко уводит разговор в сторону каждый раз, как Курамоти спрашивает его об этом. Контраст между честными ответами и умалчиванием сбивал с толку.
— Тебе бы питчером играть, — сказал Курамоти в сердцах. — Или кетчером.
— Правда? — мальчик вскинул вверх засиявшее лицо. — А почему?
— Слишком умный, — фыркнул Курамоти.
Мальчик радостно вдохнул и поскакал, крепко держась за руку Курамоти, а потом вдруг как споткнулся, испуганно глянул из-под челки и перешел на шаг.
— Да прыгай уже, — разрешил ему Курамоти.
Вот теперь можно было поверить, что ему десять лет.
«Пусть бы были билеты на чертов поезд», — подумал Курамоти.
В этот раз автомат послушно продал ему два билета на поезд, который отправлялся через три часа. К ночи они приехали бы к Курамоти на запасную квартиру. Так как за весь день никто их не выследил, Курамоти надеялся, что и про квартиру не узнают. Но как же быстро они выследили его от клуба!
«Что не так с этим мальчиком?» — думал Курамоти, сжимая в руке непоседливую ладошку.
— У нас еще пара часов есть, — сказал он. — Можно пообедать.
Они обогнули станцию, поднялись по лестнице и вышли к жилым кварталам. Вывеска очередной раменной раскачивалась на ветру. Они почти дошли до нее, когда мальчик вдруг остановился и посмотрел в просвет между домами.
— Это что? — неуверенно спросил он. — Это бейсбольное поле?
Курамоти подошел к нему и посмотрел в ту же сторону. Обычное дворовое бейсбольное поле, огороженное невысокой сеткой.
— Настоящее? — спросил Кадзуя с тихой надеждой в голосе.
У Курамоти почему-то горло перехватило, он не смог ничего сказать, а только кивнул. Мальчик умоляюще смотрел на него, и Курамоти взял его за руку и повел между домами. Раменная осталась за спиной.
***
Когда-то очень давно Кадзую брали на колени, не Лысый, нет. Свистун пару раз. И тот господин, Хаттори, который больше всех ждал от него исполнения своих желаний. Иногда Кадзуя думал, что надо было не вертеться волчком, а вести себя хорошо-хорошо, не задавать сразу миллион вопросов и сидеть, опустив голову, чтобы господину Хаттори было удобно приглаживать ему волосы. Но Кадзуя был непослушным, Лысый ему так и сказал: «Доигрался, щенок», — и Кадзуя долго плакал, вспоминая, как вцепился зубами в ласковую руку. Потом, правда, перестал. Каким бы добрым ни был с ним господин Хаттори, все его улыбки, долгие разговоры, сочувствие и ласка — все заканчивалось вместе с очередным откатом.
Господин Хаттори не разрешал никому близко подходить к Кадзуе, только Лысому, и только по делу. Наверное, он думал, что так оберегает его от лишних желаний. Но Кадзуя подрос и научился сам себя беречь.
Когда Курамоти вел его на бейсбольное поле, Кадзуя понял, что не знает, как уберечь себя от собственных желаний и от человека, который их исполняет.
— Кем будешь? — спросил Курамоти, подходя к дому и ногой отчищая пластину.
— Питчером! — воскликнул Кадзуя и побежал на горку.
По примеру Курамоти он старательно почистил пластину, постоял на ней, попрыгал, повернулся к дому и крикнул:
— Готов?
Курамоти принял стойку и крепко стиснул в руках воображаемую биту.
— Я выбью хоумран! — громко прорычал он.
Кадзуя засмеялся. Потом представил, что в руке у него мяч, выступил вперед и взмахнул рукой.
Курамоти стремительно развернулся всем корпусом.
— Ух ты! — воскликнул Кадзуя.
— А ты как думал! — крикнул весело Курамоти. — Я не один год в бейсбол играл. Но ты пока выигрываешь. Страйк!
Кадзуя снова встал боком к дому.
— Наверное, ты знаешь кучу подач! — жалобно воскликнул Курамоти. — Будь со мной помягче, о гениальный питчер!
— Я знаю все! — азартно включился Кадзуя и снова взмахнул рукой, посылая воображаемый мячик в перчатку воображаемого кетчера.
Ему показалось, что от дома донесся стук мяча о биту.
— Я отбил! — крикнул Курамоти. — Лови его! Лови!
Кадзуя поднял вверх руку и запрокинул голову. Он знал, что мячика нет. И в то же время очень хотел, чтобы он…
Откат сбил его с ног тяжелым ударом, аж в ушах зазвенело. Мячик шлепнулся в песок в паре шагов от горки и еще немного прокатился вперед. Кадзуя ударился спиной о землю и открытым ртом попытался вдохнуть. Воздуха не было, и стало так страшно, что Кадзуя ощутил, как из глаз льются слезы. И тут же его отпустило, он прерывисто вздохнул и закашлялся.
— Кадзуя! Кадзуя! — Курамоти подхватил его на руки, сел вместе с ним на землю и встревоженно заглянул в лицо. — Что с тобой?
«Ничего, — подумал Кадзуя. — Просто я никогда раньше ничего не создавал».
Господин Хаттори не раз пытался уговорить его на такие желания. И Кадзуя даже старался. Но у него никогда не получалось. Сделать так, чтобы изменилась погода, — да. Чтобы сошел с рельсов поезд — да. Чтобы сломался телефон — да. Но чтобы что-то взяло и появилось из ниоткуда — нет.
Кадзуя выбрался из рук Курамоти, встал и рукавом вытер грязное лицо. По щеке размазалось что-то мокрое. Кадзуя посмотрел на рукав и увидел на нем красную полосу. И тут же под ноги закапала кровь из носа.
Курамоти схватил его, снова посадил на землю, заставил опустить голову, зажал нос пальцами, пробормотал:
— Сейчас пройдет, не бойся.
«Как не бояться? — подумал Кадзуя беспомощно. — Из-за какого-то маленького мячика такой сильный откат».
Он позволял Курамоти обнимать себя за плечи, сидел тихонько.
— Кадзуя, — спросил Курамоти нерешительно. — Скажи мне, ты поэтому убежал? Ты чем-то болен?
«Прямо сейчас, — решил Кадзуя. — Мы выйдем с поля, и я убегу снова».
Но у него ничего не получилось, потому что когда они вышли с поля, Курамоти подстрелили.
***
Лысый, о котором нет-нет да и говорил Кадзуя, оказался действительно лысым. И стрелял он снайперски, хладнокровно и на поражение. Курамоти сам был виноват в том, что получил пулю в плечо, — расслабился, уверенный, что оторвался от преследования. Хорошо, что со стороны дворового бейсбольного поля их никто не ждал, поэтому Курамоти успел отреагировать и его не убили на месте.
Кадзуя высоко не то вскрикнул, не то всхлипнул, вцепился Курамоти в руку и, пока он оправлялся от болевого шока, потащил к жилым домам. Хоть бы один подъезд оказался открытым, подумал Курамоти, чтобы они успели спрятаться, вот этот, например, самый первый, потому что идти так тяжело.
Кадзуя пристроился к нему под руку и потянул к подъезду, рванул на себя железную дверь, замок щелкнул и пропустил их внутрь. Курамоти тут же осел на пол, а Кадзуя со всей силы толкнул дверь назад, не дожидаясь, пока она медленно захлопнется сама.
В подъезде было сумрачно и прохладно. Они замерли, задерживая дыхание и прислушиваясь к звукам с улицы.
Их искали, громко пробежали мимо, кто-то зло заорал:
— Кадзуя! Выходи, все равно найду тебя, щенок паршивый!
Кадзуя молча скорчился у дверей и закрыл руками голову. Проклятия неслись с улицы, кто-то ходил и колотился в соседние двери, один раз ударили и по их двери. Кадзуя дернулся и отпрянул.
«Да ему же страшно», — понял вдруг Курамоти.
— Кадзуя, — позвал он, стараясь, чтобы голос не сорвался.
Кадзуя поднял голову и посмотрел на него. В полумраке подъезда Курамоти показалось, что и глаза Кадзуи такие же — не по-детски сумрачные.
— Мы выберемся, — пообещал он ему. — Я помогу тебе, обещаю. Сейчас подождем, когда они уйдут дальше, и вернемся на вокзал. У нас же билеты, помнишь?
Кадзуя подобрался ближе к нему, сел рядом, привалившись спиной к стене.
— Ты, дяденька, — сказал он хрипло, — такой дурак. Отпустил бы меня — и не было бы никакой пальбы. Я же говорил тебе? — у него задрожал голос. — Говорил? — спросил он еще раз, и Курамоти услышал, что он плачет.
— Это ты дурак, — ответил ему Курамоти. — Мы же вместе с тобой играли в бейсбол, и теперь одна команда, никуда друг от друга не денемся. Ясно тебе? Вместе выберемся.
Кадзуя фыркнул. Курамоти поднял здоровую руку и притянул его к себе, бейсболка свалилась, и он потрепал его по голове.
— У тебя кровь течет, — сказал Кадзуя.
— Это ненадолго, — соврал Курамоти. — Скоро перестанет.
— Ага, — спустя полминуты сказал Кадзуя слабо, — и правда, перестает.
Курамоти дотронулся до плеча, одежда промокла от крови, но ему тоже показалось, что она больше не напитывается.
Крики на улице затихли, топота тоже не было слышно.
— Скоро пойдем, — сказал Курамоти.
Кадзуя тут же съежился у стены, пробормотал:
— Жить не хочется, да?
Он хорохорился, сдерживая рыдания, Курамоти слышал, как к его горлу подкатывает недетская истерика и он усилием, так, что голос садится, каждый раз побеждает ее.
— Очень даже хочется, — сказал Курамоти весело. — Это ужасно интересно. Жду не дождусь, как мы с тобой сегодня приедем и после ужина поиграем в приставку. Ты играл в приставку?
— Ага, — заинтересованно отозвался Кадзуя. — Мне купили в прошлом году. Я теперь гоняю, как настоящий ас.
— Ну, — с бравадой сказал Курамоти, — меня ты не обгонишь, я ас еще со школы.
— А я целыми днями играл! — воскликнул Кадзуя.
Курамоти ухмыльнулся и тихонько толкнул его локтем в бок.
Кадзуя широко улыбнулся.
— Будем долго с тобой играть, — сказал Курамоти. — Неделю будем отсиживаться и всю неделю играть.
— А потом? — спросил Кадзуя.
— А потом выйдем в город. Ты бывал в Токио?
— Не-а, — помотал головой Кадзуя.
— Вот и посмотришь. У меня там друг живет.
Кадзуя напрягся и даже чуть-чуть отодвинулся.
«Сволочи», — подумал Курамоти с неожиданной ненавистью ко всем лысым, свистунам и господам главам якудза. «Кем бы ни был этот ребенок, но нельзя с ним так, так… нечеловечески».
— У него автомастерская, — сказал Курамоти. — Его зовут Миюки, ему давно не хватало такого мальчика, как ты.
— Зачем это?
— Кормить, — сказал Курамоти. — Спать укладывать. Утро доброе говорить. В школу отправлять. Разговаривать. В бейсбол играть по выходным.
«Любить», — подумал он.
— И я там буду, в мастерской поработаю немного.
— А-а, — протянул Кадзуя и затих.
— Представляешь? — спросил шепотом Курамоти.
Кадзуя кивнул.
— Тогда пошли. Поможешь мне подняться?
Кадзуя поднырнул ему под мышку, Курамоти тяжело оперся на его плечо, встал. «Нет, так я далеко не уйду».
— Возьми билеты в моем кармане, — попросил он. — В правом. Ага, хорошо. Теперь слушай. Мы выйдем с тобой вместе, и ты быстро-быстро побежишь к поезду. — Кадзуя протестующе дернулся. — Нет-нет, — перебил его Курамоти, — я не останусь, я всего лишь осмотрюсь и догоню тебя. Если разминемся, запомни адрес.
Он четко проговорил адрес и потребовал, чтобы Кадзуя повторил его.
— …Токио, Миюки, — послушно сказал Кадзуя, и Курамоти снова услышал, что он пытается не плакать.
«Как же тебя успокоить-то?» — подумал он бессильно.
— Ничего, Кадзуя, все устроится, — между тем говорил он, как будто заговаривал и себя, и Кадзую. — Ты, наверное, не знаешь, что в школе можно играть в бейсбол? Тебя обязательно возьмут в команду. Питчером или кетчером. Наверное, лучше даже кетчером, ты большая голова у нас, умник, всю команду построишь и отведешь на Национальные. Я бы тоже с тобой поиграл, шорт-стопом, например. Из меня знаешь какой хороший шорт-стоп был когда-то? Ого-го!
Они толкнули дверь вместе, и Курамоти взмолился: «Пусть там никого не будет!»
Пусть у мальчика получится убежать, пусть он доберется до Токио, пусть у него будет самая обычная жизнь, пусть просто все будет хорошо!
***
«Это солнце над бейсбольным полем», — подумал Кадзуя.
Рука ныла после последней подачи, от криков вокруг звенело в ушах. Все неслись на горку, и он несся тоже.
Солнце.
Солнце ослепило, как будто он вышел из темного подъезда.
Солнце горело и плавило мир вокруг себя.
«Я хочу, — думал Кадзуя. — Дом, школу, бейсбол, команду, лучшего шорт-стопа и победу на Национальных».
И солнце, пусть оно всегда светит для него.
Чужая рука тяжело цеплялась за его плечо. Кадзуя поднял голову, делая последний шаг, через порог, и грудью встречая откат.
«Больно. Как же больно».
Он бы закричал, если бы в легких был воздух, но его весь выбило откатом.
«Надо потерпеть», — подумал он.
Солнце перевернулось над головой, как летящий в перчатку яркий мячик.
Кадзуя хотел поднять руку и словить его, но так и не дотянулся.
@темы: Daiya no A
Фандом: Pandora Hearts
Автор: Paume
Размер: драббл, ~700 слов
Персонажи: Шарлотта Баскервилль, Зарксис Брейк
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
читать дальшеВ руках у нее была тарелка, полная мелких красных ягод.
– Лотти, остановись! – весело звали ее, но она быстро-быстро бежала, иногда оглядываясь через плечо, и улыбалась. Ягоды падали на пол, оставляя следы – как капли крови.
Солнце ждало ее через два зала, манило сияющим проемом открытых дверей. И она мчалась туда, не останавливаясь.
Странный сон, думала Шарлотта. Приоткрывала на мгновение глаза, видела темную комнату и подлокотник кресла, на котором дремала, потом вздыхала и снова падала в безмятежное лето.
Когда-то, очень-очень давно, она в нем жила.
Как же она устала, раз солнечный сон, полный счастливых воспоминаний, настиг ее.
– Лотти! – смеялся кто-то, и она смеялась в ответ.
На ходу наклонялась и губами хватала ягоды из тарелки. Сладкие. Сочные. Они скатывались с тарелки мимо губ и падали на шею и грудь, проскальзывали под платье и холодили кожу.
Платье было белое, под лифом медленно расплывались красные пятнышки. Шарлотта из сна не видела в этом ничего странного, Шарлотта, дремлющая в кресле, задышала тяжело, словно это были раны.
Солнечный выход был совсем рядом, в нескольких шагах от нее.
– Лотти! – крикнули ей вслед тревожно, и она удивленно оглянулась.
Трость стучала по полу в такт быстрым шагам, таким быстрым, что Шарлотта не успевала добежать до дверей. Человек догонял ее, лицо его было скрыто длинными светлыми волосами, и было непонятно, есть ли за ними глаза.
Шарлотта взяла тарелку с ягодами в одну руку, а второй подхватила платье и побежала так быстро, как могла.
Ягоды горстями раскатывались по полу.
Стук трости приближался стремительно, ей казалось, что он вонзается ей в спину. И если она не добежит… Если не успеет!..
Она ворвалась в солнце и в то же мгновение сбоку от себя увидела мелькнувшую трость: она рассекла воздух; Шарлотта отшатнулась от нее, точно зная, что вот сейчас, сию минуту, трость превратится в звонкий клинок и проткнет насквозь ее грудь, обтянутую белым. И вместо пятен от ягодного сока все платье окрасится кровью. А сама Шарлотта больше никогда не побежит.
Тарелка выпала из ее рук, ягоды рассыпались под ногами, а Шарлотта выпадала из прохладного зала в жаркое лето.
Рука в белой перчатке обхватила ее за талию, не давая упасть. Трость покатилась по траве. Шарлотта отшвырнула от себя чужую руку, выскочила под солнце и, чувствуя себя в полнейшей безопасности, обернулась.
Человек наклонился и собирал в тарелку рассыпавшиеся ягоды. Некоторые кидал тут же в рот. Глаза его все еще были скрыты за длинными волосами, а вот рот – нет. Ягоды окрашивали тонкие губы в ярко-красный.
Я тоже ела ягоды, подумала Шарлотта растерянно и языком пощупала нижнюю губу – там все еще царила сладость.
Человек выпрямился и откинул волосы. Они тут же вернулись на место, закрывая пол-лица. Но Шарлотта увидела взгляд. Насмешливый, острый и наверное – очень опасный.
– Лотти! – донеслось издалека.
– Леди Шарлотта, – сказал человек, галантность в его голосе спорила с весельем, и Шарлотта сама собой улыбнулась.
– Ваши ягоды, – сказал человек и протянул ей тарелку.
Шарлотта хотела было шагнуть к нему, но вдруг передумала и покачала головой.
Губы у него изогнулись в улыбке, он подкинул тарелку вверх, и ягоды снова посыпались на землю. Только с высоты, алым дождем. Шарлотта не удержалась и вскинула голову, чтобы посмотреть.
И в это же мгновение человек приблизился к ней. Трость была у него в руках. Шарлотта не успела заново испугаться, как он легко хлопнул ее по плечу и, уходя, шепнул на ухо:
– Я вас догнал, леди. Теперь ваша очередь.
– Лотти! – тормошили ее. – Пора!
Что это было, подумала она, поднимаясь. Недавний сон все еще сковывал тело. Было зябко и хотелось кутаться в плащ.
– Идем, – сказали ей.
Шарлотта широко распахнула глаза.
Как ей не хотелось темной комнаты. И длинных холодных коридоров. И подвала, пропахшего кровью и железом.
Но она шла туда.
Сон постепенно забывался, словно каждый шаг закрашивал его черным и серым. Мрачной решимостью, той, которой она жила последние несколько лет. Солнце меркло в ее памяти.
И померкло бы совсем.
Но человек, стоящий у стены, звякнул цепями, которые тянули его руки вверх, и поднял голову. Белые тусклые волосы все так же закрывали лицо, свисали слипшимися прядями. Во сне они сияли, вспомнила Шарлотта.
Какое солнце было у меня раньше, с сожалением подумала она.
Человек откинул голову к стене, почти ударяясь затылком в грубую стену, и Шарлотта увидела его лицо. Оно нисколько не изменилось. Все такое же – насмешливое, острое и опасное.
А ведь я догнала тебя, подумала Шарлотта, приближаясь.
Красный светился на его запястьях, на лице и теле через прорехи одежды.
Человек улыбался, вслушиваясь в шаги, Шарлотта подходила к нему и думала, что хочет легко коснуться его плеча ладонью и сказать:
– Теперь твоя очередь. Догоняй.
Но у него не было ягод.
А вместо сладкого сока по груди растекалась алая, соленая кровь.
@темы: Pandora Hearts
Фандом: Daiya no A
Автор: Paume
Размер: мини, ~2700 слов
Персонажи: Миюки, Курамоти, Ицки, Рэй и многие фоном
Категория: джен
Жанр: АУ, ангст, драма
Рейтинг: G
Предупреждение: АУ не соответвует реалиям Второй Мировой войны, но писала я о ней. Концовка скомкана. Все умерли.
читать дальше– Смирно! – крикнул Курамоти, едва Миюки переступил порог. – Двое, – сказал он тихо, когда Миюки, заложив за спину руки, остановился рядом с ним. – Савамура Эйдзюн и Фуруя Сатору.
Миюки мгновенно нашел их взглядом – кроме того, что они слишком напряженно стояли смирно, так еще и в новенькой форме. В шеренге с остальными они просто сияли.
– У нас сегодня пополнение, – объявил Миюки и посмотрел на новичков в упор. – Я лейтенант Миюки и каждое мое слово для всех присутствующих – закон. И не важно, где именно вы в этот момент будете находиться.
Новички, казалось, выпрямились еще больше. Миюки хмыкнул – надо же, сколько старания!
– Мой закон прост. Во время вылетов мы принадлежим небу, а на земле – бейсболу. – Он подтянул висящий на боку планшет, ловко раскрыл, достал карандаш и деловито спросил: – На каких позициях играли в школе?
Новички, явно потрясенные, молчали. Миюки выждал немного, а потом посмотрел на того, что повыше, и спросил:
– Имя?
Новичок щелкнул каблуками и отрапортовал:
– Рядовой Фуруя Сатору!
– Позиция? – спросил Миюки, записывая имя.
– Питчер!
– Питчер – это очень хорошо, – пробормотал Миюки. – Но мало. Как дела с отбиванием?
– Никто не жаловался, – ответил Фуруя.
– Тогда сегодня и опробуем, – подытожил Миюки и посмотрел на второго. – Савамура… – хотел назвать он, но тот сам громко заорал:
– Рядовой Савамура Эйдзюн! Лучший питчер средней школы Акаги! Сильнейший четвертый беттер! Направлен в вашу эскадрилью, чтобы сражаться до последнего вздоха и не допустить осквернения священной земли императора! Раздавим же вместе бакагайдзинов!
На протяжении всей этой тирады у Миюки брови ползли вверх. Курамоти непристойно заржал, заглушая себя кулаком. Шеренга колыхнулась вперед, каждый пытался выглянуть и рассмотреть Савамуру.
– Кто еще тут бака, – озвучил всеобщее удивление Миюки. – Раздавим, не переживай. Питчер, значит.
Он записал еще одно имя, закрыл планшет и набрал в грудь воздуха, чтобы объявить вольно. Но Савамура, щелкнув каблуками, заорал еще громче прежнего:
– И летчик! Ас своего потока! Жизнь готов положить за императора! А все игры оставил в детстве!
– Я чего-то не понял, – обратился Миюки к Курамоти. – Это он так объявил, что останется на скамейке запасных?
– Похоже на то, – согласился Курамоти, едва сдерживая смех.
– Ну ладно, – сказал Миюки и снова раскрыл планшет, – так и запишем. Савамура Эйдзюн, запасной ас.
– Чего?.. – заорал было Савамура.
– Смирно! – рявкнул на него Курамоти, и вся шеренга выровнялась одной волной. Савамура застыл, глядя строго перед собой. – Что, – спросил Курамоти, – в учебке не научили субординации?
– Всем вольно, – сказал Миюки, глядя на Савамуру в упор. – А ты, красавец, можешь начинать свою борьбу с гайдзинами, бегай до обеда. В обед придешь к восточному пропускному пункту, там у нас поле, сядешь на скамейку запасных, как и хотел.
– Я не этого хотел! – возмутился Савамура.
Миюки отвернулся от него и вышел из казармы вместе с Курамоти.
– Только двое, – словно все еще не веря, сказал Курамоти.
– По сколько им лет? – устало спросил Миюки, доставая сигареты.
– Ты же слышал, средняя школа, учебка. Шестнадцать, наверное.
– Пусть бы вообще никого не присылали, – с досадой сказал Миюки.
– Без пополнения вымрем все, – мрачно ответил Курамоти.
– Мы и так… вымрем. – Миюки один раз затянулся, а дальше просто крутил сигарету в пальцах. – Поставим их обоих в игру. Поговори с Каваками, пусть подготовит их немного. Может, тогда втянутся быстрее. А то видишь как – жизнь он готов отдать, ас недоделанный.
– Мальчишка еще, – заступился за Савамуру Курамоти. – А в учебке кому угодно мозги промоют.
– Да, – кивнул Миюки и почувствовал себя столетним старцем. – Я помню.
Ему казалось, что учебка была давным-давно, в какой-то странной прошлой жизни, а если задуматься – то полгода назад. Но они с Курамоти хоть пришли в нее не после средней школы.
После старшей.
И если повезет, в этом году доживут до своих девятнадцати.
***
Миюки нашел Ицки под стенами казармы Кунитомо. Тот печально сидел прямо на земле, скрестив ноги, и задумчиво разглядывал лейтенантские нашивки в руках.
Миюки остановился перед ним, заслонив солнце. Ицки поднял голову, вздохнул и подвинулся, приглашая присесть рядом. Миюки кивнул на нашивки:
– Выбросил?
Ицки удрученно кивнул:
– Второй раз уже. Хорошо, что никто не видел.
– Доиграется ваш ненаглядный ас, – с досадой сказал Миюки и опустился на корточки рядом с Ицки, прислонился спиной к стене и посмотрел из-под козырька фуражки на небо. – У нас двое питчеров-новичков. Хочу попробовать их. Как вы сегодня после обеда?
– Теперь ты ко мне будешь приходить? – спросил Ицки неловко.
– Ну, – рассудительно ответил Миюки. – Ты же кетчер. Капитана выбрали?
– Кто его выберет… – пробормотал Ицки.
Они молча посидели, Миюки ждал, что Ицки хоть что-то скажет на предложение игры, но Ицки все так же крутил в руках нашивки и ничего не говорил.
– Что Мэй делает сейчас? – спросил Миюки.
Ицки вскинул голову, оторвался от нашивок, испуганно посмотрел на Миюки:
– А?.. Письмо… пишет. – Миюки вначале не понял, нахмурился, а потом даже вздрогнул – так его прошибло осознанием.
– Капитан Кунитомо предложил написать официальное сообщение, но Мэй-сан заупрямился. Сказал, что сам отправит письмо родным Харады. Они с детства дружны были?
– Да, – кивнул Миюки. – Играли в одной команде в школе. Элитная была команда. Элитный спорт. Элитная эскадрилья в итоге.
– Смерть не различает элиту и не элиту, – сказал Ицки сам себе.
– Я рад, что ты это понимаешь, – ответил Миюки и поднялся. – Вот что, Ицки. Иди-ка ты к Мэю и поговори с ним.
– Я? – испугался Ицки.
– А у вас есть другие кетчеры? – резонно спросил Миюки.
Ицки встал у стены, выпрямился.
– Что я ему скажу? Это же Мэй-сан, вы знаете его даже лучше меня, лейтенант.
Миюки разозлился внезапно. Он сгреб Ицки за шиворот и толкнул в стену, приблизил лицо к его испуганному лицу и низким голосом произнес:
– Это твое дело, что ты ему скажешь! Но ты пойдешь и сделаешь так, чтобы он принял эти чертовы нашивки! Посидишь с ним, чтобы он не подох, сочиняя письмо родителям погибшего друга! А потом выведешь его сегодня на игру! Потому что если ты не напомнишь ему, чем прекрасна земля, то в следующий свой вылет он навсегда останется в небе!
***
Уже по тому, как вдруг приосанилась вся команда, а у Фуруи и Савамуры сделались глупые лица, Миюки понял, кто к ним пожаловал. Оборачиваясь, он улыбался.
– Добрый день, Миюки-сан, – поклонилась ему Такако.
Миюки поклонился ей в ответ, а следом за ним – и вся команда.
– Здравствуйте, Такако-сан, – раздалось нестройное, но очень радостное.
Такако улыбнулась и сразу же на ее лице разгладились все строгие морщинки, а глаза-вишни засияли почти как раньше. Черное кимоно ей не шло, каждый раз, как видел ее, Миюки хотел об этом сказать. Но она, как и Тецу-сан, держала всех на расстоянии.
– Я зашила пару мячиков, – сказала Такако и развязала свою сумочку.
Сумочка была старой, давний подарок Тецу, Миюки помнил, как ходил с ним ее выбирать. Потом к ним присоединился Исашики и долго втолковывал Тецу, что самый лучший на свете цвет – это зеленый. К тому времени о Миюки они оба забыли, и он просто плелся за ними позади и слушал, как они болтают.
Такако достала мячики и протянула Миюки.
– Спасибо, Такако-сан, – поклонился Миюки.
Она кивнула, сжала в руках сумочку и, помедлив, спросила:
– Можно, я посмотрю игру?
Первым подскочил к ней Курамоти:
– Конечно, Такако-сан! Эй, Тодзе, – крикнул он, – неси быстрее табуретку для Такако-сан!
Миюки благодарно посмотрел на него, Курамоти сиял, устраивая Такако в импровизированном дагауте. Как хорошо, что у Миюки в команде еще был человек, на которого можно было опереться в случае чего.
– А это что такое?!
Савамуру можно было узнать по громкости. Миюки повернулся к нему:
– Ну что еще такое?
– Ты надеваешь кетчерскую защиту! – возмущенно заявил Савамура.
– Потому что я кетчер. И твой лейтенант, между прочим.
Второе Савамура проигнорировал:
– Ты будешь ловить мои подачи?
– Нет, – сообщил Миюки и ухмыльнулся, – я буду ловить подачи Фуруи.
– Но Каваками сказал мне, что я тоже играю!
– В аутфилде.
– Где???
А иногда этот ор радует уши, решил Миюки и сосредоточился на застежках. Такако сама подошла к нему.
– У вас порвался ремешок, Миюки-сан. Я взяла с собой иглу и нитки, давайте зашью.
– Буду вам очень благодарен, – смутившись, ответил Миюки.
Ее руки легко порхали над грубым нагрудником, Миюки сверху вниз смотрел на них и не мог оторвать взгляда.
За спиной, на расчищенном под поле участке базы, вовсю кипела разминка. Что в итоге Ицки сказал Мэю, Миюки не знал, но выгнать его из казарм у него получилось. И сейчас до Миюки долетали громкие голоса – Мэя и Савамуры. И казалось, что вот прямо сейчас к ним присоединится голос Исашики. Миюки даже замер, прислушиваясь, но Исашики не было на поле. Уже целую неделю, ни его, ни Тецу-сана.
Иголка в руках Такако терялась на фоне черного кимоно.
– Однажды, – сказал Миюки, – Тецу-сан поспорил с Исашики-саном о том, какой цвет вам больше всего к лицу.
Такако задержала руку над его нагрудником.
– Да? – спросила она очень спокойно. – И какой же?
– Зеленый.
Она снова принялась шить, молча втыкала иголку и тянула нить. Потом отдала Миюки нагрудник, сложила иголку и нитки, погладила зеленую ткань сумочки. И, не поднимая глаз, ответила:
– Спасибо, Миюки-сан. Можно, я буду приходить на каждую вашу игру?
– Буду очень рад.
***
В пятом иннинге Миюки выпустил на поле Савамуру, а Фурую отправил в аутфилд, на всякий случай, потому что все еще было не понятно, что из себя представляет «воитель с гайдзинами».
Но на удивление у Савамуры оказалась крепкая подача, и переходя в шестой иннинг, Миюки на краткое время забыл, что они играют на военной базе, и обрадовался такому пополнению в команде.
Мэй, похоже, тоже отвлекся – подачи его были хлесткими, как пощечины, и выбешивали не только новичков.
Они уступили три очка, и никто особо не сдерживал Савамуру, когда он выкрикивал громкие обещания, что вот он! в следующий раз!
– На здоровье, – бормотал Миюки, собирая биты, – держись теперь, чтобы он был, этот следующий раз.
Мэй подошел познакомиться с Фуруей, пусть и не сиял, как обычно, но питчер, на подачах которого его команда сумела выбить всего два хита, явно его заинтересовал.
– И правильно, – кивал головой Миюки, забрасывая в сумку мячики, – нечего думать о всякой чепухе, надо просто играть.
– Колдуешь? – спросил Курамоти, поднося еще мяч.
– А как же, – согласился Миюки, – в нашем деле без заклинаний никак.
Они сгрузили снаряжение Тодзе и Канемару, отправили всю команду в казармы, а сами задержались, чтобы проводить Такако. Там, у выхода, Миюки нашел адъютант командира базы.
Курамоти терпеливо дождался, когда Миюки освободится. Уже темнело. Они шли в сторону казарм, здоровались по пути со знакомыми.
– Как много новеньких, – сказал Курамоти.
– Пополнение, – пожал плечами Миюки.
Курамоти сунул руки в карманы, ссутулился и стал похож на того, кем, собственно, и являлся – на парня из бандитской подворотни.
– Вылет? – спросил он и кивнул на болтающийся у бедра Миюки планшет.
– Ага, завтра с утра.
– О! Так у тебя целая ночь впереди! – с завистью протянул Курамоти.
– Да, – откликнулся Миюки, – пойду сегодня по девочкам. Может, в город тоже пришло пополнение.
– Наверняка, – кивнул Курамоти. – Передашь им всем от меня привет, скажешь, что бросил своего друга нянчить глупых новичков… Или они тоже летят?
– Нет, – коротко ответил Миюки.
Нет, из его ребят пока никто не летит. А за новичков он готов драться до тех пор, пока не будет уверен, что вылетев с базы, они сумеют на нее вернуться.
***
Миюки сидел, подогнув под себя ноги и упершись руками в колени. Голова уже кружилась, и Миюки усилием держал спину ровной и не заваливался на бок. Для этого он смотрел строго в стол, а когда подходила дочка хозяина и наливала ему из кувшинчика саке, Миюки, не поворачивая головы, глазами следил за ее быстрыми гэта и плавными складками кимоно.
Потом он отрывал руку и одним махом заливал в себя саке, и снова сидел неподвижно, терпеливо ожидая девушку.
А потом поменялось кимоно. У дочки хозяина было желтенькое, в мелкую полоску, но Миюки, дождавшись женских ножек в гэта, увидел синее с крупными цветами сакуры. Кимоно пошло складками: женщина села на пятки, взмыла ее рука над кувшинчиком и отставила его подальше.
Миюки поднял голову.
– Вы уже и здесь работаете? – спросил он, глупо проглатывая звуки – язык внезапно перестал слушаться, и лицо тут же вспыхнуло от стыда.
– Тебе не кажется, что на сегодня хватит? – мягко спросила его Рэй-тян.
Миюки оглянулся по сторонам.
– Кто вас позвал?
– Никто, – ответила она. – Я шла мимо и увидела тебя.
Любой другой Миюки посоветовал бы и дальше идти своей дорогой. Но не Рэй-тян.
– Да, – кивая, Миюки резко дернул головой. – Мне действительно хватит. Спасибо за заботу, Рэй-тян. Я скоро пойду на базу.
– Куда ты такой пойдешь, – вздохнула она и поднялась. – Давай-ка сегодня ко мне.
Миюки не сопротивлялся, когда она подставила ему свое плечо, уцепился послушно, встал, покачиваясь.
– Вы правы, – признал покорно.
Он особо не запоминал дорогу, опирался на тонкое плечо и шел, куда она его вела. Они поднялись по старой узкой лестнице – крошечная квартирка Рэй-тян находилась на втором этаже, Миюки постоял, прислонившись к стене, пока она отпирала дверь.
– Заходи.
Миюки бы постоял еще. Не так уж и много он выпил, свежий воздух уже выветрил из него добрую половину.
Миюки помедлил еще минуту и шагнул за Рэй-тян.
Она уже расстелила на полу гостевой футон и доставала из шкафчика постельное белье. Миюки огляделся – комнатка была крошечной, без кухни, на пару спальных мест. На низком шкафчике в ряд стояли фотографии, и Миюки не надо было подходить ближе, чтобы разглядеть их.
Капитан Катаока всегда держал спину прямо и смотрел как будто сквозь объектив. Рэй-тян светилась за них обоих. Когда-то она любила светлые кимоно и дурашливо улыбаться.
– Вот и все, – сказала Рэй-тян и отодвинулась от футона, посмотрела на Миюки снизу вверх: – Можешь укладываться. Я сейчас еще ширму достану, так что не стесняйся.
Миюки кивнул.
Он еще сходил умыться, а когда пришел – Рэй-тян уже лежала на своем футоне под тонким одеялом.
– Спокойной ночи, – сказал ей Миюки и тоже лег.
Ему не спалось, он лежал с открытыми глазами и вслушивался в ее легкое дыхание.
Завтра вылет, подумалось ему вдруг.
Он неслышно поднялся и пошел к соседнему футону.
Рэй-тян не спала, в ночном полумраке блестели ее глаза.
– Рэй-тян, – попытался объясниться Миюки, но слова застряли в горле, да и были ли они вообще – эти слова.
Он опустился на колени перед ее футоном и протянул руку к ее лицу.
– Миюки-кун, – предостерегающе сказала она, но не оттолкнула его и сама не отпрянула.
Миюки убрал с ее лица черные волосы и остановился, вдруг резко осознавая, что не знает, что делать дальше.
– Ох, Миюки, – невесело усмехнулась она и сама привлекла его к себе – протянула руки и обняла за шею.
Миюки наклонился, а потом и вовсе лег рядом.
– Что ты делаешь, глупый? – спросила Рэй-тян.
– Разве я что-то делаю? – спросил в ответ Миюки.
Он и правда ничего не делал. Рэй-тян – теплая, живая, такая манящая и в то же время совершенно недосягаемая – лежала рядом, и Миюки вдруг понял, что сейчас ему этого достаточно. Он повернул голову и ткнулся губами в ее шею.
Рэй-тян вздохнула и погладила его по короткостриженной голове.
– Завтра вылет? – спросила она, и было понятно, что она и так все знает.
Миюки кивнул, мазнув губами по ее шее.
Она притянула его к себе еще крепче и прошептала в макушку:
– Тогда обязательно возвращайся.
Он снова кивнул.
Она расслабилась и глубоко вздохнула:
– А теперь спи.
***
Миюки подошел к ангару, когда готовые к вылету тэйсинтай уже стояли в шеренге. Незнакомый Миюки лейтенант со свежими нашивками громко выкрикивал перед ними слова о верности, чести, достоинстве, любви к Японии, к императору, о долге и смерти. Тэйсинтай не просто слушали его, они внимали, затаив дыхание. Самый длинный из них сдерживал предательские слезы, нервно дергал головой, прогоняя их. Белые повязки они пока что держали в руках.
Ворота ангара были распахнуты настежь. Четыре самолета-бомбордировщика и их ноша – деревянные Оки, смертельные цветки сакуры – уже ждали своих пилотов.
Последнюю фразу лейтенант выкрикнул так пронзительно, что Миюки мимо воли посмотрел на него и увидел, как в едином порыве, единым движением маленькая шеренга тэйсинтай вскидывает руки и прячет лбы под белыми повязками.
Они улыбались, разбегаясь по самолетам. Они как будто превратились в яркие солнца со своих повязок и так же безмятежно радовались своей грядущей смерти.
Они умирают ни за что, думал Миюки, располагаясь в кабине бомбардировщика. Под ним точно так же проверял свою Оку незнакомый пилот-смертник, и Миюки чувствовал к нему чуть ли не благоговение – к его выдержке, стойкости и целеустремленности.
Он знал, что никогда не сможет – так.
Даже если получит прямой приказ – не сможет.
Нельзя умирать просто так, безо всякой надежды на победу.
У Японии в этой войне не было никаких шансов.
– Мы должны сделать все, что в наших силах, – сказал когда-то капитан Катаока. – Живите, мальчики, сейчас это так сложно.
– Ближе к земле, – шептал Миюки, поднимаясь в небо.
Самолет слушался его, как живой, и перед Миюки распахивалось синее-синее небо, такое необъятное, что можно было задохнуться.
Земля стремительно отдалялась, и так же стремительно забывалась.
Они неслись вдоль береговой линии, а потом повернули к океану, и, как всегда, Миюки на мгновение потерялся, перестав чувствовать верх и низ. Синева как будто проглотила его, а взамен подарила ощущение крыльев и естественного полета.
Я хочу летать вечно, подумал Миюки. Летать, жить, играть.
И никогда не умирать.
@темы: Daiya no A
Фандом: Ookiku Furikabutte
Автор: Paume
Размер: драббл
Персонажи: Михаши, Абе, Таджима, Ханаи
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: R
Примечания: написано в дежурку, с любовью к анонам
читать дальше1.
Михаши в панике заскочил в ванную, стремительно скинул одежду на скамейку и рванул под душ. Он выкрутил холодный кран почти до самого конца, окунулся с головой и чуть не заплакал.
Подлое тело подводило его. Вода не помогала.
Он стоял под холодными струями, дрожал и плакал.
– Михаши?
Он подпрыгнул на месте, обернулся и прикрыл пах руками.
У входа стоял Таджима.
– Ты чего, помыться посреди дня решил?
Таджима пошел вперед, а Михаши сделал шаг назад и ткнулся спиной в холодную стену. Вздрогнул, зажмурился и замотал головой:
– Н-нет!
– У тебя же вода ледяная! – воскликнул Таджима.
– Да! Я не успел! – Михаши повернулся к кранам и начал крутить горячий.
Но вода все равно шла холодная.
А самое главное – ничего не проходило, несмотря на холод, волнение и присутствие Таджимы.
– Я сейчас помогу! – приглушенно крикнул Таджима.
Михаши оглянулся и с ужасом увидел, что тот уже разулся и стягивает через голову футболку.
– А! Н-не!.. Н-не надо!
Но было поздно. Таджима выбрался из штанов и шлепал босыми пятками по ручейкам воды. Он встал рядом и поежился.
– Ууу, как ты холодную-то выкрутил. Давай вот так сделаем.
Пока Таджима был занят кранами, Михаши лихорадочно думал, как от него спрятаться. Все, на что он оказался способен – это просто прикрываться руками. Поэтому первое, что спросил Таджима, когда вода пошла теплая и он посмотрел на Михаши, это:
– Ты чего, стесняешься?
Михаши показалось, что у него лицо сейчас загорится. Он зажмурился и отчаянно замотал головой.
– У тебя что, стояк? – догадался Таджима.
И почему нельзя провалиться сквозь землю?
– И вода не помогает, – размышлял спокойно Таджима.
Михаши приоткрыл один глаз. Таджима задумчиво смотрел вверх, на душ. Михаши выпрямился и опустил руки.
– А-ага, – пробормотал он.
– Тогда выход один, – заявил Таджима. – Надо подрочить!
– П-п-п-п…
– Да! Я всегда так делаю. Михаши, ты что, не дрочишь? – изумился он вдруг.
Михаши снова залился краской и замотал головой. Но уже без паники и страха, а наоборот – с надеждой на Таджиму.
– Тогда давай я тебя научу! – загорелся Таджима. – Все очень просто!
Он поймал Михаши за плечо и притянул к себе. Михаши так удивился, что не успел вырваться. А Таджима почти обнял его одной рукой, а вторую опустил вниз и не просто дотронулся до Михаши, а обхватил ладонью и чуть-чуть сжал пальцами…
…ч-ч-член?
Все тело дернулось в ответ на прикосновение.
Михаши потерялся в ворохе ощущений, стоял, тяжело опираясь на Таджиму, и только ловил воздух открытым ртом. По стене напротив ползли струйки испарины, вода из душа заливала глаза, Таджима делал что-то невероятное, двигал рукой так, что екало от живота под самое горло, ноги дрожали, а руками пришлось схватиться за Таджиму, только чтобы не упасть.
– Все просто, – жизнерадостно сказал в ухо Таджима. – И должно быть приятно. Приятно же?
Михаши уронил лицо ему в плечо.
– А еще можно думать про девочек, – сказал Таджима. – Я журналы обычно смотрю.
Михаши всхлипнул и крепче прижался к Таджиме.
– Представь, что это не я, – сказал Таджима. – А кто-то, кто тебе нравится. Тебе же нравится кто-нибудь?
Михаши представил, и тут же на него накатило. Так глубоко, что дышать стало невозможно, так сильно, что слезы из глаз брызнули, так ярко, что пришлось зажмуриться.
Таджима обнимал его, поддерживал и говорил:
– Ну что, классно же? Понравилось?
– А-ага…
– Здорово! Вечером журналы вместе посмотрим, хочешь? А сейчас давай мыться быстро и побежали дальше. Ребята заждались, наверное.
– Х-хорошо, – попробовал покивать Михаши.
Он даже сам устоял на ногах, когда Таджима отбежал за полотенцем, и потер себя мочалкой. И одевался сам. И почти ни о чем не думал.
Было удивительно легко и просто. Он посмотрит журнал вместе с Таджимой. Наверное, это весело.
А потом обязательно взглянет на Абе-куна. Хорошо, что он всегда рядом, и чтобы представлять его, не надо искать никакие фотографии.
2.
– Член! – восклицал Таджима и пытливо смотрел на Михаши. – Ну скажи, это же совсем нестрашное слово!
– Ч-ч-ч… – пытался Михаши поначалу.
А потом оно само выскочило. «Член» и «дрочка». «Стояк» и «кончил». Таджима честно называл все вещи своими словами. Ничего не придумывал. Поэтому так легко оказалось у него всему этому научиться.
Журналы Михаши не были нужны, но он послушно брал их у Таджимы и бережно носил домой, а потом назад – в школу.
– Михаши, их можно брать в ванную! – убеждал Таджима. – Ничего с ними не случится. И новые можно в любой момент купить.
– Ага, – соглашался Михаши и протягивал ему журналы.
Ему было достаточно того, что Таджима научил его изнывать от возбуждения под струями душа. Каждый вечер, Михаши делал это каждый вечер. Закрывал дверь на крючок, раздевался, в животе екало от одного только осознания того, чем он собирался заниматься.
Он включал воду быстро, нетерпеливо, потому что ждать с каждым мгновением становилось все сложнее. Он обхватывал стояк всей ладонью, вел резко, зажмуривался и представлял одного-единственного человека.
Позже, забираясь под одеяло, Михаши думал о том, что сказал бы Абе-кун, если бы узнал. Что бы он сделал? Лежа в кровати с открытыми глазами, Михаши смотрел в потолок и ужасно этого боялся.
Зато во сне Абе-кун прижимал Михаши к себе крепко-крепко, не просто касался его, а обнимал. Михаши ерзал в его объятиях и изо всех сил пытался подстроиться под плавные движения рукой, которыми Абе ласкал его член.
В летнем лагере, из-за выматывающих тренировок, сны прекратились. Или Михаши просто о них не помнил. Он подрочил всего пару раз за неделю, и даже Таджима не предлагал ему журналы, сосредоточившись на подготовке к предстоящим играм.
Поэтому, когда Михаши проснулся посреди ночи, то даже не сообразил сразу, что видел сон. Руками он все еще помнил ощущение теплой кожи, жаркой даже, мокрой от пота и желания. Только что Михаши обнимал Абе-куна, притягивал к себе за шею. Абе вздыхал прерывисто, Михаши точно это помнил, поэтому ночная тишина, царящая в спальне, и тихое дыхание ребят показались ему неживыми.
Михаши вскочил, огляделся и понял, что спал. В горле было сухо, и Михаши, осторожно перепрыгивая через ребят, пробрался к выходу.
– Пить, – бормотал он на ходу.
В доме было тихо, все спали. Михаши добрался до кухни и попил воды прямо из носика чайника.
Он возвращался и не мог понять, что ему мешает. И только когда лег между Таджимой и Абе, укрылся одеялом, почувствовал, что у него банально стоит.
– Надо подрочить, – сказал бы Таджима.
Михаши повернулся на бок и посмотрел на Абе-куна. В ночном свете его лицо было бледным, а ресницы из-за теней – черными и длинными. Ему было жарко, или же просто сон неприятный снился – но лицо вспотело и блестело редкими капельками.
У Михаши враз вспотели руки. Он же может не зажмуриваться! Не надо представлять Абе. Вот он, здесь. И он спит, и ничего не узнает. Не узнает же? Если Михаши тихонько?
Михаши казалось, что он еще сопротивляется, а руками уже оттянул резинку трусов и взялся за член, провел вдоль нерешительно и понял, что сейчас нужно резко и быстро.
Он облизывал губы, потому что они снова пересохли. У него дрожали бедра, мелкой дрожью от накатывающего возбуждения. Пальцы сжимали член крепко, сминали кожу, терли головку.
Ему казалось, что все это тянется и тянется. И Абе смотрит на него.
Михаши вдохнул глубоко и не смог выдохнуть, потому что тело изломалось в оргазме. Он зажмурился, чувствуя, как из-под век брызгают слезы. А потом задышал, часто-часто, разжал кулак на члене, подставляя ладонь под выплеснувшуюся сперму.
Подождал, пока тело расслабится, и открыл глаза.
Абе смотрел на него. По-настоящему. Сонными, затуманенными глазами, блестящими в лунном свете.
Михаши вздрогнул и отпрянул. Абе моргнул. Михаши вскочил на колени, одеяло сползло с него, обнажая мокрые спущенные трусы, голые ягодицы. С члена все еще капало, руки были неприятно скользкими и липкими.
Он почти побежал, но кто-то позади уронил его назад на футон, резким движением накрыл одеялом до самого подбородка и обхватил за талию.
Абе вздрогнул от порыва воздуха и окончательно проснулся.
– Вы чего не спите? – пробормотал он, повернулся на другой бок и затих.
Таджима медленно, осторожно отнял от Михаши руку.
– Я… – попытался сказать Михаши, но от ужаса не мог выдавить ни слова.
– Все нормально, – прошептал Таджима. – Абе просто невовремя проснулся. Ему тоже стоит хоть иногда дрочить перед сном. Спи, Михаши, он завтра все забудет.
Забудет? Правда?
Михаши расслабился мгновенно. Раз Таджима так сказал, значит, так и будет.
Скатываясь в сон, Михаши вдруг подумал, что как жаль, что Абе-кун утром ничего не вспомнит.
3.
Когда раздался звонок в дверь, Михаши, хоть и ждал его, все равно подпрыгнул на месте, закрутился у стола, сгреб в одну стопку тетрадки и только потом побежал, на ходу отодвинув с прохода сумку.
– Привет, Михаши! – громко поздоровался Таджима. – Твоя мама приготовила тебе ужин?
– Д-да, – кивнул Михаши, – сегодня у нас удон.
Таджима у порога скинул кроссовки и, не дожидаясь, побежал на кухню.
– Ух, как здорово пахнет! Давай тогда сразу ужинать! Я тебе помогу!
Он достал с полки тарелки и пристроился у кастрюли, а когда Михаши открыл крышку, еще и наклонился:
– Вкууусно!
Ели они быстро, Таджима болтал с набитым ртом, и Михаши ему только поддакивал и старался не отставать.
– Так твоя мама до самого утра на работе? А папа снова в командировке? И никого дома, кроме тебя? Вот классно! Телек посмотрим? Я тебе сейчас покажу, чего принес!
Посуду они за собой убрали, Таджима сделал это так же быстро, как и все остальное. Михаши только успевал глазами хлопать. А потом Таджима схватил его за руку и потянул в комнату.
Они уселись перед телевизором, и Таджима достал из сумки старую кассету – на таких где-то в шкафу хранились семейные любительские видеозаписи, Михаши и не помнил, чтобы их когда-нибудь доставали.
– Ну что, – спросил Таджима, – будет у тебя на чем это посмотреть?
– Ага, – кивнул Михаши и открыл шкафчик под телевизором, где прятался видеомагнитофон. – А что на кассете?
– Кое-что! – попытавшись напустить на себя загадочный вид, ответил Таджима. – Я позаимствовал ее у Ханаи. Мы с тобой посмотрим, и я верну ее на место. Устраивайся поудобнее. Спорим, ты такого не видел!
Они сели на полу, прислонившись спинами к дивану, и Михаши ткнул пальцем по пульту, включая запись.
– Это куда круче журналов, – успел сказать Таджима до того, как они оба вдруг даже перестали дышать от увиденного.
Михаши непослушной рукой нащупал пульт и выкрутил звук на минимум. Таджима громко выдохнул и выругался:
– Ну нихуя ж себе! Я думал, это просто порнушка.
Михаши смотрел в экран широко открытыми глазами и не мог заставить себя отвернуться. Краем глаза он заметил, что Таджима повернулся к нему, начал что-то говорить, но осекся, какое-то мгновение молчал, глядя на него, а потом отвернулся назад к телевизору.
И они молча продолжили смотреть.
Звук никто из них так и не включил, и вскоре тишина стала разбиваться их собственным дыханием. Михаши иногда сглатывал, так громко, что в ушах звенело. Таджима рядом дышал часто и какое-то время сидел неподвижно – Михаши был ему ужасно за это благодарен. Он не знал, нравилось ли Таджиме видео. Михаши оно нравилось – уж это точно.
– К черту! – прошипел сквозь зубы Таджима, звякнул ремнем и шумно расстегнул молнию на брюках.
Только от того, что Таджима завозился с одеждой, у Михаши вспотели ладони. А когда Таджима откинул голову на диван и длинно, приглушенно застонал, Михаши сдался и тоже взялся расстегивать брюки.
Таджима дрочил молча. Обычно он не сдерживался, но сейчас ему явно было стыдно.
Михаши тоже было стыдно. Но не так, как Таджиме, наверняка. Ведь Таджиме нравятся девушки, а Михаши нравится Абе. Наверное, Таджиме стыдно, что у него встал на гей-видео. А Михаши смотрел на экран и думал, что тот парень, который держит себя под колени и дергается каждый раз, как в него входит член второго парня, тот парень очень похож на Абе.
Михаши даже трусы не стянул, так его повело. Только руку сунул под резинку, обхватил член всей ладонью, провел несколько раз, оттягивая удовольствие.
Таджима вскрикнул рядом и задрожал всем телом, дыхание у него сорвалось так волнующе, что Михаши не удержался и кончил следом.
– Пиздец, – выдохнул Таджима.
Михаши нащупал пульт и выключил телевизор.
– Я… – начал он и зажмурился, умирая от стыда.
– Ага, – сказал Таджима. – Мне тоже понравилось.
Михаши разлепил глаза.
– Кассета… – с надеждой попросил он.
– Давай сделаем каждому по копии. Эту придется отнести Ханаи.
Михаши с облегчением вздохнул.
– В ванную? – спросил Таджима.
– Ага.
– Пошли вместе?
– Хорошо, – кивнул Михаши и поднялся с места.
– Может, закинем в стирку одежду? – уже в ванной спросил Таджима, разглядывая свои мокрые трусы.
После быстрого душа они забрались в горячую ванну, и Михаши совсем разморило. Таджима тоже подремывал, прислонившись к его плечу.
– Никогда бы не подумал, что у Ханаи может быть такое! – пробормотал Таджима.
– Наверное, ему нравится, – ответил сквозь дрему Михаши и признался: – Мне тоже.
– Раз всем нравится, – сказал Таджима, – то и мне надо попробовать по-настоящему.
Утром пришла Михаши-сан и долго ахала, когда они, выбираясь из ванной, колотились от холода.
4.
Запись порнухи Таджима принес прямо в школу.
– Кассет у меня не было, я записал на диск, – сказал он Михаши и протянул ему пластиковую коробочку с диском. – Держи. Не потеряй и старайся, чтобы родители не нашли. Это все-таки не совсем обычная порнушка.
Михаши кивнул и сунул диск в сумку.
– Для Ханаи я тоже записал, – сказал Таджима и закинул руки за голову. – На следующей перемене отдам вместе с кассетой.
– Н-но… – испугался Михаши.
Таджима его успокоил:
– Я подумал, что нечего устраивать из этого секрет. Подумаешь – нравится такое порно. Не одному же ему. Мне вот тоже понравилось. А кассеты – вообще прошлый век, видео лучше на дисках держать.
Но Ханаи не было на этой перемене, и на следующей он не появился тоже, а потом и вовсе не пришел на урок. А на тренировке не было ни Ханаи, ни тренера. Шинока пришла позже всех и рассказала, что в школу приехала какая-то комиссия из министерства образования, и в актовом зале собрали руководителей всех спортклубов и всех капитанов.
– Что-то решают, – сказала она громким шепотом и сделала страшные глаза.
Михаши, нервничая, уронил перчатку, наклонился, поскользнулся. Тут же его под руку схватил Абе, а Таджима поднял перчатку.
– Так, – сказал Абе, – проверки случаются постоянно, а игра у нас уже через неделю. Поэтому не будем терять время. Давайте начнем без тренера.
– Михаши, побежали? – увлек его за собой Таджима.
И день пролетел так же быстро, как и другие.
Уже стемнело, когда они с Таджимой вышли за ворота школы.
– Пошли сходим к Ханаи? – предложил Таджима.
Михаши кивнул, соглашаясь. Он устал, и Таджима тоже устал. Но это была хорошая усталость, которая приходит после отлично выполненного дела. Абе-кун погонял их не хуже тренера, целых два раза похвалил крученый Михаши и отработал с ним защиту первой базы. Из несделанного осталось только отдать кассету.
Ханаи открыл им дверь и посмотрел озадаченно, но не стал задавать вопросов и впустил в дом. Его мама всплеснула руками, пригласила поужинать, и Ханаи, скривившись, попросил принести гостям чего-нибудь в его комнату.
– Спасибо, Ханаи-сан! – от души воскликнул Таджима.
Михаши тоже кивнул и отправился следом за Ханаи.
– Михаши-кун, – тихонько окликнула его мама Ханаи, пока Таджима громко спрашивал, что сегодня было в школе. Михаши оглянулся, и она ему подмигнула: – Приди через пару минут на кухню, я соберу вам перекусить.
Михаши оставил сумку в комнате Ханаи и уже собрался возвращаться, когда Таджима уселся на пол, вжикнул замком на своей сумке, достал диск и кассету и протянул Ханаи.
– Твое, – сказал он, глядя на него снизу вверх. – Держи.
Ханаи застыл. Михаши тоже застыл и почувствовал, что краснеет.
Ханаи смотрел на протянутую кассету с недоверием и, узнавая ее, стремительно заливался краской. Он даже спрятал руки за спиной и, кажется, немного отпрянул. А потом с усилием качнулся вперед и забрал у Таджимы кассету и диск.
– Михаши-кун! – донеслось из кухни.
– Я-я… – пробормотал Михаши, но его никто не услышал: Ханаи смотрел на кассету и диск в своих руках, а Таджима смотрел на Ханаи.
Михаши выскочил из комнаты и, сделав всего один шаг, приткнулся плечом к стене.
– Михаши-кун! – позвали его снова.
В комнате стояла пугающая тишина. Михаши медленно развернулся, все еще касаясь стены, как будто боялся, что без нее упадет, и заглянул в комнату.
Таджима сидел на полу и держал руки Ханаи, держал крепко, сжимая его запястья так, что пальцы побелели, и смотрел вверх, глаза в глаза.
Ханаи разжал пальцы, и кассета с диском громко упали на пол. Михаши подпрыгнул от этого звука, метнулся вдоль стены, в одну сторону, в другую – Ханаи и Таджима не двинулись с места.
– Михаши-кун!
Михаши сорвался и побежал на кухню.
Он сразу не понял, что так его встревожило, стоял на кухне, торопливо переминаясь с ноги на ногу, пока Ханаи-сан выкладывала на поднос тарелки с чем-то очень вкусным, потом шел назад, осторожно, чтобы не уронить поднос. Возле комнаты он остановился и четко вспомнил, что если держать за руку так, как Таджима держал Ханаи, то от пальцев останутся следы и еще неделю на запястье будет красоваться красно-синяя полоска, похожая на повязку.
Когда Абе точно так же держал его за руку, Михаши думал, что он самый счастливый человек на свете.
Интересно, Ханаи сейчас счастлив?
Михаши занес поднос, глядя под ноги, чтобы не споткнуться, поставил его на столик, вскинул голову и попятился назад, замер на мгновение, а потом выскочил опрометью и прижался лопатками к стене. Всего один взгляд – а у него даже дыхание сбилось.
Они целовались, Ханаи сидел на полу у кровати, а Таджима забрался к нему на колени, и они целовались. Совсем не так, как в порнухе. И вообще – ни на что из виденного Михаши раньше не похоже. Они целовались очень правильно, как будто именно этого им не хватало, как будто Ханаи, обнявший Таджиму двумя руками за талию, и Таджима, опирающийся на его руки – обрели что-то новое и стали настоящими, похожими на две половинки одного целого.
Михаши съехал по стене вниз, подтянул колени к груди, обхватил их руками и подумал про Абе. Если поцеловать Абе-куна, будет ли он ругаться? Оттолкнет Михаши или обнимет? А самое главное, станет ли он таким, как Таджима и Ханаи – настоящим?
5.
Михаши положил диск в стол, в самый нижний ящик, а сверху накрыл тетрадями. И больше его не доставал. Он каждую минуту помнил о том, что лежит в столе, как диск выглядит и какой он на ощупь. И что именно на нем записано, он тоже ни на мгновение не забывал. Но доставать и смотреть уже не хотелось.
Еще несколько дней назад Михаши каждый вечер запирался в ванной, включал душ и дрочил до слабости в ногах, представляя себя и Абе на месте тех парней из порно. Но один вечер и подсмотренный поцелуй все перевернул вверх дном. Михаши все так же запирался в ванной, под горячими струями душа прислонялся лбом к прохладной стене, закрывал глаза и почти наяву чувствовал поцелуй. Он до одури хотел поцеловать Абе. Он представлял его рядом, в мельчайших подробностях, как Абе разрешает обнять себя, и Михаши двумя руками обхватывает его лицо, как Абе наклоняется к нему, и Михаши притягивает его к себе. И целует, и приникает всем телом, и кончает только от одного этого полного прикосновения.
И вовсе не порно дало толчок его воображению, а Таджима и Ханаи.
Он стал замечать то, на что раньше никогда не обратил бы внимания. Как Таджима по-новому улыбается Ханаи. Как словно невзначай касается руки, как совсем по-другому обхватывает за плечи. Ханаи вечно смущался и смотрел по сторонам. Михаши старался опускать взгляд, старался не видеть, но ничего у него не получалось.
Ноги сами несли его в раздевалку, где никого, кроме Таджимы и Ханаи, не было. Смелости не хватало, чтобы зайти внутрь, и он стоял у порога, обмирая от звуков.
– …что ты…
– …дай мне…
– …ремень, чудак…
– …сюда…
Слова обрывались вздохами, резким стуком захлопнутой дверцы шкафчика, шумом отодвигаемой скамейки, шорохом одежды.
Михаши громко сглатывал, вжимаясь в стену, и не всегда решался посмотреть. Только когда сердце, казалось, подкатывало к самому горлу, он делал один-единственный, крошечный шажок, и заглядывал за дверь, смотрел одно мгновение и срывался с места, мчался куда угодно, прочь от чужих глаз, туда, где можно было сбросить нестерпимое возбуждение.
Он думал, что делает это совсем незаметно.
Он тщательно мыл руки в туалете, когда туда же зашел Ханаи, который вот только же что был с Таджимой. От неожиданности Михаши вздрогнул, дернул кран, и вода хлынула на руки сильной струей. Рукава промокли мгновенно, а пока Михаши закручивал краны, перепало еще и брюкам. Но ничего, подумал он, солнце на улице, все высушит.
Ханаи не пошел в кабинку, остановился возле него и строго сказал:
– Михаши.
Михаши подпрыгнул, вперился в пол, забегал глазами по рисунку на плитке.
– Ха-ха-наи-кун, – выдавил он из себя.
– Михаши, – сказал Ханаи. – Что у тебя с Таджимой?
Михаши так удивился, что даже посмотрел на него. А потом – на дверь. И на кабинки. А позади – раковины, он уперся в них, когда попятился.
Что у него с Таджимой? А что с Таджимой?
Они смотрели порнуху, Таджима приносит журналы, совсем недавно они дрочили вместе.
– С Та-та-та… – промямлил Михаши с ужасом.
– Вы встречаетесь? – прямо спросил Ханаи.
– Д-да, – выскочило у Михаши, а потом он тут же помотал головой: – То есть н-нет…
Ханаи побледнел, выпрямился и сказал:
– Я так и знал.
«Что знал?» – подумал Михаши и сделал шаг в сторону, пытаясь убежать.
– Он нравится тебе? – спросил Ханаи тихо.
– К-кто? – пробормотал Михаши.
– Он, – веско сказал Ханаи.
«Мне нравится Абе-кун, – подумал Михаши. – Ханаи-куну нравится Таджима, и Таджиме нравится Ханаи-кун. А мне нравится Абе-кун, но нравлюсь ли я Абе-куну?»
У Ханаи вытянулось лицо.
– Не плачь, Михаши! – воскликнул он. – Черт, я не хотел тебя обидеть!
«Разве я плачу? – подумал Михаши. – Как раз сейчас я совсем не плачу».
Он вытер лицо залитым водой рукавом, и оно тут же стало мокрым. И глаза из-за него тоже стали мокрыми.
Дверь в туалет распахнулась внезапно, громко стукнула о стену. Михаши вздрогнул, посмотрел испуганно и сжался – к ним несся явно рассерженный Абе. Михаши хотел сказать ему, что он вовсе не плачет, это просто вода, но не успел. Абе громко воскликнул:
– Ханаи! – схватил Ханаи за воротник и занес кулак.
«Не надо», – подумал Михаши, а потом перестал думать и ринулся между ними, вклинился, спиной к Ханаи и грудью к Абе, подставляясь под кулак и плечом чувствуя, какая напряженная у Абе рука.
– Хватит! – крикнул он и изо всех сил толкнул Абе.
Абе отлетел к раковине и удержался на ногах только потому, что уткнулся в нее спиной, схватился руками, поднял голову и изумленно посмотрел на Михаши.
«Я толкнул Абе-куна, – понял Михаши. – Я его толкнул».
– П-прости, А-абе-кун, – севшим голосом попросил он.
Абе оттолкнулся от раковины и сделал шаг к нему. Михаши съежился, опустил голову.
– Прости, Ханаи, – сказал Абе негромко. – Мне не следовало лезть в ваш разговор, я просто услышал, что ты просишь Михаши не плакать, и подумал, что это ты… огорчил его?
Он закончил вопросом и внимательно посмотрел на Ханаи.
– Нет! – воскликнул Михаши. – Меня никто не огорчал!
Ханаи бросил на него быстрый взгляд, а потом подтвердил:
– Мы просто разговаривали. Ты вспыльчив, Абе. Михаши…
– Д-друг, – сказал Михаши.
– Что?
– Т-таджима-кун мой лучший друг.
На кроссовках Ханаи были оранжевые шнурки. Михаши проводил их взглядом до самой двери, а потом метнулся на вторые кроссовки, Абе-куна. Они не двигались, концы черных шнурков были заправлены внутрь.
– П-прости, А-абе-кун, – сказал Михаши. – П-п-подача…
«Ты же не перестанешь ловить мою подачу?»
– Полтренировки уже прошло, – недовольно заявил Абе. – Пошли уже, а то так и не разогреешься сегодня.
И сразу стало легко.
6.
Сразу после утренней тренировки, пока они все переодевались, Таджима сунул в сумку к Михаши журнал.
– Посмотришь дома, – сказал он и весело оглянулся на остальных.
Михаши тоже оглянулся, но никто не интересовался, о чем он секретничает с Таджимой. Журнал в глубине сумки манил яркой обложкой, Михаши, складывая форму, чуть-чуть вытянул его и тут же в панике затолкал обратно, зыркнул по сторонам, убедился, что никто не видел, и облегченно выдохнул. Таджима где-то достал журнал с откровенной гей-картинкой на обложке, и можно было с уверенностью предсказать, что там внутри.
Уходя из раздевалки, Михаши плотно застегнул сумку. И все было бы нормально. Но пришли они на первый урок рановато, остановились на крыльце, отдыхая после тренировки. Подбежали девочки из группы поддержки, радостно принесли им бенто. Таджима кинул под ноги сумку и накинулся на бенто, Абе покачал головой, но тоже не стал возражать против перекуса, Ханаи отказался, а Михаши открыл сумку и достал салфетки, чтобы вытереть руки самому и предложить ребятам. Сумку он поставил на ступеньку, потом шагнул к Таджиме, и в это время сверху с гиканьем слетели разыгравшиеся от скуки одноклассники. Они сшибли не только сумку Михаши, но и Таджимы, и Абе. Ханаи свою предусмотрительно не снимал с плеча.
– Ой, – воскликнули девочки и кинулись вниз по ступенькам, чтобы помочь.
Михаши застыл на месте, глядя, как на землю между сумок шмякается журнал, разворачиваясь ровно посередине. Девочки до него еще не дотянулись, поэтому Михаши рванул вниз и чуть не навернулся с лестницы.
– Михаши! – крикнул Таджима и успел схватить его за шиворот.
Девочки испуганно посмотрели вверх.
– Т-там… – пытался объяснить Михаши Таджиме.
Но было поздно. Одна из девочек наклонилась и взяла в руки журнал. Михаши почувствовал, как Таджима его отпускает, они оба уже готовы были бежать, когда быстрым шагом по лестнице спустился Абе. Он подошел к девочке, забрал у нее из рук журнал и сказал:
– Это мой.
Подхватил с земли свою сумку и невозмутимо закинул его внутрь.
«Нет! Это мой!» – хотел в панике закричать Михаши, но только беззвучно рот раскрыл – от страха голос пропал.
А потом начал отстукивать время школьный звонок, и Абе крикнул:
– Давайте быстрее!
Таджима легко коснулся плеча Михаши и уже на ходу воскликнул:
– Все будет хорошо, Михаши!
Они помчались по классам, и где-то посреди коридора Михаши отстал и остановился. Его тошнило от страха и вместо того, чтобы идти в класс, он развернулся и помчался в туалет.
Он заперся в кабинке, сел на крышку унитаза и сжал голову руками. Ему давно не было так страшно. Паника накатывала неконтролируемо и скручивала желудок. Пару раз Михаши вскакивал и рвал туалетную бумагу, а потом, когда его ненадолго успокаивало, комкал в руках, выкидывал и опять садился. Обрывочные мысли скакали в голове. Абе-кун все узнает. Абе-кун не захочет иметь с ним ничего общего. Абе-кун откажется принимать его подачу. Зачем он поднял журнал?
Телефон в сумке тренькнул негромко, но в пустом туалете звук прозвучал оглушительно. Михаши подпрыгнул, схватил сумку, зашарил в кармане, достал телефон.
– А-абе-кун, – пробормотал он, не решаясь посмотреть. Подержал телефон, а когда хотел спрятать назад, не читая, он задрожал прямо в руке. Михаши дернулся, выронил телефон, скатился на пол следом за ним, нашарил в углу кабинки и открыл сообщения.
«Михаши, где ты?» – написал не Абе, а Таджима. Дважды.
«А что, уже закончился урок?» – подумал Михаши и набрал ответ: «В туалете».
Нет, Абе его не ищет. Абе не знает, что Михаши не пошел на урок. Зато у него в сумке сейчас лежит журнал, полный гей-картинок.
Михаши не донес телефон до сумки, вдруг встревоженный последней мыслью.
Ведь если Абе достанет журнал, то он посмотрит, он же обязательно посмотрит!
Михаши только представил это, и у него сразу же пересохло в горле. Он громко сглотнул и зажмурился. Но Абе никуда не делся из его головы. Абе держал в руках журнал и разглядывал картинки.
А вдруг ему понравится? – робко подумал Михаши. Таджиме же понравилось?..
Абе покраснеет? Абе оглянется вокруг, смущаясь? Абе захлопнет журнал, спрячет? А достанет, когда окажется один дома, в своей комнате? Он… пойдет с ним в душ?
– Михаши, – позвали от двери. – Ты здесь?
– Д-да! – отозвался Михаши хрипловато, поднялся и открыл кабинку.
Таджима ввалился к нему, подвинул ногой сумку и защелкнул замок. Потом сунул руку за пазуху и вытащил журнал:
– Держи. Я Абе догнал, пришел в класс, а тебя нет.
– Я… – начал Михаши и замолчал.
– Ха! – усмехнулся Таджима. – Я тоже перетрусил. Но Абе отдал мне его тихонько, и все хорошо же! Михаши!
Михаши помотал опущенной головой. От облегчения у него на глаза слезы наворачивались. Он взял у Таджимы журнал, нагнулся к сумке и запихал его на самое дно, прикрыл сверху учебниками и, закрывая, вжикнул молнией.
– Мне нравится… – быстро сказал Михаши, – …Абе-кун.
Таджима не ответил, и Михаши подумал, что он его не услышал. Он выпрямился, и, только когда посмотрел на Таджиму, получил ответ.
– Скажи ему об этом.
– Я…
– Не обязательно словами!
Таджима схватил его за руку и воскликнул:
– Подержи его за руку!
– Но… – попытался объяснить Михаши.
– Точно, вы же постоянно держитесь за руки, – перебил его Таджима, – не сработает, ты прав. Обними его! Нет! Послушай! Поцелуй его!
Михаши отпрянул, споткнулся об унитаз и с размаху сел на крышку. А Таджима навис над ним и продолжил:
– Вы же часто вдвоем остаетесь.
Михаши с ужасом помотал головой.
– Целоваться здорово, – сказал Таджима серьезно.
– А-абе, – сказал Михаши, нервно пряча ладони между сжатых коленей, – м-моя… подача…
– Станет сильней, – уверенно ответил Таджима.
– Я… – совсем тихо пробормотал Михаши.
– Точно! – воскликнул Таджима. – Ты же не умеешь целоваться!
Михаши дернул головой.
– Это просто, – сказал Таджима и опустился перед ним на корточки. – Нужно посмотреть друг другу в глаза… – Он приблизил свое лицо к лицу Михаши так, что тот разглядел крапинки в его глазах. – А потом – физика, вас просто притянет.
В какой момент Таджима прекратил объяснять, Михаши не понял. Он вцепился руками в колени, чувствуя, как Таджима мягко дышит ему в губы. Или это не дыхание? Прикосновение? Теплое и немного, совсем чуть-чуть мокрое.
Таджима отстранился и перевел дыхание. Михаши поднял к лицу почему-то дрожащую руку и приложил к губам, ощупывая их пальцами.
На всех уроках он все трогал свои губы, и ему казалось, что это не пальцы касаются их, а кто-то еще гладит осторожно губами. К концу уроков Михаши думал о том, что пусть это будут даже не губы, а руки. Пусть не касаются, а просто мазнут по щеке, когда Абе наклонится к нему близко-близко. Лишь бы только Абе наклонился.
Уроки закончились очень быстро, и наступило время тренировки.
7.
Близилось лето. Момокан гоняла их на тренировках все жестче, товарищеские игры следовали одна за другой, солнце слишком рано разгоралось над головами, жара выматывала. Момокан разделила тренировку на две – с самого утра, пока воздух не успел нагреться, и ближе к вечеру, когда духота начинала спадать, и до темна.
Таджима беззастенчиво спал на некоторых уроках и почти на всех переменах. Если не ел, конечно. Михаши вначале стеснялся, но потом тоже однажды заснул сразу после обеда, сидя на скамеечке в школьном дворе и приткнувшись головой к плечу Таджимы.
– Правильно, – проснувшись потом и зевая во весь рот, одобрил Таджима, – надо больше отдыхать, тогда и сил будет больше.
А уроки? – хотел было поинтересоваться Михаши, но потом подумал, что бейсбол конечно же важнее.
Они облюбовали тенистый уголок двора, собирались там, бывало, всем клубом на переменах или во время случайных форточек. Даже ребята из старших классов не гнали их оттуда, прошлогодний выход на Кошиен очень высоко поднял престиж клуба в глазах учащихся школы.
В общем, во время занятий, когда все учились в поте лица, бейсболисты старались наверстать минутки отдыха. Вслед за Таджимой спать стали все. Ханаи долго сопротивлялся, поддерживая имидж капитана, но и он сдался, когда вдруг оказался прижатым к боку спящего Таджимы.
Абе спал короткими рывками, и не на скамейке, а на газоне, под деревьями. Положив под шею сумку, а под голову – ладони, он обычно устало смотрел, как играет на солнце зелень деревьев, а потом мгновенно засыпал.
Михаши украдкой наблюдал за ним, но этого момента – перехода от бодрствования ко сну и обратно – никак не мог уловить.
– Он притворяется, – со знанием дела сказал однажды Таджима. – А вот сел бы на скамейку, заснул бы как полагается.
Но Абе на скамейку не садился. Иногда Михаши думал, что может быть, это потому, что на скамейке сидел он сам? И хоть Абе и не показывал никакого пренебрежения, но он знал секрет Михаши, и может быть, все-таки осуждал.
Неделя проверочных тестов подкралась как всегда неожиданно, Таджима взвыл первым. Как у него получалось ничего не знать – Михаши не понимал.
– Долой сон! – пробурчал Таджима, разглядывая результаты теста по японскому. Красной ручкой преподаватель написал: «Пересдача».
– Это только начало, да, Таджима? – спросил Изуми. – Завтра сдаем литературу.
– Что?! – вскричал Таджима. – Ее же не было у нас целый месяц!
– Может, ты ее просто проспал?
– Она была, – сказал Михаши. – Если хочешь, я могу с тобой повторить…
Вот так они оказались вдвоем на скамейке.
Литература была слишком нудной для Таджимы, но Михаши все равно старался рассказать как можно больше и интересней.
– Да-да, – соглашался Таджима и зевал во весь рот, – я запоминаю-запоминаю. Какая следующая тема?
Абе подошел к ним незаметно, плюхнул сумку на скамейку, спросил:
– Что это вы тут делаете? О! Литература! Я тоже послушаю, можно, Михаши?
Михаши кивнул, Абе сел рядом с ним и как и Таджима – немного наклонился вперед. Так они и сидели – Михаши читал, объяснял, а Таджима и Абе с двух сторон прижимались к нему и чуть лбами не стукались, заглядывая в лежащий у Михаши на коленях учебник.
Таджима зевал, чем дальше, тем чаще, Михаши тоже начал зевать, и читать монотонней, и запинаться, и иероглифы стали скакать перед глазами, и смысл ускользать.
– Наверное, хватит, – сказал Таджима, – что скажешь, Абе?
Михаши повернул к Абе лицо и понял, что тот спит, склонив ему на плечо голову.
– А-а-а… – от неожиданности залепетал Михаши.
– Стой! – строгим шепотом сказал Таджима. – Не буди его.
Михаши замер и посмотрел на Таджиму.
– Это шанс, – быстро прошептал Таджима. – Нужно срочно им воспользоваться. Пока Абе не проснулся.
– А?
– Поцелуй его.
– Что? – воскликнул Михаши и хотел отодвинуться, но Таджима пихнул его боком в бок и зашептал:
– Когда еще раз такое случится! Он же тебе нравится, ну? Не упусти момент, а то потом всю жизнь жалеть будешь!
– Но…
– А я постою на стреме, – успокоил Таджима, встал, посмотрел на Михаши сверху вниз и повторил: – Поцелуй его. Это же просто, помнишь? Физика.
Вначале Михаши деревянно сидел, ощущая горячее дыхание Абе у себя на шее, потом скосил глаза и какое-то время разглядывал спутанные волосы на его макушке.
Он бы хотел разбудить Абе или же просто отодвинуться, но Таджима прав – разве можно упускать такой шанс?
Михаши медленно вытянул руку и обвил ею Абе за талию.
Проснется?
Абе вздохнул и не проснулся.
Тогда Михаши осторожно повернул голову и прикоснулся губами к его волосам.
А может, этого хватит? – в панике подумал он.
Но Абе спал, и с каждой секундой Михаши чувствовал себя все увереннее.
Он напряг плечо и позволил Абе скользнуть пониже, внимательно следя за его лицом – пусть бы не проснулся, думал он.
Солнце светило вовсю, и бледные тени от мелких листьев скакали у Абе по коже. Так красиво, – решил Михаши. – В губы?
Он наклонился к Абе, немного неловко задел носом нос, быстро ткнулся губами в щеку, и во внезапной панике хотел уже отпрянуть. Но вдруг оказалось, что это уже не он держит Абе, а Абе его. Смотрит широко раскрытыми глазами прямо в лицо Михаши и держит за плечи крепко-крепко.
– Я-я!.. – испуганно воскликнул Михаши.
– Ну наконец-то, – ответил ему Абе.
Потом он выпрямился, обхватил Михаши двумя руками – и не вырвешься теперь – и вовлек в поцелуй.
– Отлично! – крикнул издалека Таджима. – Я скажу Ханаи, сходим на двойное свидание!
8. вне цикла, можно читать как альтернативную концовку
– Спасибо вам большое!
Они выкрикнули это дружно и так же дружно поклонились.
– Удачи, семпаи! – зарыдал Ичи, второгодка, и не сдержавшись, кинулся на шею Таджиме.
И тогда вся шеренга рванула вперед, со слезами и объятиями.
– Мы будем скучать!
– С вами было хорошо!
– Спасибо, семпаи!
– Приходите на наши игры!
Когда они покидали стадион, у Момокан было подозрительно красное лицо и глаза – подпухшие, как будто она незаметно для них все-таки поплакала.
А стоило им разбрестись вдоль ограды, как их догнали звуки разминки – бита стучала по мячу, кто-то выкрикивал команды.
Михаши сам не заметил, как оказался один с Таджимой, встревожился, завертел головой во все стороны.
– Абе-кун остался возле стадиона, – сказал ему Таджима.
– А! – облегченно воскликнул Михаши и тут же снова забеспокоился, а потом и вовсе приуныл. Так и шел за Таджимой, опустив голову и постоянно поправляя никуда не съезжающую с плеча сумку.
– Ты уже решил, куда пойдешь после школы? – спросил Таджима.
– А? – подскочил Михаши. – Нет! То есть да! То есть!..
– Вот и я хочу в бейсбол, – согласился с ним Таджима.
– …с Абе-куном, – промямлил Михаши и тут же остановился и зажал себе руками рот.
Таджима остановился тоже и предложил:
– Иди скажи ему. – Подумал и добавил авторитетно: – У тебя получится.
– Получится-получится-получится, – бормотал Михаши, возвращаясь к стадиону. – Что получится?..
Абе сидел на пригорке, у разросшихся кустов, так, чтобы с тренировки его не было видно. Сумка его небрежно валялась на земле, сам он ссутулился, обхватил колени руками и смотрел на то, как к играм готовится уже не его команда.
Михаши остановился в шаге от него, Абе не услышал.
Михаши помялся, а потом шагнул и хотел присесть рядом. Вместо этого рядом поставил сумку и, когда Абе вскинул голову и посмотрел на него снизу вверх, осторожно опустился позади, вытянул ноги по обе стороны от Абе и откинулся назад на выставленные руки.
Абе отвернулся, его спина закаменела от напряжения.
Михаши облизнул верхнюю губу и попытался сказать то, что беспокоило его последние месяцы.
– Абе-кун…
– Все кончено, – заявил Абе громко, и Михаши вздрогнул и чуть не упал назад. Сел поустойчевей, нагнулся и оказался совсем близко к спине Абе. Так близко, что можно было тихонько подуть прямо ему в шею.
– Д-да, – согласился Михаши, а потом замотал головой: – Нет!
Абе его не слушал.
– Давно хотел тебе сказать. Ты самый лучший питчер. Ты просто лучший. Игра с тобой в одной команде – самое замечательное, что случилось в моей жизни.
– А-ага, – пробормотал Михаши. Сказать все то же самое Абе у него не получалось, и он мгновенно расстроился.
– Ты… – спросил внезапно Абе, – …будешь помнить обо мне? Блин! – тут же простонал он в колени. – Зачем я это спросил?
Что-то изменилось так резко, что Михаши просто ничего не оставалось, как наклониться еще ближе и все-таки подышать Абе в шею. Тихонько и легко. Уткнуться в нее носом и совершенно случайно мазнуть губами по теплой коже.
Абе замер и громко, прерывисто вздохнул. А потом вскинулся так, что Михаши от испуга не отшатнулся назад, а наоборот, подался вперед и схватился за Абе двумя руками. И оказалось, что он его обнимает, крепко-крепко держит в объятиях, а Абе неподвижно сидит и позволяет все это с собой делать.
– Никогда, – сказал Михаши, очень быстро сказал, пока легкость, с которой у него сейчас все получалось, не исчезла. – Никогда не забуду Абе-куна. Я люблю Абе-куна. Я…
Слова закончились, остался только рой невнятных мыслей в голове. Но самое главное Михаши все-таки сказал. А Абе ведь услышал?
Абе повернул голову медленно, как будто ему было страшно. Ему-то! Михаши обнял его покрепче и не стал прятать взгляд.
Абе смотрел удивленно. И ни капли не сердился. За последний год Михаши уже научился понимать, когда Абе сердится, а когда – просто беспокоится. Но сейчас он даже не беспокоился. Просто выглядел донельзя озадаченным. Он шевельнул губами, произнося едва слышно:
– Правда?
И губы у него тоже были совсем озадаченными, подумал Михаши и наклонился, просто чтобы обнять и их тоже. Губами ведь можно обнимать губы?
Оказалось, что можно.
Оказалось, что когда обнимаешь человека и руками, и губами, можно запросто потерять равновесие.
Михаши с Абе упали на бок, Михаши расцепил руки и очень не хотел отпускать губы. Абе вывернулся, Михаши попытался его догнать, поймал в объятия, перекатился вместе с ним, испугался, что раздавит Абе, приподнялся над ним.
Абе лежал зажмурившись, отвернув покрасневшее лицо.
– А-абе-кун, – сказал нерешительно Михаши. Он хотел спросить, не больно ли ему, не тяжело ли. Потому что Михаши хоть и не очень тяжелый, но когда кто-то сидит на груди – это, наверное, не очень-то приятно. Вместо этого Михаши спросил: – Можно?
Абе громко сглотнул и резко мотнул головой, так и не открыв глаза.
– Нет? – переспросил Михаши с внезапным ужасом.
– Да! – крикнул Абе.
Михаши вздрогнул и хотел слететь с него, спрятаться от его гнева, но вдруг понял. «Да»? Это же было «да»?
Михаши нерешительно наклонился и дотронулся губами до покрасневшей щеки Абе.
И оказалось, что оторваться от него невозможно.
@темы: Ookiku Furikabutte
Фандом: Daiya no A
Автор: Paume
Пейринг: Крис/Савамура\Миюки
Размер: ~1400 слов
Категория: слэш
Жанр: пвп
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: оос, сквики и кинки, кому как заходит.
читать дальшеЭйдзюн растерянно стоит посреди комнаты и не знает, что делать. Миюки достает из кармана широкую черную ленту и подает ее Крису. У них обоих решительные лица и незнакомо жестокие глаза. Эйдзюн смотрит на ленту и громко сглатывает. Спрашивает опасливо:
– Зачем это?
Миюки пугающе доволен, и Эйдзюн, поймав его взгляд, осторожно пятится.
Зато Крис неожиданно мягко улыбается, и у Эйдзюна разом становится легче на душе.
– Наклони голову, – говорит Крис.
Эйдзюн слушается и зажмуривается, когда лента закрывает глаза. Крис затягивает на затылке концы ленты и говорит:
– Вот и все.
Эйдзюн выпрямляется, тянется к ней рукой. Миюки легко ударяет его пальцам:
– Не трожь!
Совсем легко, но неожиданно, поэтому Эйдзюн отшатывается и прячет руку за спину.
Они оба тут же оказываются рядом.
– Больно? – встревоженно спрашивает Крис.
– Да я только дотронулся! – возмущается Миюки и хватает Эйдзюна за руку. – Показывай давай!
Он тоже волнуется, понимает Эйдзюн.
Ничего не изменилось за эту неделю, они оба все так же за него переживают, и вовсе не темную ему пришли устраивать.
Миюки бережно раскрывает его сжатую ладонь, Крис наклоняется и дует.
– Вот дураки, – бормочет Миюки.
– Ага, – соглашается Крис.
Эйдзюну хочется обнять их обоих сразу, притянуть к себе и уткнуться лицом в их волосы. Но нельзя.
Неделю назад Миюки заявил:
– Хватит!
И Крис согласился:
– Тебе надо выбрать.
Да что они себе возомнили! – подумал Эйдзюн и заперся от них в общежитии на неделю.
За это время Миюки прислал двенадцать смсок: «Ну что?» А Крис-семпай даже звонил. Но Эйдзюн не ответил ни одному, ни другому.
Легко сказать – выбери. Как можно выбрать между ними? Эйдзюн честно думал об этом, но никак не мог ни на что решиться.
– Сколько уже можно молчать? – с укоризной спрашивает Крис и гладит Эйдзюна по плечам и груди.
– Думаешь, у нас терпение бесконечное? – вторит ему Миюки, обнимает Эйдзюна и тянет на кровать.
Эйдзюн спотыкается, но его в четыре руки поддерживают, опускают осторожно и начинают аккуратно избавлять от одежды.
– Эй! – возмущается Эйдзюн и пытается их отпихнуть.
Миюки перхватывает его руки, Эйдзюн не видит этого, но знает. Он всегда знает, чьи руки касаются его, всегда различает Криса и Миюки, они такие разные и такие ему необходимые!..
– Дай сюда, – говорит Крис, и Миюки придерживает Эйдзюна за запястье. Крис тянется куда-то в сторону, а когда запястье Эйдзюна обхватывает еще одна лента, он запоздало понимает, что Крис связывает его взятым со стула галстуком.
– У меня тоже есть, – говорит Миюки насмешливо и быстро затягивает еще один узел, на втором запястье.
Эйдзюн запоздало дергается, но они удерживают его на месте, подтягивают на кровати вверх и привязывают свободные концы галстуков к изголовью.
– Это все-таки темная! – кричит Эйдзюн и пытается вырваться.
– Вот бы еще рот заткнуть, – говорит Крис.
– Можно так, – отвечает Миюки, наклоняется к Эйдзюну и целует.
Эйдзюн захлебывается криком, а Миюки как ни в чем не бывало лезет ему языком в рот.
Так нечестно! – хочет крикнуть Эйдзюн. Хочет дрыгать ногами, чтобы пнуть наглого Миюки и выкинуть его с кровати.
Но так действительно нечестно, потому что от поцелуя Миюки как обычно путаются все мысли, а желания подкатывают огромным беспорядочным комом, и Эйдзюн может только потянуться к Миюки всем телом, что и делает, и раскрывает рот, впуская его язык и его вкус, чувствуя, как кружится голова и дрожит тело.
Миюки отрывается от него и почти мурлычит в губы:
– Правда же, я лучше?
Эйдзюн не сразу его понимает, а когда понимает, уже поздно что-либо отвечать, потому что Крис отодвигает Миюки и тоже целует Эйдзюна. Совсем-совсем по-другому. Его язык не наглый, а нежный, и вкус другой, и нет беспорядка в голове. Наоборот, все предельно ясно – нужно раздвинуть ноги и чтобы Крис продолжил. Прямо сейчас.
То, что руки связаны, ужасно мешает. Эйдзюн не может схватить ни Миюки, ни Криса, не может притянуть к себе. Он хныкает в чужие губы, Крис отпускает его и осторожно вытирает ему губы большим пальцем.
– Выбрал? – интересуется он.
Эйдзюн тяжело дышит, у него уже стояк, но даже поправить на себе штаны он не может, поэтому начинает ерзать по покрывалу задницей, пока кто-то, у кого твердые ласковые пальцы, не хватает его за бедро, а еще кто-то, у кого сильные быстрые движения, не стягивает с него и штаны, и трусы одновременно.
– Эйдзюн, – выдыхает Крис, и Эйдзюну даже смотреть не надо, чтобы ощутить его голодный взгляд.
Да он сам голоден. Целую неделю без секса, неделю без Криса, неделю без Миюки.
– Ты посмотри, – насмешливо говорит Миюки, и Эйдзюн знает, что это он лениво проводит ладонью по его члену, – заждался, один раз его поцеловали, а уже течет весь.
– Дважды, – шепчет Эйдзюн и толкается Миюки в руку.
– Кто лучше? – спрашивает Крис.
– Сейчас проверим, – говорит Миюки, соскакивает с кровати и – Эйдзюн слышит, как звякает пряжка расстегиваемого ремня – раздевается.
Крис наклоняется над Эйдзюном и закатывает на нем вверх майку, и тут же впивается губами в правый сосок. Эйдзюн дергается сам, дергает руками, стонет от сладкой боли. Крис зализывает засос, и Эйдзюн ясно понимает, что способен кончить вот прямо сейчас.
Миюки пережимает ему основание члена и недовольно говорит Крису:
– Не доводи его раньше времени.
Эйдзюн мотает головой из стороны в сторону и молит:
– Пожалуйста!
Кажется, что это единственное слово, которое у него осталось и которое он способен произнести.
Он раздвигает ноги сразу же, как Миюки касается его коленей. Он подставляется под его пальцы, которые неторопливо втирают смазку, а потом – под член. Он бы сам на него насадился, если бы засранец Миюки дал ему хоть немного свободы.
Миюки раскачивается на нем, входит неглубоко, дразнясь и выжидая. Эйдзюн закусывает губу и сжимает в кулаках ленты галстуков так крепко, что они скрипят под его ногтями. Крис гладит его грудь и живот, изредка проводит пальцами по истекающему члену, а потом вдруг опускает руку ниже, под яички, и касается Эйдзюна на самом входе, вместе со скользящим туда-сюда членом Миюки. Кажется, их пробивает всех троих разом. Эйдзюн громко вскрикивает, Миюки хрипло выдыхает и вторгается в него сильно и на всю длину, а Крис приглушенно матерится сквозь зубы и убирает руку.
Миюки делает еще пару глубоких движений и выходит. Сейчас они оба не касаются Эйдзюна, и он дергает руками, почти плача и бромоча бесконечное «пожалуйста».
– Пиздец, – говорит Миюки.
Крис приподнимается и занимает его место. Эйдзюн подставляется тут же, послушно закидывает ноги вверх, когда Крис подхватывает его под колени. Крис гнет его, и сам наклоняется совсем близко. Эйдзюн вытягивает шею, и у него получается достать губами до его груди. Он целует Криса мелкими, поспешными поцелуями в такт каждому его размашистому удару внутрь. Внутри распускается жар, когда Миюки деловито предупреждает:
– Сейчас кончит.
И Крис тут же отодвигается.
Эйдзюн взвывает.
– Выбрал? – спрашивает ему на ухо Миюки.
– Выбрал? – шепчет в другое ухо Крис.
Эйдзюн понимает, что из-под черной повязки у него текут слезы, и изо всех сих мотает головой.
– Так что, сам себя удовлетворишь? – жестко спрашивает Миюки и дергает узел на запястье Эйдзюна.
– Подожди, – быстро говорит Крис.
Эйдзюн знает, что вот сейчас они смотрят друг на друга и о чем-то беззвучно договариваются. Скорее всего, они сейчас развяжут ему руки и уйдут, сволочи такие. Потому что Эйдзюн не может выбрать. Не сейчас. Никогда.
Они развязывают ему руки и тут же, очень быстро, перекидывают кому-то на колени. И Эйдзюн никак не может определить – к кому. Член входит в него легко и глубоко. Эйдзюн выдыхает облегченно, всей грудью, и обхватывает за шею… Криса? А потом они оба медленно опускаются на кровать, и Эйдзюн уже не сидит, а лежит, и его держат уже не две руки, а четыре. Член внутри почти перестает двигаться, они все на мгновение замирают перед тем, как к члену добавляются пальцы. Они легко проскальзывают внутрь, и Эйдзюн может только стонать от незнакомого, но очень сладкого, чувства переполненности. Он двигается на члене и пальцах сам, насаживается так глубоко, что кажется, его почти достали до горла. Палец вначале один, потом два – и это уже не очень приятно. Потом три или четыре, и приходит боль. Но даже она не может никого остановить. Слишком сладко, слишком полно, слишком много.
Миюки вынимает пальцы, и Эйдзюн готов взвыть, но Крис хватает его за шею, притягивает к себе за затылок, держит крепко. В это время Миюки подбирается, Эйдзюн чувствует его тепло, когда он наклоняется над его спиной, опускается на него и проталкивает рядом с членом Криса свой член.
Эйдзюн кончает моментально, он раскрывает рот и беззвучно кричит в ключицу Криса. Крис, кажется, тоже кончает, он содрогается под Эйдзюном. А Миюки двигается необыкновенно ровно, мягко и аккуратно, и сорванно дышит в шею Эйдзюну. И тоже кончает через несколько движений.
Они валятся на бок, так и не разрывая объятий, наоборот, цепляясь друг за друга. Эйдзюна сжимают с двух сторон, и все втроем они никак не могут отдышаться.
– Приплыли, – тяжело сглатывая, говорит Миюки, и у Эйдзюна от плохих предчувствий волоски на шее становятся дыбом.
– Дальше некуда, – соглашается с ним Крис, целует Эйдзюна в не спрятанный под повязкой кончик носа, и сразу же успокаивает.
Эйдзюн закидывает назад одну руку и хватается за Миюки.
– Так что? – спрашивает он. – Мне можно не выбирать?
Они разом сжимают его в крепких объятиях. Миюки хмыкает, а Крис наверняка улыбается.
@темы: Daiya no A
Канон: Hunter x Hunter
Автор: Paume
Размер: мини, ~2400 слов
Персонажи: Куроро, Курапика, Пауки
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Предупреждения: АУ, смерть, насилие, применение наркотических веществ, открытая концовка.
Краткое содержание: В собственности Куроро уникальный коллекционный экспонат, который много кому интересен. Вопрос только в том, как Куроро с ним поступит?
Примечания: Написано по серии артов, специально для Вессенней разминки.
Куроро

Курапика

читать дальшеОсень пришла внезапно. Смяла собой лето, выдула тепло, пролилась холодными дождями, размазалась грязью. Заставила одеться потеплей, съежиться от резкого ветра, спрятаться в четырех стенах.
А потом внезапно успокоилась и затихла.
Тепло уже не вернулось. Но и холода не стало. Над землей повисла туманная тишина. Каждое утро пахло морозом, солнце едва-едва проглядывало из-за сплошного серого неба. Но золотились клены, и алела рябина, высохшие листья устилали парковые дорожки, деревья молчали, осыпаясь. Природа засыпала.
Скамейка стояла на взгорье, вниз стелилась тропинка, добегала до тротуара и, пересекая, тянулась до самого берега. Ветра не было, и вода стояла спокойная, как стекло.
Куроро сидел и смотрел, как потихоньку светлеет противоположный берег.
Он вышел в парк еще затемно. Фэйтан неслышно сопровождал его и следил, чтобы никто посторонний не появился рядом. Но никому и не было дела до этого парка и этого утра. Ближе к дороге и жилым кварталам гуляли собачники, но Куроро не ходил в ту сторону, а они не забредали так глубоко, как он. Вот днем Куроро здесь уже не посидел бы.
Воздух был изумительным. Иногда Куроро казалось, что он не надышится им. Еще несколько лет назад он и подумать не мог, что однажды будет сидеть на скамейке и вдыхать такой чистый воздух, над головой будут шептаться кленовые листья, ладони согреет большой бумажный стакан с кофе, приготовленным заботливой Пакунодой, а впереди – сколько хватает взгляда – над озером, над берегом и над парком, неторопливо будет всплывать утренняя дымка.
Аромат кофе вплетался в это великолепие горькой ноткой. Куроро пил его крошечными глотками, смотрел вперед и ждал.
Туман рассеивался совершенно незаметно, в очередной раз доказывая, как коротка любая жизнь.
Солнце где-то за нависшим небом пыталось пробиться к земле, но его усилий хватало только на то, чтобы очертить парковые дорожки и выделить яркую листву.
Куроро допил кофе и уронил стаканчик под ноги.
День наступал тусклый. Тихий, как и все дни в последнюю неделю. Будничный.
Куроро на миг закрыл глаза и в последний раз вдохнул запах уходящего утра.
А потом поднялся.
В ответ на движение негромко звякнула цепь. Куроро даже не посмотрел на нее, развернулся и пошел вверх по тропинке, прочь от озера.
Позади даже шагов не было слышно.
Курапика умел ходить бесшумно.
Как будто его и нет.
Куроро крутанул запястьем, пальцами подхватывая тонкую цепь, и дернул.
Курапика даже не споткнулся, но шумно выдохнул сквозь зубы от неожиданности.
Куроро не обернулся, накрутил цепь на запястье и дотянулся до его руки.
Теперь они шли рядом, пальцами Куроро дотрагивался до безвольной руки Курапики, плечом чувствовал его дыхание. Ровное, даже не скажешь, что Курапика на самом деле кипит от ярости.
— Хорошая прогулка, — обронил Куроро и почувствовал, как рука рядом с его рукой дрогнула, едва ощутимо натянув цепь.
Между деревьев замаячили очертания особняка. Белый высокий забор с колючей проволокой по всему периметру, камеры через каждые пару метров, высокая зеленая крыша в глубине и несколько окошек под ней — все остальное нельзя было рассмотреть из-за забора.
Фэйтан вынырнул у самых ворот, открыл калитку, проводил глазами сначала Куроро, потом Курапику, запер дверь на замок.
Трава во дворе пожухла, голая земля утопталась, стояла коркой. Дорожка из разноцветных плиток вела к дому, на крыльце уже стояла Пакунода.
Куроро кивнул ей едва заметно, но Курапика все равно уловил и дернулся в тот же момент.
Куроро ждал его, устоял на ногах, повернулся резко, натягивая цепь.
Пакунода бежала с крыльца к ним, на ходу снимая колпачок с иглы. Фэйтан обхватил Курапику сзади, Куроро закатывал Курапике рукав.
— Не надо! — крикнул Курапика, задыхаясь. — Ну не надо, пожалуйста!
Пакунода точным движеним воткнула иглу. Курапика заорал, рванулся изо всех сил, но они не просто держали его, а навалились, ломая под себя. Курапика вскинул голову, и его глаза полыхнули алым.
Куроро сжал зубы, глядя в них. Ненависть горела огнем. И да, это был алый, вне всяких сомнений.
Черт бы побрал Курапику, он слишком быстро вырос.
Пакунода опустошила шприц, и Курапика мгновенно обмяк. Фэйтан отпустил его и вытер руки об одежду, Куроро не стал держать цепь, она распустилась вслед за падающим на землю Курапикой.
Куроро расстегнул браслет на своем запястье и кинул туда же.
Фэйтан отступил в сторону, и на его место вступил Убогин. Глянул вопросительно на Куроро, тот кивнул:
— Как обычно.
Убогин наклонился и поднял Курапику на руки.
Действие наркотика только началось, и Курапика еще все понимал, хоть тело и отказало ему. Глаза уже не были красными, смотрели безысходно. Как смотрели каждый раз после неудачного побега — в небо, не на людей.
Убогин унес его в дом, ступая тяжело, как будто Курапика был непосильной ношей.
***
В доме было тепло, в камине потрескивал огонь.
— Завтрак? — спросила Пакунода.
— Позже, — ответил Куроро.
Он направился к камину, оставляя за спиной своих людей. Он знал, что сейчас все соберутся тут же, в гостинной, последуют его примеру и рассядутся на полу. И начнут тихий разговор.
Пусть.
Куроро присел у камина на корточки и кочергой отворил горячую решетку. Огонь беззаботно трещал в каминной утробе, рассыпая искры. Куроро вытянул к нему руки, жар ласково пощекотал ладони, отблески заскакали по коже. Куроро сел на пол, скрестив ноги, и начал смотреть в огонь.
— …красные глаза… — донеслись до него слова Пакуноды. Она отчужденно рассказывала о том, что только что произошло, тоном сдерживая эмоции остальных.
— …дождались? — а это Шалнарк, он самый нетерпеливый.
Да, признал Куроро, дождались.
Руки у него не дрожали, когда он вытянул телефон и набил сообщение. И он не колебался ни мгновения, когда нажимал на «отправить».
Послушная игрушка мигнула экраном и сама открыла календарь. Могла бы и не делать, подумал Куроро, он и так помнил, что осталось меньше двух недель. Одиннадцать дней.
Когда Куроро насмотрелся на огонь и поднялся на ноги, все члены команды уже разбрелись по делам, за столом у окна сидела только Пакунода.
— Босс, — позвала она, когда Куроро зашагал к лестнице.
Он остановился.
— Сегодня нужно подтвердить заявку на участие в аукционе.
Куроро тряхнул в руке телефон и ответил:
— Я подтвердил.
— Тогда, — Пакунода поднялась из-за стола, сжимая в руке тонкую папку с бумагами, — я составила список хирургических клиник…
— Не надо, — оборвал Куроро. — Никаких клиник.
Пакунода прижала папку к груди, молча ожидая объяснений. Куроро не собирался ей их давать. Он направился к лестнице и уже со ступенек сказал:
— Завтра, когда он проснется, сходите во двор погулять. Чудесная погода.
***
Не доходя до кабинета, Куроро остановился у комнаты Курапики. Он не хотел туда сейчас заходить, но все равно толкнул дверь. Сидевший у стены Убогин вскочил на ноги и обернулся. Куроро ничего не оставалось, как зайти. Он кивнул Убогину, и тот, коротко взглянув на кровать, вышел в коридор.
Комната Курапики была маленькой, на окнах – решетки, но это и все, в чем Куроро его ограничивал.
Стены были оклеены вырезками из журналов, на полу лежали книги и тетради. Заочно Курапика учился в школе, а в прошлом году поступил в университет на дистанционное обучение. Он очень хотел компьютер или хотя бы телефон, но этого Куроро позволить ему не мог. Курапика жил в клетке, и они все прекрасно это понимали.
Куроро приблизился к кровати и осторожно присел на краешек.
Курапика не спал. Но и не замечал ничего. Он лежал на боку, съежившись, обхватив руками плечи, и дрожал мелкой дрожью. Волосы прилипли ко лбу, мокрые от пота. Глаза бессмысленно смотрели в одну точку.
Куроро наклонился к нему, заглядывая в лицо, но глаза были серыми. Обыкновенными.
Всего час назад они вспыхнули алым, подумал Куроро. И сразу же сделали себя самым дорогим коллекционным экспонатом на этом свете. И не просто дорогим, а единственным.
Пять лет назад красноглазых Курута было около сотни.
Они жили в одной отсталой жаркой стране, в уединенной долине, затерянной в джунглях. Они ушли туда много лет назад, когда на красные глаза началась узаконенная охота. С тех пор утекло столько времени, что они превратились в легенду, а от редких экспонатов — заспиртованных в банках красных глаз — остались только воспоминания, больше похожие на сказки.
Куроро искал их с остервенением. Он прикидывал стоимость хотя бы одной такой банки и заранее предвкушал ожидающее его богатство. Его команда только-только начала собираться, и он жизнь готов был положить, чтобы выбраться из падшего Метеора и вытянуть с собой всех своих людей. Он собирал информацию долго и кропотливо, именно в то время научившись правильно распределять обязанности между своими людьми. Он никогда в них не ошибался, поэтому нисколько не удивился, когда однажды в его руках оказались координаты долины Курута.
Это было долгое путешествие. Метеор вцепился в них бумажным крючкотворством, и они долго не могли выехать из страны. Куроро использовал все свои связи, потянул за все долговые ниточки и вырвался из дождливого Метеора в экзотическую страну, почти полностью покрытую непроходимыми тропическими лесами.
И там, в долине, их ждало поражение.
Позже, пробивая по своим каналам, Куроро узнал, что это был правительственный заказ. Не только Куроро стремился к богатству. Одна очень могущественная страна имела в своем распоряжении как знания, так и исполнителей.
Люди в камуфляже пропитали долину Курута запахом крови и пороха. И ушли, разминувшись с крошечной командой Куроро.
Запах крови был ему знаком с детства. Но в долине Курута он его не узнал. Одуряюще пахла трава и деревья на склонах. Порох добавлял сладости. Долина была укрыта безоблачным небом, как куполом. Солнце стояло высоко, превратившись в крошечный пронзительный глаз. Деревня тоже пахла – стружкой. Домики хороводом стояли в середине долины, покрытые соломенными крышами, дворы прятались под навесами с сухой травой.
Куроро и его люди спускались в долину неспеша, уверенные в успехе операции. Закрытые от цивилизации люди вряд ли могли оказать сопротивление, тем более, что Куроро не собирался рисковать и явился полностью вооруженный.
Они шли молча, шеренгой, сминая высокую траву. Земля под ногами была рыхлой, и, только споткнувшись, Куроро сообразил, что это поле, а трава — растущий хлеб. Она желтая не потому, что высохла под солнцем, а потому, что налилась золотыми колосьями. До этого Куроро видел их только на иллюстрациях, а теперь топтал, удивляясь, что кто-то до сих пор живет, выращивая для себя хлеб. Он не остановился, и никто из его людей не останавливался, они шли, оставляя за собой примятые колосья, как дорожки слез, которыми плакала долина.
Куроро долго не понимал, почему в долине стоит тишина. И что за сладость примешивается к свежему запаху травы и рыхлой земли.
Только когда они подошли к деревне и Куроро наступил в грязь, он осознал, как много здесь пролито крови.
В деревне, на маленькой площади, в узких улочках между простыми деревянными домиками лежали трупы.
Смерть пришла в долину внезапно, люди пытались убежать от нее, но их догоняли — догоняли пули, врывались в тела, в спины, в грудь, сбивая на землю и отнимая жизнь. Мертвые лица перекосило ужасом.
— Босс! — позвала Пакунода и показала на одно из тел.
У этого Курута были вырезаны глаза. Они валялись тут же, полураздавленные. Не алые — серые.
— Идиоты, — сказал Фэйтан. — Они их вначале убили, а потом хотели забрать глаза.
– Не знали, – обронила Пакунода и посмотрела на Куроро.
Какая ирония, думал он в последствии, его обошли невежды, которые не знали, что красные глаза вырезают только у живых. У очень злых, живых Курута.
Они еще какое-то время обходили деревню, заглядывали в дома, под кровати и столы, в ящики и подполы. Они осматривали трупы в надежде, что кто-то все-таки остался жив.
Но удача отвернулась от них.
— Отдохнем и возвращаемся, — приказал Куроро.
Они сели на грязную землю, вытянули ноги и молча сидели. В долине живой оставалась только тишина, ветер шептался с колосьями в поле, птицы пели очень далеко, спрятавшись в деревьях на склонах.
А потом в деревню пришел выживший Курута.
Он был мал. Когда он медленно шел через поле, над колосьями торчала только его светловолосая голова. Он шел, опустив голову, и не замечал ожидающих его людей. Куроро не скрывался, поднялся навстречу.
Но ребенок прошел мимо, словно тот был пустым местом. Он видел только мертвых.
— У него шок, — сказала Пакунода, но и этого ребенок не заметил.
Он остановился, покачнулся от усталости, но все равно – наклонился над одним из трупов и вцепился в его щиколотки, подкинул повыше, повернулся спиной, зажал ноги подмышками и медленно поволок в поле, протаптывая телом тропинку.
Куроро поправил оружие и пошел следом.
Перед склоном поле заканчивалось и начиналось кладбище.
Курута уронил мертвого возле неглубокой свежевырытой ямы, сел на землю для опоры и столкнул тяжелое тело вниз. И не меняя позы, теми же самыми движениями он начал засыпать могилу.
— Это не единственная, — сказал Фэйтан.
Их было что-то около десятка — свежих могил. Неглубокие и не очень большие — каждая из них могла вместить труп взрослого человека. Неудивительно, что ребенок двигался заторможенно. Шок или нет, но он в одиночку вырыл столько ям, и именно на это понадобились все его силы.
Он сгребал землю медленными движениями, качаясь от усталости, но не собирался отступать.
Куроро шагнул к нему и присел на корточки с другой стороны от края. Земля была теплая, когда он сгреб ее и уронил на полузасыпанное тело.
Ребенок замер, медленно поднял голову и впервые посмотрел на Куроро.
Глаза у него были серыми и бездумными.
Может быть, гнев и полыхал в его сердце, но чтобы он зажег глаза, нужно было время. Куроро знал об этом, а те, кто его опередил — нет. Детей можно было не убивать, подумал Куроро. Краснеют глаза только у взрослых.
А этот мальчик — он был мал.
Именно тогда Куроро подумал, что Курута может вырасти.
***
Телефон зазвонил внезапно, и Курапика вдруг подскочил на кровати. Куроро раскинул руки, пытаясь поймать его. Курапика рывком поднялся на колени, глаза его смотрели безумно, Куроро обхватил его за пояс, притянул к себе.
— Тише, а ну тише, — бормотал он.
Телефон звонил не умолкая, Курапика дергался в такт звонкам, яростно вырывался.
Транквилизаторы всегда действовали на него странно. Именно поэтому Убогин оставался с ним рядом, пока Курапика не погружался в сон.
Куроро повалил Курапику на кровать, придавил всем телом.
— Да уймись же ты!
Курапика отбивался, дрыгал ногами. И прекратил так же внезапно, как и начал, вместе с телефонным звонком. Наступила тишина, и Курапика тоже затих.
Куроро осторожно отпустил его, отполз на край кровати, сел и пригладил растрепавшиеся волосы.
Пакунода говорила, что это индивидуальная реакция, вполне возможно, что она присуща всем Курута.
Но Куроро, вспоминая, с каким остервенением Курапика рыл могилы, думал о том, что таким образом – впадая в безумие — он сопротивлялся лекарствам.
Лекарства все равно в итоге побеждали. Курапика просыпался неловкий и растерянный. Дозу ему уменьшали, а потом и вовсе прекращали. Потому что главным был не тихий плен, а красные, наполненные ненавистью глаза. Много ли ненависти, когда сознание постоянно застилает туман? Куроро рисковал осознанно, следил за Курапикой пристально, давал ему видимость свободы и доводил до ручки. А когда Курапика срывался раньше времени, круг замыкался, приходила Пакунода и вкалывала ему очередную дозу наркотика.
Куроро достал телефон и предупредил новый звонок, ответив сразу же.
— Я рад, что вы передумали, — сказали ему в трубку.
Куроро не ответил.
— Я дам вам список тех, кому вы можете продать товар. Постарайтесь закончить торг на ком-то из них.
И короткие гудки.
Куроро уронил руки на колени, сгибая спину, и усмехнулся.
Кто бы мог подумать, что у правительства такие длинные руки. Что они загонят в тупик Куроро и всю его команду. И дадут на размышления всего две недели.
Красные глаза Курута — товар, за который стоит сражаться.
Куруро повернулся к Курапике.
Тот спал.
Куроро протянул к нему руку и убрал со лба мокрые волосы. Курапика дышал тяжело, все еще сопротивляясь, но уже во сне.
Интересно, понимает ли он, что Куроро собирается с ним делать? Знает ли, как ценен? Что вообще он знает, прожив взаперти столько лет?
Куроро поднялся и пошел к выходу. Его ждала тяжелая неделя.
@темы: Hunter X Hunter
Фандом: Daiya no A
Автор: Paume
Размер: драббл
Пейринг: Курамоти/Вакана
Категория: гет
Жанр: романс
Рейтинг: G
Саммари: Главное, вовремя найти верную мотивацию
Примечание: Написано в рамках Шипперских войн
читать дальшеПравильные девочки дружат с правильными мальчиками.
Мама сказала это очень давно, когда Курамоти еще только начинал засматриваться на одноклассниц и даже не помышлял о том, чтобы стать янки — так, курил иногда, спрятавшись от учителей, да учился из рук вон плохо.
Кто они такие, эти правильные мальчики, которые потом вырастают в правильных мужчин, думал Курамоти, сидя в приемной очередного бейсбольного клуба. Как добиться, чтобы на тебя обратили внимание? Как попасть в профессионалы? Почему почти все из Сейдо находят свое место в спорте, один он не может? Может, в самом деле — неправильный?
— Да не спал я! — донеслось возмущенно с лестницы, а потом в приемную ворвался знакомый нарушитель спокойствия по имени Савамура. Следом за ним почти бежал, подпрыгивая, маленький кругленький человечек, одышливый и вспотевший в своем деловом костюме.
Курамоти знал, что Савамура питчит в этом клубе, но думал, что они вряд ли встретятся. А тут — на тебе.
Савамура рванулся к двери к менеджерам, безрезультатно — там было заперто, Курамоти уже проверил.
— Да что ж такое! — возопил Савамура. — За что меня штрафовать! Я не спал! Я не мог спать во время матча!
— Но ты же сидел на скамье, — вытирая мокрый лоб, попытался объяснить бежавший за ним человечек.
— Я не сплю на скамье! — заорал Савамура. — Это Фуруя спит! Может, вы с Фуруей меня спутали?
— Фуруя играет в другом клубе, — терпеливо объяснил человечек.
— И что с того? Спит-то он! А оштрафовали меня! Отняли два дня отпуска! Я их так ждал! Вы же видели, что ко мне даже подруга приехала!
— Господи, — пробормотал себе под нос человечек, а потом сказал Савамуре: — Давай ты подождешь главного менеджера и сам с ним поговоришь. Это было его распоряжение, я всего лишь передал его. Вот сюда, на кресло.
— Что мне кресло! — воскликнул Савамура, обернулся и увидел Курамоти. — А-а-а! Зачем ты здесь, Курамоти-семпай! Ты хочешь отработать на мне новые приемы?
— А как же, — немедленно откликнулся Курамоти, — именно для этого притащился сюда в такую рань. Садись рядом и поменьше отсвечивай.
Он кивнул человечку, как будто показывая, что все в порядке, а Савамура в это время послушно плюхнулся в кресло и затих. Человечек посмотрел на Курамоти восторженным взглядом и поспешно вышел из приемной.
Савамура громко, недовольно пыхтел. Курамоти откинулся на спинку кресла и спросил:
— Прям-таки с подругой хотел поехать?
— А что? — с подозрением спросил Савамура.
— Дашь мне ее телефончик? — ухмыльнулся Курамоти.
Савамура от возмущения даже на ноги вскочил. Курамоти засмеялся, глядя на него. Савамура посмотрел на него немного и расслабился, и даже чуть-чуть улыбнулся.
Их сбили быстрые шаги на лестнице, в приемную зашел тот, ради кого Курамоти сюда приволокся — главный менеджер. А судя по недавнему разговору, к нему же явился и Савамура.
— Что тут у нас? — отрывисто спросил он, опирая дверь в кабинет.
Курамоти вскочил, начал говорить, но Савамура его перебил, и заткнуть его не было никакой возможности.
— Заходи, — поморщившись, сказал менеджер. Савамура исчез за дверь, и он повернулся к Курамоти. — А вы?..
— Курамоти Йоити, — представился Курамоти, — я звонил вам вчера, вы назначили встречу…
— А, да, — кивнул менеджер. — Я вас помню. Я говорил вчера с руководством, мне очень жаль, но мы вам отказываем. От себя лично я приглашаю вас на отборочные в нашу команду.
— Знаете, сколько я этих отборочных уже прошел, — пробормотал Курамоти в закрывшуюся дверь. — И после каждых мне обещали место в команде.
Он сунул руки в карманы и спустился по лестнице. Гнев клокотал где-то в горле, и больше всего на свете Курамоти хотел что-нибудь разрушить.
На первом этаже, в тени лестницы стояла девушка. Курамоти притормозил, поняв, что это она — та самая девушка Савамуры. Он предвкушающе ухмыльнулся и повернул в ее сторону. Заслышав его шаги, девушка подняла голову, и Курамоти замер на месте, враз прекратив куда-либо идти.
— Курамоти-кун, — улыбнулась она, — здравствуйте!
— Вакана, — сказал Курамоти и закашлялся.
— Ой! — воскликнула она. — С вами все в порядке?
— Да-да, — просипел Курамоти и помахал рукой, — все хорошо, просто поперхнулся. А вы… вы здесь?
— Жду Эйдзюна, он обещал показать мне, где тренируется, а вечером сводить на матч.
Она улыбалась как ни в чем не бывало, и Курамоти в очередной раз вспомнил мамины слова. Савамура — правильный парень, и правильная Вакана, конечно же, достанется ему.
— Хорошая идея, — кивнул он.
— А вы тоже здесь играете? — вежливо поинтересовалась Вакана.
— Конечно! — воскликнул Курамоти. — И мне уже надо бежать.
Вакана улыбнулась немного скованно, как будто ей было жаль, что Курамоти не остановился на большее время.
Показалось, думал Курамоти, выходя из здания под палящее солнце. Правильные девочки — они не для него.
Может, постричься? Или закрасить осветленные волосы? Стать нормальным? Забыть о спорте и начать учиться, а потом работать и тренировать какой-нибудь детский клуб?
Получилось бы у него стать правильным? Чтобы такая девочка, как Вакана-тян, выскочила следом за ним и позвала назад.
— Курамоти-кун!
Она стояла на крыльце, совсем худенькая, бретельки ее платья сползли с узких плеч, и даже там, на ступеньках, она казалась маленькой, как будто Курамоти смотрел на нее сверху вниз.
Она что-то сказала, но Курамоти не понял, он во все глаза смотрел, как она плавно подцепила бретельку и поправила ее на плече.
— Когда ваша игра? — спросила она уже не в первый раз.
— А?
— Я на три дня в Токио, можно я приду посмотрю? На вас?
Курамоти кивнул, и она, радостно улыбнувшись, упорхнула назад в здание.
Три дня? думал он по пути. Наверное, для правильного парня найти команду за три дня — непосильная задача. И как хорошо, что он, Курамоти, не такой, и уж точно с ней справится.
@темы: Daiya no A
Фандом: Major
Автор: Paume
Бета: Shadowdancer
Размер: драббл, 884 слова
Пейринг: Маюмура Кен/Сато Тошия
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
читать дальшеВместо Егаширо на скамейку сел добродушный с виду Агико-сан. Он с улыбкой смотрел, как команда готовится к выходу на поле, в последний раз проверяя перчатки и шнуруя кроссовки, и ничего не говорил. Тренер молча хмурился, сидел со сложенными на груди напряженными руками — Тошия, надевая защиту, искоса разглядывал его и думал, скажет ли он напутственное слово и будет ли вообще как-то участвовать в игре.
Один из судей матча подбежал к дагауту и спросил:
— Команда, вы готовы?
Ни Агико-сан, ни тренер никак на это не отреагировали. Поэтому Тошия выпрямился и ответил сам:
— Да.
Судья кивнул, показывая, что можно выходить на поле, и отошел.
— Мальчики, — сладким голосом сказал Агико-сан. Тренер дернулся на скамье, вцепился в скрещенные руки еще сильнее, так что вены вздулись. — В этом году репутация школы не пострадает от проигрыша, — мягко улыбнувшись, сообщил Агико-сан.
У Тошии пальцы сорвались с застежки, к нему подскочил запасной питчер, предлагая помощь, но Тошия только покачал головой и процедил сквозь зубы:
— Спасибо, не надо.
Команда, и без того подавленная, на глазах никла. Шортстоп опустил руку с перчаткой, второй базовый глухо хохотнул, ребята уныло побрели к выходу из дагаута.
Поле Кошиена ждало их, но никакой радости от этого они не ощущали.
Маюмура, поднимаясь со скамьи, уронил под ноги плеер. Проводок с наушниками выскочил из разъема, и в дагауте негромко зазвучала резкая незнакомая музыка. Маюмура перешагнул плеер, как будто не заметил, и Тошия понял, что не одинок.
— Ребята, — негромко позвал он, выходя вслед за всеми из дагаута.
Они оглянулись, собрались у края поля.
— В круг, — попросил Тошия.
Нерешительно поглядывая на тренера и Агико-сана, ребята послушались. И тогда Тошия сказал:
— Мы много работали, чтобы стоять на этом поле. Мы шли все вместе, командой, и дошли до финала. Мы проявляли уважение к нашим противникам, играли с ними честно и до победы. Нас не в чем упрекнуть, и даже если после игры нас ждет дисквалификация, это наша беда, но не наша вина. Посмотрите друг на друга, — они заоглядывались, — улыбнитесь друг другу, — и они вначале невесело, а потом смелее заулыбались. — Мы — команда. Мы — Кайдо. Мы — честь нашей школы. Мы с вами играем в бейсбол и делаем это очень хорошо. Так давайте же нашей игрой отстоим нашу честь. Сегодня, на поле Кошиена, школа Кайдо станет первой!
— Да, — выдохнул у самого уха Маюмура, и следом за ним, негромко, но твердо, в едином порыве, они выдохнули это «да» еще раз.
Радости не было все равно, это Тошия четко понимал. Но решимость появилась.
Не их вина, что Егаширо за их спиной сыграл нечестно и подло. Не их вина, что Шигено получил травму. И не их вина, что сегодня началось разбирательство и, скорее всего, команду ждет дисквалификация, может, даже через несколько часов. Но выиграть в финале на поле Кошиена они успеют.
По-любому.
***
— Твой плеер, — сказал Тошия, заходя в комнату, — тренер отдал.
Маюмура с резкими выдохами отжимался от пола, выпростал руку и взял плеер, продолжая поднимать и опускать тело одной рукой. Спина у него блестела от пота, мышцы перекатывались под кожей, Тошии всегда нравилось смотреть, как он занимается.
— Спасибо, ты мне очень помог, — сказал он.
Маюмура рывком перевернулся на спину и нечитаемым взглядом посмотрел на Тошию снизу вверх. Потом бросил плеер на кровать и протянул руки.
Тошия опустил с плеча сумку и, на ходу выбираясь из майки, отшвыривая ее в сторону, пошел к Маюмуре. Он оседлал его, выпрямил спину и поерзал, устраиваясь поудобнее. Маюмура приподнялся, обхватил ладонью его за шею и потянул на себя, прижимая к влажной коже.
— Что они решили? — прошептал он, щекотнув дыханием ухо.
— Дисквалификация, — ответил Тошия и в бессилии зажмурился.
Маюмура обнял его еще крепче.
— Мы все равно победили, — заклинанием произнес Тошия.
— Да, — откликнулся Маюмура и поцеловал его в висок.
— Вот почему у тебя стоит? — пробормотал Тошия, поддаваясь нежности и расслабляясь. — Как можно в такой момент, а?
Маюмура не ответил. Он дышал Тошии в макушку и нежно перебирал пальцами волосы. Тошия сжал колени, еще ближе приникая к его телу. Маюмура задышал чаще, двинулся под ним и уперся пахом в пах. Тошия напряг колени и медленно потерся о него.
Прошедшая игра была особенной, но она оставалась игрой — все те же девять иннингов, сильнейшие подачи Маюмуры и победный хоум-ран Тошии. И как после каждой победы они вопили на поле, пьяные от солнца и возбуждения.
И пусть по окончании Тошию ждала беседа с представителями комиссии Бейсбольной Ассоциации, воспоминания о том, как стучало сердце, когда Маюмура кидал свой великолепный гиробол, не стерлись. И действовали на тело точно так же, как и на поле. Быстро и поглощающе.
Как может стоять в такой момент? Может?
— Почему нет? — прошептал Маюмура.
Они так и не разделись до конца, лишь приспустили штаны, второпях хватаясь друг за друга, соскальзывая руками по теплой коже. Маюмура придерживал Тошию за талию, а Тошия, упираясь запястьем в резинку штанов и обхватив рукой сразу оба члена, дрочил так яростно, что в глазах темнело.
Маюмура выдыхал резко, его руки подрагивали от напряжения. И даже если ему не нравился напор Тошии, он этого не показывал.
Сегодня не было места нежности.
Они кончили практически одновременно, очень быстро, как будто в первый раз, как будто между ними не лежал год отношений, изучения и привыкания.
Тошия, словно не замечая липкую сперму, опустился животом на живот Маюмуры, а тот просто обнял его за спину и снова прижал к себе.
Глаза защипало, и Тошия проморгался. Для слез не было ни времени, ни желания.
Они победили на Кошиене. Их победу аннулировали. И все равно это было всего лишь начало.
@темы: Major
Фандом: Daiya no A
Автор: Paume
Бета: Shadowdancer
Размер: мини, 1130 слов
Пейринг: Курамочи Еичи/Миюки Кадзуя
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: постканон. Миюки играет в про-бейсбол, и все бы хорошо, если бы не беспокойство за Курамочи.
читать дальшеМиюки нравится его новая команда. Профессиональный бейсбол не похож на школьный, но люди — такие же. Азарт витает над полем даже на тренировках, хотя почти половина команды — степенные мужья и отцы. Питчеры и здесь больны на всю голову, и Миюки обожает их поддразнивать. Он в команде самый младший, но не чувствует своего возраста. Может, поэтому ему всецело доверяют вот уже третью игру подряд.
Команда цельная и рисковая, все на своих местах, и только шортстоп немного напрягает. Миюки приглядывается к нему еще с весны, когда впервые оказался на скамейке запасных. Шортстоп на пару лет старше Миюки, и иногда кажется, что игра ему не в радость. Он хороший шортстоп, он внимательно следит за мячом, он видит его полет, но Миюки чувствует, что каждый раз, подхватывая его в перчатку, он словно колеблется. Как человек, который не понимает, для чего играет.
Миюки хотел бы видеть на поле другого шортстопа, такого же быстрого и рискового, как и вся их команда, хотел бы сыграть с ним в связке — как раньше. Но репутация янки тянется, как шлейф, а Миюки еще слишком мало играет в команде, чтобы за кого-то просить.
После провального матча, когда шортстоп не один раз упускает мяч, Миюки решается и идет к менеджеру.
Кабинетные игры - это не игры на поле, но те, кто сидят в креслах, мало отличаются от высокомерных питчеров, и Миюки легко подбирает слова, улыбки и жесты. Его выслушивают внимательно, но во взгляде проскальзывает недоверие. Миюки знакомы эти взгляды, а еще он знает, что над его словами тщательно подумают. Шортстоп подкрепит их своей неудачной игрой. И может быть…
Все будет, думает Миюки, возвращаясь домой.
Все обязательно будет хорошо.
Курамочи является поздно вечером. У него порвана майка, губы разбиты, а на щеке наливается синяк. Он стоит, подпирая стену, когда Миюки открывает ему дверь, и смотрит на небо пьяными глазами.
— Заходи давай, — говорит Миюки и уходит в дом.
Курамочи закрывает дверь, шумно скидывает кроссовки и проходит следом за ним в комнату.
Миюки достает из шкафа майку и швыряет в Курамочи. Тот взмахивает рукой так стремительно, что колышет воздух: жалюзи на окне несколько раз тихо стучат о подоконник.
— Подрался? — спрашивает Миюки, хотя и так понятно.
— Мать расстроится, — невнятно объясняет Курамочи и стягивает рваную майку.
На его плечах и груди — будущие синяки.
— Чертов ты янки, — бормочет Миюки.
— Ага, — зло соглашается Курамочи, ныряя в ворот чистой майки.
Он идет на кухню сам, хлопает дверцей холодильника, стучит тарелками. Миюки приносит футон и постельное белье, кидает на пол, потом включает телевизор и забирается с ногами на кровать. Курамочи шумит водой, убирает за собой посуду и возвращается в комнату, когда Миюки уже начинает дремать. Он стелит себе постель, снимает джинсы, ложится на спину и закидывает руки за голову.
Миюки с облегчением выключает телевизор и встает, чтобы щелкнуть лампой, когда Курамочи громко шепчет:
— Давай потрахаемся?
Миюки спотыкается, гасит свет и застывает посреди комнаты. Курамочи не двигается, дышит неровно и слышно, как облизывает губы и сглатывает слюну.
Миюки снова щелкает выключателем, поднимает с пола джойстик и кидает Курамочи.
— Вот засранец, — говорит Курамочи, и в его голосе слышна улыбка.
Он садится, опираясь спиной о кровать. Миюки садится с ним рядом, подтягивает себе джойстик, включает телевизор, настраивает игру, спрашивает:
— Адреналин нужно сбросить? Гонки подойдут?
— Хорошая идея, — соглашается Курамочи.
Он разгоняется сразу же, Миюки вначале отстает, а потом догоняет, и они идут на равных. Игра захватывает, Курамочи подскакивает на месте, пихается плечом, Миюки пинает его коленом, подбивает джойстик.
— Ах ты скотина очкастая, — цедит сквозь зубы Курамочи, но вырывается вперед.
Миюки вскакивает на ноги, вертит в руках джойстик, а потом ругается, падает на футон и хохочет.
Курамочи наваливается сверху и прижимает ему руки к полу. Миюки мгновенно охватывает паника, он дергается, пытается выбраться, но Курамочи не отпускает, держит твердо и ждет, не двигается, пока Миюки не перестает трепыхаться и немного успокаивает дыхание.
— Курамочи, — сдавленно говорит Миюки и замолкает.
— Хочу… еще со школы, — признается Курамочи.
Миюки смотрит в его лицо и с ужасом понимает, что вот этот… янки… ему незнаком. Дыхание снова сбивается, прерывается где-то в горле. Он запрокидывает голову, когда Курамочи тянется к нему губами. Он хочет отодвинуться, а вместо этого подставляется, и мягкие поцелуи в шею и подбородок бьют так, что дышать становится совсем нечем. Голова кружится, а тело дрожит.
Курамочи нежен, и Миюки слишком поздно понимает, что он его не держит, — когда Курамочи уже задрал на нем майку и гладит ладонями живот и бока, широкими кругами, задевая соски и заставляя вздрагивать всем телом.
— Р-расслабься и п-получай удовольствие, — язвит Миюки, хотя больше всего на свете хочет застонать от сладкой слабости.
Курамочи замирает на мгновение, его дыхание щекочет живот, а потом соглашается:
— Точно.
Миюки вздрагивает, когда Курамочи лезет руками под резинку трусов, ужас снова охватывает его, но уже не панический, а предвкушающий, от которого томительно сжимается живот, а член тяжелеет.
— Имей в виду, — говорит Миюки и нервно облизывает губы, — я еще ни разу-у-у…
Он выгибается так резко, что Курамочи не успевает отодвинуться, а лишь насаживается ртом на его член до самого основания.
— Ч-что!.. — хрипит Миюки, почти ничего не соображая. Лишиться рассудка — такое странное ощущение.
Курамочи не двигается, потом губами осторожно обнимает его член и ведет вверх.
— Б…
Миюки проглатывает слова, забывая, что именно говорил. Это уже даже не слова, а просто звуки, нечленораздельные, полузадушенные и правдивые.
Курамочи не отодвигается, когда Миюки вцепляется ладонями ему в волосы: ему нужна хоть какая-то точка опоры, кажется, что иначе он рассыпется и растворится в стонах и дрожи. А Курамочи — незыблем в своем желании. Еще со школы.
Курамочи ровно двигает головой вверх-вниз, и Миюки вдруг кажется, что он слишком медленный. Его тело не соглашается с выбранным Курамочи темпом, бедра поднимаются, напрашиваясь на ласку, и Курамочи не отказывает. Миюки кусает губы и почти рвет Курамочи волосы. Он подкидывает себя вверх, вбиваясь в податливый рот, и кончает внезапно, подаваясь вперед и не сдерживая низкого стона.
Курамочи не выпускает изо рта его член, поддерживает языком и глотает сперму. Потом аккуратно отодвигается и немного растерянно спрашивает:
— Я это сделал?
— Хорошо получилось, — бормочет Миюки, чувствуя, как его клонит в сон. — Спасибо, ванная в твоем распоряжении, если зальешь кафель спермой — обязательно вытри.
— Кажется, для этого мне уже не нужна ванная, — с нервным смешком признается Курамочи.
— Ого, да ты не только по базам быстро бегаешь, — пытается уколоть Миюки, хотя на самом деле ему необыкновенно приятно.
Курамочи неловко хмыкает и низко наклоняет голову.
— Слишком долго тебя хотел, — оправдывается он.
Миюки затапливает нежность, он тянется к Курамочи и обхватывает рукой за шею — влажную от пота. Курамочи податливо укладывается на футон, и Миюки вплетает ему в волосы пальцы — не сгорая от желания, а мягко и ласково.
Курамочи закрывает глаза, дыхание у него выравнивается, Миюки еще успевает подумать, что надо пригласить его на тренировку и показать менеджеру, чтобы сегодняшний разговор в кабинете не остался пустышкой, и сам проваливается в сон. Лампа над головой светит им в лица, ночь за окном наполнена тишиной. Миюки снится поле, игра и Курамочи — на своей позиции, между второй и третьей базой, чертов янки, у которого все будет хорошо.
@темы: Daiya no A
Фандом: Ookiku Furikabutte
Автор: Paume
Бета: Shadowdancer
Размер: драббл, 703 слова
Персонажи: Харуна Мотоки
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G
читать дальшеСамое беззаботное время — это детство, думал Харуна. В детстве можно кидать мяч сколько угодно и с азартом добиваться победы над противником.
Жаль, что у него оно так скоро закончилось. Слишком быстро Харуна рос в последний год в младшей школе. Тело не справлялось с нагрузками. Врач настаивал на том, что нужно снизить интенсивность тренировок, и Харуна выдержал настоящую войну с родителями, но остался в команде. Они пришли к компромиссу — не более восьмидесяти подач за игру. Харуна пообещал и честно считал свои подачи. Он хотел играть всю жизнь, он хотел быть питчером, и страх в один момент все потерять давил на него и заставлял быть очень осторожным.
Харуна не думал, что играть в ожидании лучшего будет так сложно. «Восемьдесят», — говорил он себе, стоя на горке, и не хотел никуда уходить. Кетчер ждал следующую подачу, а Харуна крутил в руках мяч, сжимал его, гладил швы и в конце концов ронял под ноги. Сообщал громко:
— На сегодня все!
И уходил.
Недоуменные взгляды провожали его, он их физически ощущал, они заставляли его выпрямляться, высокомерно задирать голову, думать: «Да что они все понимают!..»
Харуна уходил с поля, чтобы вернуться, и верил, что однажды окрепнет достаточно для нагрузок и выйдет на всю игру, на сто или даже больше подач. Кто же знал, что ожидание этой игры окажется таким тяжелым.
Бремя собственного решения скапливалось в нем и выплескивалось раздражением. Подачи стали жестокими и слишком сильными для средней школы.
Такая был совсем мелким по сравнению с ним. Харуна смотрел на него сверху вниз и понимал, что завидует крепкому, равномерно росшему телу, сильным рукам и упрямству, с которым Такая, часто превозмогая боль, ловил подачи. Играя в паре с Такаей, хотелось выбить не бэттера, а кетчера, ударить мячом так, чтобы Такая понял, какой он маленький, и не ему становиться в бэттери с Харуной.
Такая пропускал мячи, прятал синяки, смаргивал слезы боли, но все равно поднимался и занимал позицию, вытягивая перед собой перчатку. Пока Харуна однажды не понял, что доверяет ему всецело. Какую бы подачу он ни кинул, Такая поймает ее обязательно. Харуна вкладывал в свои подачи всю злость, все раздражение, а Такая ловил их и словно бы стряхивал, отдавая Харуне чистые, легкие мячи.
На третьем году средней школы Харуна начал выходить на поле, не волнуясь о силе своих подач. Всего лишь считал до восьмидесяти и спокойно покидал горку. Он шел в дагаут, привычно ощущая взгляды сокомандников, и так же привычно думал: «Что вы все понимаете!» Игра еще не закончилась, а он уже складывал в сумку перчатку и переобувался, не обращая внимания на осуждение со всех сторон. Это всего лишь школа, думал он, все настоящие игры еще впереди.
Каждый раз, как Харуна уходил, Такая опускал голову и неосознанно мял в руках перчатку, как будто ему было стыдно за них обоих. Харуна насмешливо думал о том, что Такая слишком мал и пока еще не понимает его поступка. Как и вся команда. Но если на молчаливое осуждение команды Харуне было наплевать, то краем глаза пойманный презрительный взгляд Такаи ударил неожиданно больно.
Именно тогда Харуна пообещал себе, что в старшей школе все будет по-другому, их бэттери сыграет в полную силу.
Такая не пошел следом за Харуной в старшую школу, и это задело. Он выбрал муниципальную, где даже сложившейся бейсбольной команды не было.
Матчи в старшей школе были похожи на все предыдущие. Харуна выходил в четвертом иннинге, подавал сильно, уверенный в мастерстве кетчера, и считал до восьмидесяти, каждую игру надеясь, что это последний раз. И когда врач после долгого обследования и личной беседы наконец-то подтвердил, что можно не беспокоиться о нагрузках, Харуна в ликовании вышел на горку.
У него за спиной стояла потрясающая команда, а впереди ловил мяч лучший кетчер. Кошиен маячил у горизонта, и Харуна мог играть до конца.
Солнце сияло над полем, но в азарте никто не чувствовал жары. Подачи ложились гладко, защита играла стремительно и четко. Они выиграли и с последним звуком удара мяча о перчатку завопили, криком выплескивая счастье, побежали, собрались на горке, обнимая Харуну, тряся его. Харуна не вырывался и понимал, что они надеялись на него, и вот прямо сейчас, минуту назад, он оправдал все надежды своей команды.
Это было горячее чувство, оно выбивало слезы из глаз. Кетчер снял маску и поднял на Харуну сияющее лицо.
На краткий миг, но так ярко, что кольнуло в сердце, Харуна пожалел, что это не Такая улыбается ему.
@темы: Ookiku Furikabutte
Фандом: Daiya no A
Автор: Paume
Размер: мини, ~3500 слов
Пейринг: Реске/Курамочи
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: R
читать дальшеКурамочи ногой подтянул кресло, шумно сел и швырнул на стол ключи. Крошечный бейсбольный мячик на длинной цепочке брелка дробно застучал по столу, Курамочи хмуро смотрел, как он прыгает и никак не угомонится. Хороший мячик.
Кайоши накрыл его стопкой бумаг.
– Два ограбления, – сказал он, – нападение на семейную пару, драка в отеле между американцами. И все за одну ночь, Курамочи-сан.
– И тебе доброе утро, – пробормотал Курамочи, расслабляя на шее галстук.
– Шеф вас спрашивал, – несмело добавил Кайоши и даже втянул голову в плечи, когда Курамочи гневно зыркнул на него.
– Я еще кофе не попил, – пробурчал Курамочи. – Давно спрашивал?
– С полчаса как. Дважды.
Курамочи уныло посмотрел на бумаги со сводками, потом поднялся:
– Сделаешь мне кофе, Кайоши?
– С удовольствием. Побыстрее возвращайтесь, Курамочи-сан.
Если бы Кайоши не был наивен, как девственник, Курамочи подумал бы, что он над ним издевается.
Увольнения он ждал уже давно. Иногда предвкушал, как нарочито медленно будет собирать в коробку свои вещи, яркую чашку, разноцветные маркеры и стикеры, может быть, что-нибудь уронит со стола, например, фигурку кота, которую шеф презентовал ему в знак своего расположения три года назад, или же рассыплет скрепки – они тоже разноцветные, мелкие, и их очень, очень-очень много, все отделение придет на помощь, Кайоши позовет, мелкий добросовестный засранец.
Но шеф его все никак не увольнял. Терпеливо сносил все выходки, опоздания, грубость и излишнюю самостоятельность. Приглашал в кабинет, усаживал в кресло, предлагал чай, да таким тоном, что лучше было не отказываться, и долго и нудно рассказывал о том, что ему снилось.
Иногда Курамочи думал, что шеф держит его специально, как человека, который может молча выносить его параноидальные рассказы.
Сотрудники отдела вовсе не понимали, почему Курамочи до сих пор работает. Столько дисциплинарных взысканий, как у него, не было ни у кого.
– Заходи, Курамочи-кун! – крикнул из-за неплотно прикрытой двери шеф, когда он на мгновение задержался на пороге, поправляя галстук.
В том, что шеф обладает проблесками телепатии, Курамочи за несколько лет уже не сомневался.
– Добрый день, Кашимото-сан, – вежливо поздоровался он и вошел.
– Как поживаешь, Курамочи-кун? – приветливо улыбнулся ему шеф. Морщинки собрались вокруг его глаз, превращая грозного главу отдела общественного порядка в доброго дедушку.
– Спасибо, Кашимото-сан, – пробормотал Курамочи и тоскливо посмотрел на кресло. Ему ужасно не хотелось туда садиться и тратить время на старикашку.
Тот тихо засмеялся, угадывая его мысли и вгоняя в краску стыда.
– Я не задержу тебя сегодня, – пообещал он.
– Да ну, – беззвучно пробормотал себе под нос Курамочи.
– У меня есть для тебя новости. Думаю, ты будешь им рад.
Курамочи не успел даже решить для себя, каким это новостям он будет рад, а сердце уже забилось как сумасшедшее. Потому что не может быть! Неужели!..
Он сделал шаг к столу шефа, жадно разглядывая лежащие на нем аккуратными стопками папки, а заодно пытаясь заглянуть в повернутый к окну монитор.
– Можешь присесть, – предложил шеф, вышел из-за стола и протянул Курамочи распечатанный конверт с узнаваемыми судебными печатями.
Курамочи не стал садиться, он выхватил конверт и непослушными пальцами достал оттуда белоснежный бланк с коротким заключением.
Невиновность доказана. Сняты все обвинения. Восстановлен в правах.
Четыре года безуспешных попыток проникнуть в разбирательство этого дела и тупой работы в полиции на благо обществу. Они закончились.
– Тебя все время беспокоила недостаточность улик, – сказал шеф, – и я решил, что ты обрадуешься… Твоего друга оправдали.
Курамочи кивнул. Шеф деликатно вытянул у него из рук конверт и бланк.
– Можешь передать несколько своих дел Кайоши сегодня. И уйти с работы пораньше.
– Спасибо, – выдавил из себя Курамочи.
– И не нарушай дисциплину, – погрозил пальцем шеф, а потом отвернулся к окну, не дожидаясь, когда он выйдет за дверь.
****
Работать в полиции ему предложили в сезон дождей. Курамочи помнил, как давили на плечи мутные тучи, а он ходил, прячась под зонтом, по собеседованиям, уже почти не надеясь, что однажды его пригласят в профессиональный бейсбол. Да и просто в бейсбол – вымокая под дождем, он готов был стать обычным тренером любительской команды.
– Репутация! – ворчала мать, когда он ранним утром, поправляя перед зеркалом ненавистный галстук, собирался на очередное собеседование. – Испоганил себе ее всю. Ни школа твоя элитная, ни Кошиен не исправят.
Курамочи смотрел в зеркало и думал о том, что хочет пойти и выбелить волосы. Вместо этого он брал зонт и шел из дома, старательно избегая луж на своем пути.
Он приходил домой поздно вечером, вода хлюпала в туфлях, и он еще какое-то время сидел на пороге, выливая ее на крыльцо и выжимая носки и штанины. А потом уже поднимался и заходил в дом, на кухню, где мать ждала его ужинать.
Однажды она радостно встретила его у порога и, глотая от волнения слова, рассказала, что ее троюродный брат («да-да, мы давно не виделись, и вдруг случайно в магазине, представляешь?») предложил устроить его на работу в полицию.
– Куда? – не поверил Курамочи.
Мать всплеснула руками и воскликнула:
– Ты исправишь свою репутацию!
Троюродный брат матери пришел в их дом следующим вечером, Курамочи послушно склонял перед ним голову, внимал каждому слову и думал о том, что столько дутого самомнения не встречал даже у питчеров. Провожая его до калитки, Курамочи понимал, что не хочет никакой полиции, не хочет быть обязанным этому человеку.
– Я подумаю, – сказал он матери, на что она тут же сорвалась в крик, и Курамочи, пересчитав наличность, быстро собрался и уехал в Токио.
У него всегда в заначке были деньги на билет до Токио. Он никогда не знал заранее, в какой из дней его вышвырнет из дома туда, где воспоминаниями таяли его самые счастливые годы жизни. Он приезжал, заходил к Миюки, тот знакомо ухмылялся, и они могли ночь просидеть за видеоиграми, укладываясь под самое утро. А утром Миюки уходил на тренировку, и Курамочи ясно понимал, что его собственный бейсбол закончился в школе.
Обычно Миюки приходилось ждать у дома, но в этот дождливый день, в надвигающихся сумерках ярко светилось окно его комнаты, а сам Миюки широко открыл дверь сразу же, как Курамочи позвонил.
– Ты ужасно промок, – заявил Миюки, а потом крикнул вглубь дома: – Это Курамочи! – отошел от двери, приглашая: – Входи.
Курамочи переступил порог, а ребята уже всей толпой сбегались к нему.
– Осторожно, – предупредил Миюки. – Он явно не дружит с зонтиками.
– Я дружу с капюшонами, – ответил Курамочи, снимая мокрую куртку и отдавая ее в чьи-то руки.
– Да тебя надо вытряхивать из всех капюшонов, – сказал Миюки, – иди в ванную, я сейчас тебе сухое принесу.
Курамочи растерянно оглядывался и послушно шел в ванную, а его провожали, расспрашивали на ходу, хлопали по плечам, радовались. Исашики, Тецу, Маско, Крис, Каваками. Они затолкали его в ванную, захлопнули дверь, Курамочи стянул с себя мокрую майку и только тогда понял, что счастливо улыбается во весь рот.
Уже в комнате он понял, что Реске с ними нет.
– Коминато еще не подошли? – спросил он у Миюки.
Тот кинул быстрый взгляд на часы.
– А ты не знаешь, что ли? – громко удивился Исашики.
Курамочи действительно не знал. Миюки впихнул ему в руки банку с пивом, и Курамочи держал ее, едва касаясь, боясь, что если сожмет хоть чуть-чуть, то раздавит с треском.
– …и ничего не доказали! – гневно орал Исашики.
– …но он не признался, – вклинивался Каваками.
– …сбежал…
– …скорее всего, уехал из страны…
Курамочи никак не мог их понять, хотя очень старался. Он вздрогнул, когда кто-то позвонил в дверь, и Миюки пошел встречать очередных гостей.
– Миюки-семпай! А Крис-семпай приехал? – этот голос ни с чьим спутать было невозможно.
Савамура влетел в комнату вихрем и закричал:
– Крис-семпай!
Курамочи подставил ему подножку, и Савамура грохнулся прямо к ногам Криса. Тот искоса взглянул на Курамочи, обронил:
– Благодарю.
– Всегда пожалуйста, – ответил Курамочи и отхлебнул пива.
Савамура подхватился на ноги и вроде немного присмирел, хотя шума от него было все так же много.
Потом в комнату зашли Фуруя и Миюки. А следом – Харуичи, нерешительно, низко опустив голову. На одно короткое мгновение наступила тишина. А потом все сорвались с места. Курамочи не помнил, как оказался рядом, что говорил, перебивая остальных.
Он помнил Харуичи. Как тот вскинул голову и посмотрел вокруг широко раскрытыми глазами, будто просыпаясь, как неуверенно дрогнули его губы, беззвучно шепча слова искренней благодарности. Он ни от кого уже не ждал поддержки.
Савамура обнял его за плечи с одной стороны, а Фуруя – с другой.
– Вот видишь! – громко сказал Савамура. – Видишь? А ты не верил!
– …мы с тобой… – отчетливо услышал Курамочи слова Тецу.
– …с вами… – а это Крис.
Конечно же, Реске не мог убить человека.
Курамочи вернулся домой и уже через неделю начал работать в полиции.
***
– Спасибо, Курамочи-семпай!
Харуичи поклонился низко и на краткое мгновение застыл, Курамочи шагнул к нему, схватил за плечи, потянул вверх.
– Не надо, я-то здесь при чем, я же ничего не сделал, – растерянно говорил он.
У Харуичи было каменно напряженное тело, но он выпрямился и посмотрел на Курамочи:
– Вы же не сдались.
Курамочи смешался, сунул руки в карманы, опустил взгляд в землю и неловко заявил:
– Скажешь тоже.
Харуичи еще в школе умел сбивать с толка, а сейчас, неуловимо повзрослев, он приобрел уверенность, от которой брала оторопь. Он перестал походить на Реске даже внешне – отрастил волосы, собрал их в хвостик, открывая лоб и большие серьезные глаза. Пробиваясь в про-лигу, он довел владение битой до совершенства, а в защите творил чудеса. Курамочи редко смотрел бейсбол, слишком больная эта была для него тема, но если смотрел, то те матчи, где играли выросшие сейдовцы – он умел им не завидовать, зато искренне радовался их удачам.
Харуичи выгрыз себе место в про-лиге, его виртуозность скауты просто не могли проигнорировать, хотя казалось, что после случая с Реске дорога в про ему закрыта навсегда. Как хорошо, что в Сейдо они научились быть командой и никогда не сдаваться.
Две недели прошло с тех пор, как с Реске сняли все обвинения, но как и раньше, никто ничего о нем не слышал. Курамочи с трудом высиживал на работе, а потом и вовсе подал рапорт об увольнении. Но Кашимото-сан, рассказав ему очередной свой сон, отложил рапорт в сторонку и предложил взять бессрочный отпуск.
– Вы еще молодой человек, Курамочи-кун, молодости свойственна поспешность. Давайте вы отдохнете, подумаете, а потом мы с вами поговорим еще раз.
Странно, но впервые за время работы в полиции Курамочи почувствовал легкость. Он ехал в Токио, где тренировался и играл Харуичи, и замечал, какое ослепительно синее небо над головой и как красиво качаются травы под ветром – словно вода; какая пронзительно зеленая листва на деревьях и как она шелестит – словно песню выводит.
Мир вокруг все еще тревожил, но как когда-то давно, получив вместе с командой пропуск на Кошиен, Курамочи вдруг вдохнул полной грудью и осознал, как же замечательно жить на свете.
Игру Харуичи он решил посмотреть как-нибудь в следующий раз и добрался до стадиона, когда почти все болельщики уже разошлись, а игроки переодевались.
В святая святых Курамочи никто не пустил, и он дождался Харуичи у ворот. И даже спрашивать ничего не пришлось, Харуичи и так понял, зачем он здесь. Они присели у ворот стадиона, в тени, и Харуичи сказал:
– Вряд ли Реске вернется.
Курамочи посмотрел на небо и ухмыльнулся – он не верил.
– Он не играет больше в бейсбол, – прошептал Харуичи.
Курамочи пожал плечами:
– Я тоже.
– Нет ничего, что держало бы его в Японии, – признался Харуичи.
– И где он тогда?
Харуичи обнял себя за плечи, как будто ему стало холодно.
– У меня есть открытка с обратным адресом. Я его найду сегодня и отправлю вам эсэмэской.
– Спасибо, Харуичи.
Он вскинул голову и вдруг улыбнулся. Совсем не похоже на Реске, может, поэтому Курамочи хотелось улыбаться в ответ.
***
В чужой стране Курамочи почувствовал себя маленьким. Уже в самолете, рядом со здоровяком-иностранцем, он напрягся и отодвигался назад, когда чувствовал, что вот сейчас мощный локоть готов съездить ему по шее. Совершенно нечаянно – проход в самолете был тесным для такого огромного человека.
Аэропорт встретил чужим языком. Курамочи шел к стоянке такси, вслушивался и вспоминал зазубренные в школе слова.
В гостинице он не стал задерживаться, оставил в номере вещи и уже в сумерках добрался до оживленной улицы с ярким зданием, весь фасад которого переливался разноцветными огнями, а вход-арку словно срисовали со сказочной обложки.
Это был ночной клуб. Или что-то похожее – слишком яркое, шумное и навязчивое, как оскомина. Курамочи перешагнул порог, передернул плечами, когда охрана на входе окинула его равнодушными, но профессионально цепкими взглядами.
Он не перепутал адрес. И еще на улице понимал, что здесь Реске не будет. Но все равно зашел.
Музыка грохотала так, что закладывало уши. По всему периметру огромного зала стояли игровые автоматы, круглый центр был огорожен столиками наподобие танцпола. Людей было так много, что Курамочи на мгновение почувствовал тошноту. Все они были огромными, даже девицы – длинноногими и длиннорукими. Как будто Курамочи вдруг оказался не просто в другой стране, а в другом мире. Как будто это и не люди были.
Курамочи решительно направился к барной стойке. Ничего крепкого пить он не собирался, но хоть что-то узнать стоило – иначе для чего он вообще сюда явился. Бармен обслужил его слишком быстро, Курамочи не успел подобрать английские фразы, поэтому мрачно пригубил коктейль и повернулся на стуле лицом к залу.
Люди танцевали, орали, играли – вовсю веселились. Курамочи здесь точно было не место. Может, спросить о Реске у охраны на входе? И почему он сразу об этом не подумал?
Курамочи одним махом опрокинул в себя коктейль, поставил пустой бокал на стойку и соскочил со стула. Голова немного закружилась, Курамочи тряхнул ею, подождал, когда в глазах перестанет двоиться, и хотел уже идти к выходу, когда сердце резко скакнуло в груди – еще до того, как он понял, что видит.
Человек со светлыми волосами терялся в тени возле двух отключенных автоматов. В черном костюме, слишком маленький по сравнению с окружающими людьми. Знакомая улыбка скрывалась в его прищуренных глазах. Он не смотрел в сторону Курамочи, может, не разглядел еще, и Курамочи вдруг испугался, отвернулся к стойке быстро и вцепился руками в пустой бокал. Вздохнул пару раз, прикрыв глаза, а потом осторожно, стараясь не поворачиваться в ту сторону, пошел к выходу.
Он оставил грохот автоматов и неразборчивый ритм танцев за спиной, охрана у входа подозрительно посмотрела на него, и Курамочи, мгновенно засомневавшись, толкнул дверь туалета.
В туалете было открыто окно, но все равно воняло мочой и куревом. Курамочи подошел к умывальникам и включил воду. Горячей не было, и он взмок от пронизывающего руки холода и волнения. Наклонился и несколько раз плеснул водой в лицо, а потом замер, опершись руками о край умывальника.
– Воду надо экономить, – сказал Реске.
Курамочи весь подобрался, медленно повернул голову и посмотрел вниз, на его парадные черные туфли, а потом осмелился и поднял взгляд выше.
Реске стоял, небрежно прислонившись спиной к обшарпанной стене, скрестив на груди руки. Он явно мало придавал значения тому, что на нем строгий костюм, которому здесь не место – брюки, пиджак, рубашка с галстуком. А еще Реске улыбался – чуть насмешливо и, как обычно, непонятно.
– Ну? – спросил он, выдержав паузу.
– А? – не понял Курамочи.
– Воду экономить надо, – сказал нравоучительно Реске и сам закрутил кран. – Что ты здесь делаешь, Курамочи?
– А ты?
Реске рассмеялся. Тихо и безрадостно. Чуть приподнял локти, показывая Курамочи, что под пиджаком у него пистолет, и просто ответил:
– Я здесь работаю.
– А я отдыхаю, – сказал Курамочи и наконец-то выпрямился.
Реске, вторя его движению, опустил руки и вытянулся вверх, словно пытаясь стать выше, чем он есть, выше Курамочи.
В школе, да и после школы, Курамочи казалось, что Реске возвышается над ним, а сейчас это ощущение ушло – они наконец-то сравнялись. Реске умел смотреть так, что казался выше на целую голову, вызывал трепет одним только взглядом – насмешливым и непонятным. Но в этот миг Курамочи почувствовал за своими плечами годы разлуки и бесконечной ночной тоски, а встреча не вызвала радости. Слишком приземленной она была. Как будто ненастоящая. И Реске уже не казался великаном и семпаем. Просто Коминато Реске. Курамочи вдруг увидел его безо всякого геройского ореола, мелкого японца среди огромных европейцев, по-восточному безупречного, несгибаемого и необыкновенно близкого.
Наверное, Реске что-то понял, потому что наклонил голову, пряча глаза, и спросил:
– Кто тебе сказал, что я здесь? Харуичи?
Курамочи показалось, что если он промедлит еще немного, то потеряет все на свете. Не отвечая, он шагнул к Реске, резко вскинул руки и уперся ладонями в стену, по обе стороны от его лица, и сделал еще один шаг, еще ближе, так близко, что грудью почувствовал, как Реске дышит.
У них никогда не было отношений. Они закончились, даже не начавшись, в тот день, когда Курамочи осмелился позвать семпая в кино. Реске рассмеялся ему в лицо и сказал:
– Подрасти!
Курамочи очень старался. Но Реске оставался недостижимым, как мечта. И это продолжалось так долго, что Курамочи совсем об этом забыл. Здесь, сейчас, прижатый к стене, Реске был реальным, как никогда.
Курамочи наклонил к нему голову и остановился на мгновение, когда Реске прошипел:
– Не смей!
Курамочи нежно подул ему в волосы и тихо спросил:
– Почему?
Реске напрягся у стены, натянулся, как струна, Курамочи наклонился и коснулся щекой его волос. И в то же мгновение ощутил короткое, очень знакомое, опасное движение. Дуло пистолета обожгло холодом живот даже через слои одежды. Реске наставил на него оружие, с силой вжал в тело и с угрозой произнес:
– Не смей.
Плевать, подумал Курамочи. Потому что в волосах Реске запутались неуловимые запахи детства и школы, бейсбола и головокружительного доверия. Как можно было от него отойти?
И Курамочи наклонился еще ближе, мазнув щекой по уху Реске, а потом по щеке, а потом чуть повернул голову и ткнулся губами ему в шею.
Пистолет дернулся, у Курамочи екнуло где-то в самом низу живота, он замер, затаил дыхание, но Реске не двигался, и тогда он медленно глубоко выдохнул. Реске выдохнул следом за ним, и только сейчас Курамочи понял, что он почти не дышал, стиснув зубы.
Я посмею, подумал Курамочи и разомкнул губы, мелкими поцелуями прихватывая тонкую кожу на шее. Реске нехотя откинул голову, подставляясь. Пистолет в его руке ходил ходуном, то опускаясь, то вжимаясь Курамочи в живот до боли.
Подбородок у Реске был гладко выбрит, Курамочи провел по нему языком и добрался до подрагивающих губ, немного солоноватых – то ли Реске их прокусил, то ли плакал. Курамочи не стал об этом думать, потому что именно в этот момент Реске опустил руку, и рукоять пистолета глухо стукнула о стену. Он поддался Курамочи, раздвинул ноги под напором его колена, приподнял локти, пропуская его жадные ладони под пиджак и рубашку. И начал отвечать на поцелуи – горячими губами, быстро и беспорядочно, как будто захлебывался в чувствах, в точности как и Курамочи.
***
Курамочи не помнил, как они добирались до гостиницы. Не помнил, как поднимались на лифте. Помнил, что цеплялся за Реске, крепко держал его за руку, боясь потерять или же потеряться. Помнил, что вел за собой, сжимая ключ от комнаты, помнил удивленного портье и мягкую ковровую дорожку под ногами.
Как запирал дверь – не помнил, как скидывал одежду – тоже.
Помнил, что было тесно в душе вдвоем, они прижимались друг к другу всем телом, терлись всей кожей, путались в руках и ногах, превращаясь в одно существо, растворяясь в тумане пара.
Кровать была холодной, а простыня гладкой, как шелк – руки на ней скользили, и Курамочи склонил голову, вжался лбом в скрещенные руки, подтянул под себя колени, расставил ноги пошире – только чтобы в окружающей прохладе его смогли достать теплые руки Реске.
Стыдно не было. Наверное, весь стыд утонул в остром желании, у Курамочи путались мысли в голове, он то зажмуривался, то широко распахивал глаза, смотрел в темные, согретые частым дыханием, простыни и почти ничего не понимал.
Реске едва дотрагивался до него, но Курамочи ощущал его всем телом. Его колотило от одного только присутствия рядом, от того, как прогнулась кровать, когда Реске забрался на нее коленями, от едва заметного теплого дыхания на коже, когда Реске наклонился, разглядывая его.
Он не спешил, больше смотрел – Курамочи почти физически ощущал его взгляд – и совсем легко, даже нерешительно, прикасался: кончиками пальцев вел тонкие длинные линии вдоль позвоночника, от шеи к ягодицам, гладил поясницу и опускался к бедрам.
Курамочи потряхивало, он вжимался лицом в скрещенные руки и тихо всхлипывал, когда перехватывало дыхание и от желания сводило низ живота.
Реске качнулся на кровати, Курамочи приподнялся, чтобы удержать равновесие, и оглянулся.
Реске сидел на коленях, выпрямившись, и смотрел на Курамочи безо всякой насмешки. Может, он все еще хотел спрятать чувства за прищуренными глазами, но сегодня Курамочи не просто понимал его – он его ощущал. Как частичку себя, как свое продолжение.
Поэтому он не колебался ни мгновения. Развернулся, обнял Реске за шею и опрокинул на кровать. Близость вышибла остатки разума, осталось только голое желание, яркое, больше похожее на боль, чем наслаждение. Гладить Реске хотелось не нежно, а тяжело вдавливая ладони в твердое, натренированное тело, как будто тогда Курамочи мог слиться с ним.
Реске стонал коротко и низко, извивался под ним, обнимал руками и ногами, а потом вдруг подставился, Курамочи еще успел испугаться – ведь больно же, наверное! И тут же забыл, утонув во внезапной нежности.
Реске сцепил зубы, впился пальцами ему в плечи, задержал дыхание и старательно расслабился. Курамочи не делал резких движений, входил плавно и смотрел в его покрасневшее лицо. Все нормально? – хотел спросить он и боялся.
Реске выгнулся под ним, насаживаясь самостоятельно, и выдохнул хрипло:
– Да!
– Ре-сан! – севшим голосом простонал Курамочи.
– Я… не… хрустальный… не… разобьюсь…
***
Реске уснул сразу же, даже в ванную не пошел. Курамочи поднялся, принес полотенце и осторожно обтер ему живот и бедра. Реске сонно отталкивал его руки, а потом схватил за запястье и притянул к груди.
Курамочи кинул полотенце на пол и лег в кровать. Реске расслабился и отпустил его руку. Курамочи закрыл глаза и задремал рядом с ним.
Только сейчас он почувствовал усталость. И не столько от перелета и длинного дня, и даже не от выматывающего секса. Он копил усталость годами, с того самого мгновения, когда Реске закончил Сейдо. Он так привык к ней, что никак не мог избавиться. Он закрывал глаза и хотел спать, ему было хорошо и спокойно, но перебродившая усталость все еще держалась в груди комом.
Поэтому Курамочи приподнялся на подушках, накрыл голову Реске ладонью и так и сидел до самого утра, в полудреме поглаживая его волосы.
Утром Реске перевернулся на бок, подтянул под себя одеяло и глубоко вздохнул.
Курамочи решил, что ему хватит лежать, как бы приятно это ни было.
Он встал, стараясь не тревожить Реске, и начал собирать разбросанную по полу одежду. Свои джинсы и толстовку, брюки, рубашку и пиджак Реске. Галстук висел на ручке двери в душ. А в душе на полочке с феном лежала кобура с тяжелым пистолетом.
Курамочи вытянул оружие и покрутил в руках, проверил заряд и предохранитель. Потом засунул пистолет назад, накрутил на кобуру ремень и утопил в смывном бачке унитаза.
В комнату он вернулся тихо, ступая осторожно и прислушиваясь к ровному дыханию Реске.
Спит. Все еще спит.
Неразобранная сумка с вещами стояла у выхода. Курамочи присел над ней, вжикнул молнией, достал смену белья, для себя и для Реске, и на самом дне нащупал железные кольца наручников. Он задержал руку, какое-то время раздумывая, а потом ухмыльнулся, вытянул наручники, стараясь не звенеть, и поднялся.
Реске услышал его сквозь сон, приоткрыл глаза и пробормотал:
– Это ты?..
– Ага, – ответил Курамочи, присаживаясь на край кровати.
Реске выпростал из-под одеяла руку и потянулся к Курамочи. Он просыпался стремительно, и Курамочи больше не стал ждать. Он схватил Реске за руку, мягко развернул и защелкнул на запястье одно кольцо наручников.
Реске широко распахнул глаза – это было так неожиданно, что Курамочи вздрогнул. Но все равно опередил его – Реске подскакивал на кровати, а Курамочи уже защелкивал второе кольцо – на своей руке.
– Вот и все.
Реске дернулся и уставился на наручники, не веря своим глазам.
– Что. Это? – медленно спросил он.
Курамочи потряс рукой:
– Не видно?
– Т-ты… для этого? – у него сорвался голос.
– Смотря что ты имеешь в виду под «этим».
Реске очень быстро взял себя в руки, прищурился опасно, усмехнулся:
– Сдать решил?
– Кому ты нужен? – хмыкнул Курамочи, Реске гневно дернул рукой, Курамочи чуть не свалился ему на колени, поднял голову, взглянул снизу вверх и признался: – Кроме меня.
– Еичи, – спросил Реске, – где ключ?
Курамочи лег ему на колени и улыбнулся. Усталость наконец-то ушла, и ему хотелось закрыть глаза и лежать так вечно.
– Дай ключ, Еичи.
– Не дам, – с удовлетворением сказал Курамочи.
– Почему? – по голосу Реске Курамочи понял, что он уже догадался, и от этого улыбка стала только шире. – Где ключ, Еичи? – мягко спросил Реске еще раз.
Курамочи глубоко вздохнул и наконец-то закрыл глаза.
– Дома.
@темы: Daiya no A
Автор: Paume
Фандом: Daiya no A
Персонажи: Миюки, Фуруя и другие
Размер: ~1400 слов
Категория: джен
Жанр: музыкальная!ау
Рейтинг: G
Примечания: написано специально для Дайи-недельки
читать дальше– Мне нравится, когда ты не укладываешь волосы, – сказал Миюки, ткнув в сторону Криса вилкой. – Как считаете, ребята? Пусть бы наш Крис-семпай всегда ходил лохматым?
– А ты тогда всегда носи очки, – парировал Крис.
– В очках другой обзор, – ответил за Миюки Курамоти. – Я однажды примерял. Линзы круче.
– Все равно нас узнали, – негромко сказал Тецу. – Никакого толку от вашей маскировки.
– Это потому, что ты не стал прятаться, – хмыкнул Миюки.
Кафе было небольшим, а таким ранним утром здесь посетителей, кроме них, собралось всего на два столика. У окна пили кофе две офисные дамы, и им ни до кого не было дела. А вот за столиком для курящих сидели явно студенты, они вначале долго присматривались к Тецу, а потом все-таки решились и подошли.
– Доброе утро! Простите, что беспокоим, но… вы же Юуки Тецуя?
– Вот, – сказал Миюки. – Что я говорил? А надел бы бейсболку, и никто не узнал бы.
Крис пнул его ногой под столом.
– А вы Миюки Кадзуя! – воскликнул один из студентов. – Такигава Крис-Юу! Курамоти Еити! И… и…
– Давайте ваши блокноты! – взрыкнул Исашики. – Напишу имя, не забудете!
Когда студенты отошли, возбужденно переговариваясь, Крис взялся за чашку кофе, обнял ее ладонями и задумчиво сказал:
– С конспирацией надо уже что-то делать.
– Или не выходить на улицу в день гастролей, – поддакнул Исашики.
– Вообще-то, нас замечают только рядом с консерваториями, – легкомысленно сказал Миюки. – В следующий раз выберем другой район. А пока давайте заканчивать, репетиция уже через полчаса.
Они вышли на улицу и остановились на крыльце, пытаясь сориентироваться.
– Мы пришли оттуда, – неуверенно ткнул пальцем Курамоти. – Через подземный переход, на ту сторону и…
– И? – насмешливо поторопил Миюки.
– За то здание, – показал рукой Тецу, – сотня метров, и мы у главного входа в консерваторию. Пошли.
– Все всегда знает, – хмыкнул Курамоти и еле успел увернуться от гневного подзатыльника Исашики.
– Не пререкайся с семпаями, Курамоти, – ласково приказал Крис.
Миюки закинул руку на плечи Курамоти и ответил вместо него:
– Простите дурака, Крис-семпай, – легко пнул коленом Курамоти и громко прошептал: – Веди себя прилично!
Подземный переход встретил их музыкой. Незаметно для себя они все ускорили шаг, чтобы побыстрее оказаться рядом с ней. Крис начал улыбаться, еще не видя исполнителя. Курамоти, шагая плечо к плечу с Миюки, пробормотал:
– Хорошо как играет.
– Бредовая импровизация, – скривил губы Миюки.
– Но очень созвучная. Кого так перевирают? Мендельсона?
– Почти ничего от Мендельсона не оставили.
Они сбежали по лестнице, завернули в переход и сразу же увидели музыканта. Он стоял у киоска с журналами, расположив у ног открытый скрипичный футляр. Прохожие уже накидали в него мелочи. Скрипач был молод, явно студент, недаром играл под самыми стенами консерватории. Одет небрежно, в старых потертых джинсах, в кроссовках с полуразвязанными шнурками, в мешковатой рубашке и тонкой куртке, которая когда-то очень давно пережила свои лучшие времена.
А скрипка у него была чудесная. Миюки аж притормозил, засмотревшись, и чего уж врать – заслушавшись. Матовая, темно-коричневая, ухоженная – она пела глубоким голосом, ни разу не скатившись в фальш. Длинные пальцы скрипача вытанцовывали на струнах сложнейшие па, скрипка отзывалась точным звуком, и тут же эхо мощно раскатывало его по переходу, вкладывая в уши прохожих. Невозможно было не остановиться.
Крис достал мелочь из кармана и, наклонившись, осторожно вложил в футляр. Скрипач даже не кивнул в знак благодарности, делая вид, что сосредоточен на игре.
– Вот засранец заносчивый, – восхищенно прошептал Миюки.
И в это время скрипач сменил мотив, да так естественно, что у Миюки ком к горлу подкатил.
– Засранец, – шевельнул он губами беззвучно и полез в карман за монетами.
Тецу, особо не раздумывая, вытащил бумажник и положил в футляр крупную купюру. Потом выпрямился, покачался с пятки на носок и пошел дальше. Исашики и Крис потянулись следом. Миюки на пару с Курамоти еще не раз оглянулись.
Скрипач не прерывал игру, словно деньги для него не существовали, а самое главное в этом переходе была его музыка.
– Вот бы пришел на прослушивание, – поднявшись на улицу, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, Крис.
– С таким помучаешься, – ответил Миюки. – Слишком у него характерная импровизация, не удивлюсь, если он до сих пор не научился по нотам играть.
Крис улыбнулся, и Миюки осталось только лишь хмыкать и думать, что однажды он его догонит, и тоже вырвется из простого концертмейстера до помощника дирижера. Руководить всем оркестром намного интереснее, чем только лишь скрипками. И тогда можно представить, как все они будут звучать, если в солистах окажется, например, вот этот неповторимый скрипач из перехода.
На репетиции Крис поднялся на место дирижера, а Катаока-сенсей сел в зал и внимательно слушал, как они сыгрывались на новом месте. Он не вмешивался в руководство Криса, и Миюки через какое-то время вообще забыл о том, что он их слушает. Он видел только Криса, и реагировал звуком на его движение, слушал, как отзываются скрипки, а за ними и весь оркестр, и как обычно – хотел превратиться в музыку.
Время пролетело незаметно. Катаока-сенсей поднялся и громко сказал:
– Закончили. Есть еще два часа, чтобы прослушать здесь всех желающих. Кто хочет поприсутствовать, оставайтесь в зале, кто нет – можете отдыхать до концерта. Но чтобы все были вовремя.
Миюки сложил скрипку, защелкнул футляр и отнес в выделенную им подсобку.
– Будешь слушать? – спросил его Курамоти.
– Думаешь, будет кого? – скептически поинтересовался Миюки.
– На тебя не угодишь, – хмыкнул Курамоти. – А я вот послушаю. – И он пошел в зал.
Миюки тоже сел, но подальше от сцены, почти у самого выхода. Съехал на сиденье, вытянул ноги, откинулся назад и заложил руки за голову. Сцена почти скрылась из поля зрения. В зале была хорошая акустика, и Миюки мог представить, что он плывет в звуках музыки.
Жаль только, что исполнители не совсем понимали, что ищет в своих прослушиваниях Катаока-сенсей. Они играли так, как их учили в школах-консерваториях, и конечно же, совершенно не подходили оркестру «Сейдо». Хорошие мальчики и девочки, очень техничные, очень чувственные, они должны были показать, как сами понимают то, что играют. Катаока-сенсей больше всего ценил в своем оркестре сыгранную уникальность каждого участника.
В одной из пауз, когда на сцене менялись студенты, Миюки вышел из зала. Он побывал уже на трех подобных прослушиваниях, и только на одном Катаока-сенсей зацепился за чье-то исполнение. Поэтому ничего особенного Миюки не ждал и от сегодня.
Он вышел на крыльцо, сунул руку в карман и сжал в пальцах сигареты. Курить он бросил сразу же, как попал в «Сейдо», потому что Катаока-сенсей придерживался здорового образа жизни. Ну, и всех придерживал тоже. Но сигареты в кармане Миюки все равно носил, именно для таких случаев – когда закурил бы, но мысль о том, что он выдержит и не достанет сигарету, помогала справляться.
Здесь, в этом северном городе, темнело очень рано, и Миюки, оказавшись на улице, окунулся в сумерки. Свежий воздух чуть отдавал морозом, но холодно не было. Скорее освежающе – после наполненных студентами коридоров.
Дверь позади него распахнулась резко и зло.
– Слушай, – сказал в густые сумерки чей-то громкий высокомерный голос. – Ты же знаешь, что тебе сюда хода нет, директор чуть ли не распоряжение подписал.
– Не имеет права, – тихо отозвались почти рядом с Миюки.
Миюки отодвинулся подальше, пытаясь разглядеть того высокого, с тихим голосом, которого только что очень невежливо вытолкали из дверей консерватории.
– После того, что ты сотворил с Шопеном – имеет и еще какое! Это же его любимый композитор.
– Я просто импровизировал.
– Да-да, мы все так и поняли. Вали.
– Я хотел попасть на прослушивание.
– А мне ты сказал, что хочешь на концерт.
– Значит, на концерт.
– Увы, билетов нет.
– Ты обещал.
Миюки опустил голову и слушал перепалку. Какие тут страсти, оказывается.
– Слушай, – неловко начал оправдываться громкий, – я говорил про билет, но ты должен был выкупить его у меня утром.
– Утром у меня не было денег, – совсем беззвучно проговорил тихий, Миюки пришлось напрячься чтобы его расслышать.
– И ты не придумал ничего лучшего, – с обвинением заявил громкий, – чтобы полдня развлекать публику в переходе. Фуруя, тебя видели и слышали почти все наши студенты и преподаватели. И кого ты переврал в этот раз? Говорят, что Мендельсона?
– Это не преступление, – твердо ответил Фуруя.
– Я не имею права сегодня тебя пускать. Ни на концерт, ни тем более на прослушивание. Кроме того, в «Сейдо» слушают студентов, а ты уже не студент. Прости.
Дверь закрылась уже совсем не зло, а скорее огорченно и даже виновато.
Фуруя стоял, выпрямившись ровно, как на спортивной перекличке. Лица его Миюки не видел, уже стало слишком темно для этого. Но силуэт вырисовывался на фоне уличного света четкий и твердый.
– Играл в переходе на скрипке сегодня днем? Мендельсона? – спросил Миюки как бы между прочим.
Фуруя стремительно повернулся и, помедлив одно мгновение, все-таки ответил:
– Да. А что?
– Ничего, – пожал плечами Миюки и потянулся к двери. – Пошли со мной.
– Куда?
– Что ж ты такой недоверчивый-то, – хмыкнул Миюки и распахнул дверь.
Свет полился на улицу и осветил Фурую – он был все в тех же джинсах и кроссовках, что и в переходе. В руках сжимал футляр со скрипкой. Миюки покачал головой:
– Одет ты явно не для концерта. Зато инструмент с собой. Значит, и идти мы можем только в одном направлении, – он хитро улыбнулся и подытожил: – На прослушивание.
@темы: Daiya no A
Автор: Paume
Фандом: Daiya no A
Персонажи: Реске, Харуичи, Курамоти
Размер: ~1000 слов
Категория: слэш
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Примечания: написано специально для Дайи-недельки
читать дальшеВсю жизнь, сколько Реске себя помнил, брат дышал в спину. Бежал, часто спотыкаясь, поднимаясь, улыбаясь и любя. А Реске шел, изредка оглядываясь – только чтобы убедиться, что с Харуичи все в порядке и он обязательно нагонит. Он никогда не сомневался в брате и знал, что чем дальше они растут, тем меньше между ними расстояние.
Харуичи обогнал его на восемнадцатилетие.
Реске учился в университете, играл за одну из самых сильных молодежных команд Токио, а в про пригласили не его, а только что окончившего школу Харуичи.
– Поздравляю, – приехав домой, с усмешкой сказал ему Реске.
Харуичи расцвел, вскинул голову и начал быстро-быстро рассказывать о планах. Реске казалось, что брат спешит говорить, как будто все еще бежит, как будто никак не поверит, что уже догнал, что уже впереди.
Меняться местами и бежать следом за Харуичи было бы по крайней мере странно, и Реске углубился в учебу, целенаправленно увеличивая разрыв между ними. В игре он все еще был очень хорош, но мир профессионального бейсбола замечал только младшего Коминато. Изредка на Реске накатывала тоска, он сидел дома в одиночестве и думал о том, что все это было предсказуемо еще десять лет назад. Он знал, что так будет. Сколько бы таланта и труда он ни вкладывал в свой бейсбол, а переплюнуть гений Харуичи было невозможно.
После университета Реске пошел работать в большую корпорацию. Он мог стать хорошим инженером, но его, как новичка, гоняли с мелкими поручениями, и Реске спустя месяц с трудом заставлял себя просыпаться. Ему казалось, что время останавливается, и он вязнет в тупом однообразии, как в болоте. Утро, день «сделай кофе, занеси документы, закажи обед, отнеси коробку, свободен ли конференц-зал», позднее возвращение домой, сон – в этой жизни не было никакого смысла.
В этой жизни не было бейсбола, понял он однажды.
Реске дождался выходного и вместо того, чтобы ехать к родителям, отправился к ближайшему в районе бейсбольному полю. Он не думал, будет ли играть. И вообще не думал, кого встретит. Он хотел просто услышать звук ударившей по мячу биты. Как оказалось, он ужасно по нему соскучился.
На поле шла тренировка детской команды. Мальки совсем, усмехнулся про себя Реске и присел у ограды. У питчера была неплохая скорость, два мальчика хорошо отбивали, девочка с длинными косами бегала быстрее всех, остальные махали руками как попало, но одного у них всех было не отнять – играли они командой. Такому сложно научить. Реске наклонился вперед, выглядывая на скамье тренера. Тот копался в сумке и негромко ворчал на стоящего рядом понурого мальчишку. Потом вынул из сумки перчатку, впихнул мальчишке в руки и, громко заявляя, как достали его всякие забываки, пошел к дому.
Походка у тренера была знакомой до дрожи. Реске приподнялся, потянулся к сетке и изумленно сказал:
– Курамоти.
Он не кричал, он даже голос не повысил, но Курамоти обернулся и мгновенно его узнал: «Ре-сан!»
Работа перестала быть в тягость, он забывал о ней сразу же, как выходил из офиса на улицу. В его жизни появился бейсбол. И Курамоти. Реске и не подозревал, как сильно он по ним соскучился. По обоим.
Брат приехал в гости внезапно. Позвонил в дверь, потоптался нерешительно на пороге, вошел, не отказался от ужина.
– Будешь что-нибудь пить? – спросил у него Реске, открыв холодильник, а сам подумал: «Что случилось, Харуичи?»
– Все в порядке, – ответил на его мысли Харуичи и неловко добавил: – Просто давно тебя не видел. Как ты?
Они допоздна смотрели случайный матч по телевизору, пили пиво и почти не разговаривали. Харуичи зевал, закрывая рот натруженной ладонью, Реске поглядывал на него и пытался понять, ради кого он приехал.
Они улеглись спать в одной комнате, Реске постелил для себя футон, а брата загнал на кровать. Харуичи пытался возразить, но уступил. Он всегда ему уступал в мелочах.
Утро пришло слишком быстро, и они разбежались каждый по своим делам. Харуичи, замявшись немного, попросил Реске вечером его не ждать. Реске пожал плечами и ответил, что это и так было очевидно.
Поэтому он не спешил домой и, возвращаясь с работы, завернул на бейсбольное поле. Мальки из детской команды бежали ему навстречу, а поравнявшись, всей толпой отвесили вежливый поклон и поздоровались.
– А как же тренировка? – спросил Реске.
– Курамоти-сан нам ее отменил! – загомонили они радостно. – Сегодня к нему школьный друг приехал!
Реске почувствовал, как на лице застывает улыбка. Мальки ускакали прочь, а Реске усилием заставил себя пойти вперед. Он прошел мимо пустого бейсбольного поля, поднял попавший под ноги забытый мяч, зачем-то сунул его в карман.
Вчера Курамоти пригласил его поучаствовать в любительской игре, через два дня. Реске не думал, что обрадуется – как ребенок. И вовсе не думал, что может почувствовать в груди такой холод – как будто его вывели в аут на критической подаче.
Мальки ничего особенного не сказали, но Реске и так все понял. Подумал только лишь, почему ему раньше это в голову не приходило. После выпуска Реске у Курамоти и Харуичи был целый год, когда они играли вместе.
Они не прятались, просто так получилось, что тень деревьев почти скрыла их. Харуичи стоял на цыпочках, вытянувшись вверх, и руками цеплялся за плечи Курамоти. А Курамоти, казалось, навис над ним, заслонил широкими плечами и сильными руками придерживал за талию.
Они целовались жадно. Наверное, давно не виделись. И неуклюже пятились все дальше в тень, пока Харуичи не толкнулся спиной в ствол старого дерева. Тогда он завел руки назад и медленно, не прерывая поцелуй, увлек Курамоти вниз. Тот послушно опустился следом, осторожно оперся ладонями о покрытую сухими листьями землю и закрыл Харуичи всем телом.
Реске отвернулся.
Дорожка под его ногами петляла и так и норовила вернуть к бейсбольному полю. Реске вроде бы и поворачивал правильно, но все равно каждый раз, как поднимал голову, видел у себя на пути, немного в отдалении сетку, а внутри темную землю и белые квадраты баз.
– Никуда от тебя не деться, – сказал Реске и криво усмехнулся.
Он зашел через калитку, кинул на скамью портфель, снял пиджак и галстук и неаккуратно швырнул сверху. Достал телефон и отрегулировал таймер. Подошел к дому и примерился к первой базе.
Коминато Реске – это не Харуити. В нем нет гения, но тем не менее – он четко осознал это именно сейчас – сходить с дистанции было неправильно.
– Марш! – скомандовал себе Реске и побежал по базам.
Он сделал круг и посмотрел время.
– Неплохо.
Скауты все время видели Харуичи, а Реске обходили стороной. Реске все ждал, когда его заметят, не делая ни одного самостоятельного шага. Он забыл, что не обязательно быть гением, чтобы играть в профессиональный бейсбол. Можно быть просто очень талантливым и упорным.
Тренировочные лагеря про-лиги откроются через два месяца, этого времени должно хватить, чтобы подготовиться и подтянуться.
И тогда, Харуичи, мы посмотрим, кто из нас лучше. И в бейсболе, и в любви.
@темы: Daiya no A
Фандом: Daiya no A
Автор: Paume
Размер: драббл, ~1000 слов
Пейринг: Реске/Курамоти
Категория: слэш
Рейтинг: R
Примечания: написано по фанону из дежурки
читать дальшеПеред выпуском скучно, думает Курамоти. Экзамены сданы, и будущее на ближайшие пару лет определено. Осталось пережить только торжественные прощания с школой, рыдающих кохаев, сдержанные расставания с одноклассниками, и все закончится. А что начнется – неизвестно.
Наверное, Курамоти преследует страх. Он вообще в последнее время стал много чего бояться. Страх бесит, от него хочется убежать, или что-нибудь сломать, разрушить или на что-то наконец-то уже решиться.
Занятия закончились, на тренировки давно уже ходят новенькие ребята, половину из которых он не знает. А шорт-стоп все так же лихо кидает мяч на вторую базу, и вторая база все так же точно выхватывает мяч из воздуха. Игра не останавливается. Игре все равно.
Курамоти выходит в город по вечерам. Когда опускается темень, и улицы расцвечиваются яркой иллюминацией реклам и витрин. Он ходит бесцельно, стараясь не думать ни о чем, зная, что впереди его ждет игра, а позади догоняет страх. Но он быстро бегает, он от него убежит.
По улицам ходят люди, Курамоти плевать на них. Он идет, сунув руки в карманы, хмуро поглядывая по сторонам, заворачивая в подворотни, чтобы вскинуть голову и посмотреть вверх, на тусклое от городских огней небо. Небо над школьным бейсбольным полем было звездным и ярким. Кажется, что они с Реске никогда не смотрели на него, но Курамоти все равно отчетливо его помнил, словно каждый поздний вечер они только и делали, что глазели вверх.
Все определено, зачем сейчас его так тянет запрокидывать голову?
Курамоти со злости пинает забытую кем-то недопитую банку пива, расплескивает себе на кроссовки и матерится сквозь зубы. Банка издевательски звякает о стену, Курамоти выходит из узкого переулка на широкую улицу.
Витрины празднично сияют, Курамоти идет мимо них, а с языка рвутся ругательства.
Все определено, но все плохо, очень-очень плохо.
Без Реске Курамоти прожил целый год, вполне себе большой срок, чтобы понять, что так жить невозможно.
Он останавливается перед яркой витриной и вначале не понимает, зачем. Просто так остановился. Женская одежда. Манекен в платье с рюшами. Курамоти ненавидит рюши. Он ненавидит плиссировку, ненавидит бантики и эти многочисленные юбки. Он ненавидит, что знает, как они все называются, знает, как застегиваются такие платья, как затягиваются шнурки на спине, и как холодно в них.
И как горячечно плохо, страшно, гадко – и сладко, маняще до дурмана в голове и до пересохших губ – когда на Курамоти, заточенном в эти рюши, смотрит Реске.
Курамоти с силой роняет кулак на стекло, оно дрожит, но не разбивается. Из магазина выбегает встревоженный продавец, и Курамоти резко поворачивает прочь. Чертов магазин, думает он, чертовы платья, чертов Реске.
– Ты проиграл, – сказал Реске очень давно, больше года назад, и улыбнулся своей кошачьей улыбкой.
Сейчас Курамоти даже не вспомнил бы, на что они играли. Азарт жил в его крови, и он никогда не думал, что сможет так попасться. Зато урок был усвоен – не играть с Реске, не играть с Реске на желания.
Реске принес ему пакет и небрежно кинул под ноги. И Курамоти непослушными руками вытягивал из него бесконечные рюши и бантики, завязки и ленты, а Реске смотрел, не отрываясь, не переставая улыбаться. Курамоти всего лишь на одно мгновение поверил, что это игра, в самом начале, а потом осознал, что Реске играет только на поле, и все серьезно, серьезнее не бывает.
Он хотел спрятаться, он пятился, когда Реске приближался, но ноги стали ватными под его взглядом, а от легкого прикосновения – не к телу даже, а всего лишь к платью, когда Реске потянул за ленты, развязывая их – сбилось дыхание. Курамоти зажмурился, сжал кулаки за спиной и впервые в жизни по-настоящему испугался.
Он чувствовал, как Реске тянет ленты и освобожденная ткань съезжает с плеч на талию, скользит по коже, растекаясь, как ледяная вода, и Курамоти надо вынырнуть, вот сейчас, сию секунду, но ничего не получается, потому что это кажется, что Реске развязывает на нем платье, а на самом деле он вяжет крепчайшие узлы, запутывая Курамоти необъяснимыми чувствами.
А потом Реске остановился и подождал, пока Курамоти откроет глаза.
Это был совсем незнакомый Реске. Он смотрел на Курамоти так, как будто видел в первый и последний раз. Жадно, как будто не знал, как наглядеться, и беспомощно, как будто знал, что это конец. Курамоти подумал, что надо его остановить, сказать что-нибудь, но от ужаса забыл все слова.
Реске медленно поднял руку и положил ему на затылок, и притянул к себе, лицом к лицу, губами к губам. Он поцеловал Курамоти нежно и целомудренно, а потом отпустил и шагнул назад.
Сел на пол там же, где остановился, резко, как будто сломался, поднял голову и беззастенчиво посмотрел на Курамоти. И не отводил взгляда, пока Курамоти не осознал, на кого именно он смотрит. Кто стоит напротив, и в каком виде. И что короткая юбка – не штаны, что колени дрожат от напряжения и непроходящего страха, что впервые в жизни съехавшие с плеч рукава кажутся бесстыжими, и хочется схватить что-нибудь побольше этого платья и закутаться с ног до головы.
Курамоти не решился даже с места двинуться. Так и стоял, дрожа, пытаясь не смотреть на Реске, но все время возвращаясь взглядом к нему. Он впитывал в себя его улыбку, постепенно различая в ней тоскливое восхищение и насмешливое признание. И желание. Реске ласкал его, раздевал взглядом, гладил и обнимал. Он обладал им, даже пальцем не тронув.
Курамоти дышал часто и громко, сжимал и разжимал кулаки, смотрел в ответ набычившись. И всеми силами скрывал, как его ведет, как волнами подкатывает возбуждение, а стояк уже давно делает больно.
Мысли и чувства смешались в такой комок, что когда Реске поднялся, Курамоти вздрогнул, не понимая от чего – от беспомощного ужаса или не менее беспомощного возбуждения.
Но Реске просто встал и ушел. И больше они не встречались.
Курамоти знает, где он учится. И даже знает, где живет. Поздними вечерами его гонит мимо ярких витрин, через тихие улочки и городские спортплощадки к двухэтажному старому дому за высокой оградой, где постоянно горит свет и кто-нибудь да не спит. Там всегда есть человек, который может открыть ему дверь.
Скоро выпуск, думает Курамоти. У него сбережений ровно на платье с рюшами. А чтобы убежать от страха, достаточно просто повернуться к нему лицом.
@темы: Daiya no A